Баллада о Цармине

[Филлимина]

Тарквуд, превосходно!!!! Баллада мне очень понравилась! теперь мечтаю почитать книгу!

[frei]

Тарквуд

 

 

настоящая библиографическая редкость ) Но главное сам факт издания!

[Тарквуд]

Филлимина

Ты читала далеко не всю балладу.

Форум видел только начало, 1, 2, и третью части. может быть четвертую...

frei

Книгу скоро можно будет приобрести в Питере, у Мартина.

[frei]

Тарквуд

 

Буду в Питере- обязательно приобрету

[Мартин]

Ты молодец! Поздравляю!!!

[Тарквуд]

Народ, кончайте меня по личке прикалывать!

 

На сайте первые три части!

А их семь!)))

Как вы можете говорить, что вы прочитали балладу если прочитали только ее начало?

И не надо говорить, что вы ее в магазине заказали.) Это уже просто забавно.))

Книгу достать на Востоке можно только у меня, а на Западе можно будет достать у Мартина, и то видимо в следущем году, я тут весь в делах.

[Monitte]

Тарк, а где можно всю балладу найти? очень хочется прочитать...

[Тарквуд]

Monitte

А всю вы ее никогда не найдете, я сжег 13 неполучившихся частей из 20.

[Тарквуд]

Свершилось! Книги можно достать у Мартина)

Русский Рэдволл начинает свой путь...

Изменено 25 марта 2009 пользователем Тарквуд

[Пещерноух]

А по почте можно заказать? А то мне чтоб в питер приехать 10 тысяч нужно .

Изменено 25 марта 2009 пользователем Пещерноух

[Мартин]

Тема перебирается сюда: http://www.redwall.ru/forum/index.php?showtopic=5784

[Teckrit]

Прочла начало, - впечатлилась! Написано несколько высокопарным слогом, но он там очень к месту. Спасибо автору большое! Однако жаль, что ты сжег большую часть баллады - дух Гоголя жив и поныне. Но ты автор - тебе решать чего достойно твое произведение. Еще раз респект!

[Тарквуд]

Что ж, дорогие читатели, в связи с тем, что ко мне регулярно поступают просьбы о публикации сего произведения в интернете, я вдруг прозрел. Посему выкладываю ВСЕ...

 

Баллада о Цармине

 

Начало

 

Однажды лихою ночною порой

Случилось ужасное чудо.

И тайной окутан был воздух сырой,

Сияла в ночи звездна груда.

Израненный Мартин в горячке лежал,

И жизненный путь его встал на кинжал.

Жермена Воителя славно лечила

И чудо чудесное верно творила.

 

Котир был затоплен, вода в нем стояла,

Свободе положено было начало.

Но тайна великая нынче случилась!

Сама ночь той тайне в тиши удивилась.

На береге грязном промокшее тело

Лежало бездвижно и не шевелилось,

Упрямое сердце в нем все еще билось.

Душа в темный лес улетать не хотела.

Старик заяц еле живой этой ночью,

В лесу разодрав свое платье во клочья,

Прохаживал мимо, и вдруг он заметил:

На том берегу, что не сразу приметил,

Какого-то хищника смерть отпустила,

Как долго по водам беднягу носило!

Старик умирал, но добро в нем пылало

И веских границ отродясь не видало.

Шалаш старец мигом просторный собрал,

Последние тряпки с себя он содрал.

Все зверю больному пожертвовал щедро,

Прочистил от грязи дыхания недра.

Отмыл, отогрел и вдруг понял прекрасно,

Что зверь этот был слишком злой и опасный.

Но старость порою являет причуду –

Старик умирал, но не мог сделать худо

Спасенному зверю, от вод изведенну

И в новую жизнь темной ночью введенну.

Огонь согревал вплоть до самых костей,

И лес, затаившись, смотрел на гостей.

И вдруг зверь очнулся и темень пронзил

Волной рыка дикого, в горести страх

Огнем жизни грозно зажегся в глазах.

Старик подскочил, испугавшись ужасно,

Как страшно здесь было и страх как опасно!

Привстав чуть повыше, зверюга замолк,

Увидел он зайца того пред собою.

Затем паки снова завыл словно волк,

И плач отразился на морде слезою.

Упав на колени, пред старцем рыдая,

Стояла Цармина, владычица – злая!

Из глаз ее диких, прекрасных, глубоких

Слезами катились беззвучные мысли.

Она разрывалась во чувствах высоких,

Прелестные ушки так низко повисли.

И чувства, которые душу терзали

Ворота добра перед ней открывали!

Быть может, то было ее покаянье?

Иль жалости сильной к себе воздаянье?

Могучая грудь сотрясалась волнами,

И мышцы ходили ее ходунами.

Расправив осанку и выпустив когти,

Согнув в напряжении пудовые локти,

Воздев лапы к звездам, подняв хвост великий,

Она зарычала! И вопль тот дикий,

Пронзив темноту, разлетелся далеко.

Взмыл пламенем вверх - в свод небесный, высокий.

Разгуливал в ветках лесного полога,

На юг улетел, до реки Лог-а-лога.

На север упал – поглотил его холод,

На запад ушел – пригвоздил его молот

Горы огневого дракона и в море,

Потух навсегда, затушив свое горе.

Тогда на коленях пред старцем, рыдая,

Стояла Цармина, на небо взирая!

Затем обратив на отшельника взгляд,

Она прорычала: «О жизни закат!

О смерть от воды для лихого огня,

Того, что внутри обитал у меня!

Была рождена я Вердогой для зла,

Убийству, тирании в ноги ползла.

Владычицей тысячи глаз я была,

Тираншей великой средь всех я слыла.

И как много жизней с собой забрала,

Казалось, в могилу! Но смерть соврала!

Когда я тонула, под темной водой

Всех тех, что убила, несло предо мной.

Вне времени, места и мысли предела

В сиянии смерти я быстро летела.

Как страшно, как холодно и нестерпимо

Огнем белым, светом, была я палима!

И вот темный лес! Распростерли объятья

Мои в тьме сидящие мертвые братья.

Ко мне свои лапы, смеясь, потянули,

В момент захватили и ловко рванули.

О, ужас! Я в бездну и тьму к ним свалилась,

Кричала, царапалась, яростно билась.

Но тщетно, и круг темный быстро сомкнулся,

И дух мой во грязь навсегда окунулся.

А черные псы хороводы водили

И жутко смеялись, хихикали, били.

Я падала вниз без конца и начала

И так же, как черные, жутко рычала.

Мне было противно, но я соглашалась,

Мучительно, горько я с ними смеялась.

И невыносимо все это терпеть,

И необратимо я стала чернеть.

На землю! Где солнце? Пустите меня!

Кричала в бессилии – пуще смеялись,

И били, плевали и все издевались,

И жгли меня рвотой чермного огня.

Отец мой, Вердога, услышь, помоги!

О, как заревели повсюду враги!

Но чуть расступились, и вышел вперед

Весь черный, костлявый уродливый кот.

Зеленые очи кострами горели,

В упор на меня, не мигая, смотрели.

Вердога оскалился и засмеялся:

«Ты знаешь, Цармина, всегда я боялся,

Что ты так поступишь коварно со мной,

Тебе ведь понравилось править одной?

Ах да, тот мышонок немало хлопот

Доставил тебе и поднял весь народ,

И ты проиграла, тебя утопили,

Всю подлую глотку водою залили.

Зачем призываешь меня на подмогу?

Сама ты ступила на эту дорогу.

И, видимо, дочка ты все позабыла?

Меня ты, отца своего, погубила!

Позволь мне спросить, что лила Фортуната

В погоне за властью, сиянием злата

В бокал мой глубокий? Где смерть поселилась

И вместе с отравой во чрево забилась.

И думаешь после твоих злоключений

Не будет здесь страшных, ужасных мучений?

Я зол на тебя за все эти деянья,

Пришла уж пора моего воздаянья!

Сказав это, он хохотал, заливался,

И весь черный табор с ним вместе смеялся.

Но так же внезапно, как он начинался,

Их смех вдруг замолк, а отец улыбался:

«Иди ко мне, дочка, давай полетаем

И тайну всей бездны с тобою узнаем!»

Схватил он меня, и вонзились мне в тело

Две сотни когтей, я опять полетела.

В полете терзали меня и кусали,

А лапы мои крепко-крепко держали.

Отец мой меня убивал и смеялся,

Все глубже клыками в меня зарывался.

И как ни молила я их, ни страдала,

Орда все тащила меня, разрывала.

И пуще всех кот меня мучил – Вердога,

О, сколько мучений! О, как же их много!

И бездна, казалось, была бесконечна,

И обречена я на страданья навечно.

Но вдруг свет великий во тьму устремился,

Пронзил эту бездну, ко мне он явился.

И голос послышался чей-то сердечный,

Как был он прекрасен в любви бесконечный.

И, словно гроза, грянул, громко сказав:

«Вердога, довольно! Цармину оставь!

И вы, что чернее ночи, прекратите,

Немедля ее из когтей отпустите!»

Меня отпустили, и тьма отступила,

Звезда надо мной белым светом светила.

Вокруг были звезды, и свет несказанный

Слепил мне в глаза чистотой первозданной.

И слышалась музыка, звон несравненный.

И хор голосов светом проникновенный,

Гремя, воспевал голос тот превеликий,

Что остановил ужас тьмы, танец дикий.

И свет предо мною слепящий явился,

Он ярче всех звезд, что на небе, светился.

И голос его, что в любви бесконечный,

Послышался в сердце моем бессердечном.

И он говорил мне: «Ты видела много,

Ты вечность увидела тьмы и мучений,

Последствие зла, его страшных учений!

Туда привела тебя эта дорога.

Доселе неведомы были тебе

Все ужасы эти, но ныне открыты

Дела твои, грязью злых дел перекрыты.

Спасения нет тебе, темная доля

Тебя ожидает за светом на воле.

Вся бездна ликует, и ждет тебя кара,

Навечно во мраке, под сенью пожара.

Но есть на земле для тебя благодетель,

Он многих благ жизни смиренный содетель.

Тебя он простил и поныне – все любит,

Тебя он уже никогда не забудет.

И это Джиндживер, твой брат милосердный,

Обиженных сирых заступник усердный.

Тебя он от тьмы спас прощеньем, любовью,

Но злые деянья, которые кровью

Писала ты в жизни короткой своей,

Души не спасут горемычной твоей.

В ворота златые, в жизнь вечную путь,

Ты не попадешь, тяготит тебя ртуть

Твоих же поступков, во тьму обращенных,

Добра и любви без остатка лишенных.

Ты можешь попасть в лес счастливый и светлый,

Избавив от тьмы себя, злобы и пепла.

Но только один шанс на это дается,

И время твое никогда не вернется.

Упустишь из рук нить спасения – поздно

Тогда будет вспять поворачивать звезды.

И будет в пути тебе трудно и больно,

Теперь вся дорога твоя не безвольна.

На путь очищения встань и последуй

Ты доброй дорогой и царство наследуй

Добра и любви. А теперь отправляйся

И злу и пороку ты сопротивляйся.

Теперь ты решаешь - во тьму или в свет,

Другого пути у тебя нынче нет».

И я вдруг очнулась средь темени вод,

Почувствовав силы, наверх устремилась

И, воду разрезав, я миру явилась!

Успела лишь вдох совершить без забот,

Как вдруг потянула обратно пучина,

Не знаю, тому что была за причина,

Но вглубь опустилась я снова, во мрак,

И там ожидал меня старый мой враг.

Вся бездна, оскалившись, снова смеялась,

И снова во тьме я одна оказалась.

Затем я всплыла и опять погрузилась,

И в третий раз миру чрез воду явилась.

В беспамятстве темном я все пребывала,

Пока не дозволил ты жизни начало

Моей положить и дышать все ровнее,

И мне становилось теплее, теплее.

Теперь пред тобою стою я живая,

К тебе я, старик, покаянно взываю,

На этой земле мне покоя не может

Случиться, и час моего очищенья

Настанет ли после такого лишенья?»

И молвил старик: «Тебя совесть тревожит?»

«О да! – отвечала она ему страстно, –

Теперь, когда знаю, что зло не прекрасно,

Себя я стыжусь и в грязи пребываю,

И как мне очиститься – тоже не знаю».

«Покайся, Цармина, от зла отрекись!

От дел его темных – вовек зарекись.

Теперь в свете солнца родилась ты вновь

И путь держишь к свету, где мир да любовь!»

«От зла отрекаюсь немедленно я

И жить теперь стану, во сердце храня

Тот свет, что увидела там, за пределом,

Ту тайну, меня разлучившую с телом,

Тот ужас древнейший, тьмы пастырь ночной,

И голос любви, говоривший со мной».

Всю ночь напролет говорили они,

Сияли над ними ночные огни.

Деревья стояли в глухой тишине,

И только дрова говорили в огне.

Казалось, умолкла природа на время,

Смотря, как тяжелое алчное бремя

Цармину, оскалив клыки, оставляло.

В душе дикой кошки любовь заправляла.

У зайца с собой лишь бутылка вина

И хлеб, но не зайца была в том вина!

Беднягу в пути караулили лисы,

Еще два десятка составили крысы.

И шайка разбойников нагло напала,

Изрядно седого она потрепала.

Бежал он по лесу, пока не достиг

Рекорда под старость – не меньше двух лиг.

Он хлеб разломил и Цармине подал,

Затем, не скупясь, ей вино наливал.

Съев то, что подал ей тот заяц-старик,

Цармина восстала, светясь, встрепенулась,

Как первый раз в жизни, она улыбнулась,

И белым огнем просветлел ее лик.

Как только заря расцвела в поднебесье,

Цармина простилась с тем старцем чудесным.

«Спасибо тебе, мой добрейший спаситель,

От темных пучин и воды избавитель».

«Когда придет время, две жизни сойдутся,

Тогда лишь пути наши пересекутся.

До встречи, Цармина! Иди по дороге,

Нелегок твой путь, тьма воздвигла пороги», –

Так он проводил ее в путь тот опасный,

Опасный и страшный, но чем-то – прекрасный.

 

Цармина грядет! Появилась опять!

Она начинает движение вспять.

 

 

Часть первая

 

О, юго-восток! Малахитовы дали!

Где солнце встает и нет места печали.

Они вопреки свету солнца страдали

И путников мрачно, жестоко встречали.

Прохладным потоком лил дождь на пологи

Зеленых просторов, густых и высоких,

Страдавших безмерно от лезвий широких.

Такие для леса здесь были налоги…

Сквозь сумрак зеленый от листьев полога

Едва ли была различима дорога.

По ней шел, сливаясь с листвою высокой,

Таинственный странник в плаще одинокий.

Гроза-королева, танцуя, резвилась

И с ветром-кочевником вспышками билась.

А путник, казалось, грозы не боялся

И словно над ней потихоньку смеялся.

В ночи он увидел внезапно костер,

И мысли свои все к нему он простер.

И в радости буйной он плечи расправил,

Сквозь заросли лапы ко свету направил.

И шелест дождя заглушал его шаг,

И был это добрый для путника знак.

Огонь был зажжен во пещере подгорной,

Была та пещера в холме невысоком

Уютной и теплой, не слишком просторной,

Обычное место в краю том далеком.

Напротив пещеры за дубом высоким

Наш путник застыл в наблюденьи глубоком.

Из горла пещеры вдруг вылез, смеясь,

Оборванный кот и упал прямо в грязь.

За ним, чуть шатаясь, на свет появился

Хорек здоровенный в плаще из крольчихи,

Изрядно крича, он нешуточно злился,

Затем с громким шумом во лес удалился.

И кот за ним в рощу скакал, словно лихо,

Орал пьяным голосом и матерился.

А странник к пещере неслышно подкрался,

И запах мышиный почувствовал вдруг,

И понял, что здесь терпит бедствие друг,

И в каменный свод палкой он постучался.

И вот серый мышь показался при входе,

При всей его царственно дикой породе

Он был полуголый в тряпицах убогих,

Глаза выдавали груз лет жизни многих.

И он слабым голосом тихо спросил:

«Как долго вас ветер по землям носил?

Откуда вы, странник, и кто вы такой?»

И вдруг капюшон отогнулся назад,

По телу мышиному пробежал хлад.

Цармина с улыбкой глядела прекрасной,

Смеялась назло той погоде ненастной.

«Дружище! Я рада, что в ночь эту злую

Нашла к очагу я дорогу прямую!

Я друг и не стану вас есть или грабить,

Я здесь, чтобы участь печальну ослабить!

Я знала про место сие удалое,

Что здесь правит черное лихо презлое.

Вам помощь нужна? Иль я зря появилась?»

«Ну что вы! – ответил. – Фортуна родилась!

О счастье, о наше от них избавленье!

Вы посланы свыше! Прошу я прощенья

За столь негорячий и скромный прием,

Входите, тепло здесь в жилище моем».

Цармина вошла и к огню подскочила,

Согрелась и хлеб из пшена получила.

Поев, она старца того расспросила

О том, что за темная бродит здесь сила.

Всю ночь напролет до утра говорили,

Настойку из трав горьковатую пили.

И мышь рассказал ей о горе ужасном,

О войске огромном, жестоком, опасном,

Что юго-восток захватило недавно.

О войнах, боях, о героях преславных,

Что в битвах за родину жизнь положили,

О том, как несчастные страшно здесь жили,

О грозном тиране коте Горгобрате,

Что властвует здесь на крови и во злате.

О крепости страшной, где смерть обитает,

О жутких налогах, что кот собирает.

Мышь плакал пред кошкой и все говорил,

Цармину же гнев изнутри захватил.

«Ах, этот отброс да тиран Горгобрат!

Еще пожалеет! А мне будет рад.

Я вам помогу, вы вдохнете свободы,

Когда вас избавлю от этой породы!

Восстание, бунт, уходите в подполье,

Ты всех собирай, начинайте раздолье.

В лес прячьтесь и там, в глубине, обоснуйтесь,

А лучше оттуда вообще вы не суйтесь!

Из белок – стрелковый древесный отряд,

Старик Горгобрат будет этому рад.

Из выдр – наземный да пращников полк,

Поверь, я уж знаю в восстаниях толк».

«Я сделаю, как ты прикажешь, но мало

Зверей соберу, много нас умирало:

В боях за свободу две тысячи пало,

Как нас неудача-сестра потрепала!»

«На этот раз нам повезет, не волнуйся!

И беспрекословно ты мне повинуйся.

Ты что-то про крепость мне упоминал?»

«О да! Ведь когда-то здесь замок стоял,

Развалины им послужили покорно,

И мы его им возводили проворно!

Мы сами себе наказанье сложили,

О, горе! Какие мы глупые были».

«Не плачь, говори, что за замок, какой он?»

«Он мал, но на насыпи нами построен,

Всю землю, что мы на ту насыпь копали,

Вокруг нашей стройки скрепя сердце брали.

И сами мы ров откопали широкий,

И стенкой под насыпью вылезли блоки.

На насыпи замок стоит деревянный,

И слишком высок он для стрел, окаянный.

Уж сколько мы раз там пожар учиняли,

Но нас все ловили и все убивали.

Ни разу пожар не успел разгореться,

И что делать нам? И куда теперь деться?»

«Пожар, значит? Что ж, это плевое дело,

Чтоб хижина эта навеки сгорела!

Но как же потом от огня нам укрыться?

Куда там от жара такого забиться?»

«Есть мост через ров, он из камня построен,

Но не добежит до конца смелый воин,

Его стрелы с крепости быстро настигнут,

Умрет, даже если во ров смело прыгнет.

Ведь ров тот глубок, а на дне его скалы

Торчат, словно смерти зловещи оскалы».

«Без риска свободы себе не добудешь,

Рабом грязным до конца жизни пробудешь!

Спасибо тебе за ночлег, Кустодрем,

Мы вместе к свободе народ приведем.

А план наш такой: я беру на себя

Поджог и того старину Горгобрата,

Уж я подколю удалого собрата!

Пожар я устрою, сама убегу».

«И тут я с побегом тебе помогу!

Тебя мы прикроем огнем нашим метким

И вместе с тобой схоронимся под ветки.

У края моста и тебя мы дождемся,

Но как мы от воинов бегущих спасемся?»

«Они все сгорят, я запру их всех в замке!

А ветер развеет их прах и останки».

Воспрянули духом они и простились,

Тогда уже солнца зайчата резвились.

И в полдень Цармина покинула нору,

Сквозь ветки деревьев увидела гору:

«Вон там Горгобрат-старина обитает?»

«О да, под горой крепость эта шныряет».

«Старик Кустодрем, уходите все в рощу,

Днем все отдыхайте, а бейтесь лишь нощью.

Я время пожара тебе передам

И знак свой условный заране подам.

Но как ты узнал, что я доброю стала?»

«Дошло до нас слухов вообще-то немало,

А хищники думают, что барсучиха

Творит всем разбойникам страшное лихо».

«Прощай, Кустодрем, уж пора нам за дело,

Чтоб мрачная тень нас накрыть не успела».

Она улыбнулась и прочь отошла.

Смерть всем лиходеям! Цармина пришла!

В тот вечер ко замку она приступила

И в город у крепости лапой ступила.

В таверну ближайшую тихо зашла

И к стойке огромной она подошла.

А в зале шабаш! Кутерьма и гулянка –

В разгаре была там разгульная пьянка.

Хорьки да куницы и ящеры, крысы,

Какие-то странные толстые лисы,

Все пили, орали, смеялись, носились,

Играли и кружками с пивом долбились.

Цармина откинула свой капюшон,

Что каплями пива весь был орошён.

И барзверь – хорек хрипло кошку спросил:

«Что леди закажет? Вино или пиво?

Так царственна леди и так же красива!

Вам нужен источник черпания сил».

Цармина хихикнула и отвечала:

«Хорька я учтивей еще не встречала!

О, сударь, посланница с запада я,

Далеко лежала дорога моя.

Ищу я известного вам господина

Царя Горгобрата, храбрейшего сына!»

Хорек к ней нагнулся и тихо сказал:

«Не знающей правды давно не встречал!

Властитель наш царь – идиот Горгобрат

Лишь золоту, крови и выпивке рад!

Не жалует нас он, обычных солдат,

Он трус и обжора, наш царь Горгобрат!

Его ты найдешь в деревянном чертоге,

Чуть дальше по этой широкой дороге».

«Спасибо, дружище, я выпью немного,

Чуток огневого пиратского грога!»

И тут сзади к ней пьяный кот подошел,

Привыкший к блудницам наглец и осел.

Он умер мгновенно! Пять острых когтей

По глотке рванулись до самых локтей!

Товарищ кота сильный ящер Легал

Во лапы сухие беднягу поймал:

«Убийцца, ты Флагела подло убила,

Гордисссь, что до дня ссвоей сссмерти дожила!»

«Не трогайте кошку! - раздался вдруг голос. –

Пусть только один упадет с нее волос,

Я вас всех закину в наш ров необъятный!

Уж там вам, наверно, не будет приятно».

К Цармине отряд направлялся от входа

С котом во главе неизвестной породы.

Блестя черным мехом, глазами сверкая,

Он к ней подошел, молвил: «Ах ты какая!

Убийство кота здесь карается строго.

На плаху твоя пролегает дорога.

Но я убивать тебя нынче не стану,

Сначала с распиской к царю я пристану.

А ты в заточенье побудешь подольше,

Пока там не станешь жирнее и толще!»

Меня называют Дагел – беспощадный,

Приказ мой любого прикончит нещадно!»

«Отлично, берите, коль сможете взяться,

Разумней – меня надлежит вам бояться!»

Она зарычала и злого Дагела

Когтями по морде своими задела.

Такой драки долго таверне не видеть!

И я опишу ее, чтоб не обидеть.

Дагела стащили солдаты назад,

И кроме мордашки кровил еще зад.

Цармина, вся в крови и чьих-то мозгах,

Крошила разбойникам головы в крах.

Кому не досталось столом, табуреткой,

Тому прихватило той лапою меткой.

Мечи и ножи – все вело хоровод,

Но кошка под давкой дала задний ход.

Вот тут-то подсек ее барзверь – ловколап,

Связал пару самых прекраснейших лап.

 

Тюремная камера – мрачная зала

Цармину своей темнотою связала.

Просторная камера, сено сухое,

И лишь одиночество давит глухое.

Всю ночь она думала, билась, страдала,

Но темень надежду еще не забрала.

Наутро какой-то на улице шум

Ее разбудил от томительных дум.

Подпрыгнув к окну, она долго смотрела

И от потрясения думать не смела.

По улице к тюрьмам тащили кота,

Уже открывали пристройки врата.

И слышался Дагела голос противный:

«Для нашей тюрьмы и пират узник дивный!

И что? Легендарного воина-пирата

Застигли врасплох охранцы Горгобрата?

Теперь не видать тебе море и солнце,

Быть может, лишь через резное оконце?»

Хорьки гоготали, и цепи гремели,

Огнем у кота очи грозно горели.

Цармина убить всех готова была,

Она все рычала, решетки рвала!

О, как же красив этот кот был могучий,

Над ним не смыкались зловещие тучи.

Как много цепей на него натянули,

Но цепи ничуть его к пыли не гнули.

И вот его к тюрьмам, смеясь, подвели

И в мрак непроглядный со шумом ввели.

И по коридору, гремя, повели:

«Давай его к кошке засунем за дверку,

Устроим ему выживанья проверку».

«Дагел не велел нам их вместе держать!»

«Дагелу пора на восток уезжать!

А нам все удобнее воду давать

Двоим и солому удобней менять!»

Цармина в углу притаилась в соломе,

Замок загремел в ржавом камерном лоне,

Охранников десять с котом появилось.

Цармина же вдруг под конец разозлилась

И прыгнула вверх, развернувшись красиво,

Охранники же застонали плаксиво.

И тут началась в темноте потасовка,

Для алчных тюремщиков лишь тренировка,

Откуда-то двадцать солдат прибежало,

А в камере уж десять трупов лежало.

Цармина клыками, когтями по шеям

Давала удары хорькам-лиходеям.

Но тщетно! Еще тридцать штук набежало,

И кошка удары дубин отражала.

Кота оглушили дубиной огромной,

Цармину же сетью зажав рыболовной,

Копьем оглушили и вон удалились,

А кот сей и кошка во тьму провалились.

Очнулась Цармина тем вечером ясным,

Очнулась и сразу же вдруг замерла,

И снова надежда ей не соврала!

Она рядом с этим пиратом прекрасным!

От радости буйной дышать не могла,

Девчонка–удача ей вновь помогла.

И тихо Цармина на лапах привстала

На мягкой соломы злато покрывало.

А кот один глаз вдруг открыл, и взглянул,

И в кошке застывшей дух перевернул.

Друг другу они все смотрели в глаза,

Как будто на сказочные образа.

И кот улыбнулся и лег на живот,

В Цармине же звезды вели хоровод.

И мысли во взоре ее утопали,

Все страхи и боль безвозвратно пропали.

Его шерсть была необычной расцветки,

Такие цвета для котов ныне редки.

Да, светло-каштановый с рыжей подсветкой

И с черной на лапе округлою меткой.

Красивая грудь, что белеет снегами,

На ней мелкий шрам, оголённый врагами.

И темные, карие были глаза,

И в них, затаившись, сидела гроза!

Кот все улыбался, сказав наконец:

«Приветствую вас в этой гнусной дыре,

И как же спалось вам на этом ковре?»

«Ну что вы! - смущаясь, она продолжала:

– Бывало, на голых камнях ночевала».

«А вы здесь давно в заточеньи сидите

И хлебушек с грязной водичкой едите?»

«Да нет, для меня здесь и первый обед

Еще не проходил в этой мерзкой дыре,

Последний раз ела в мышиной норе».

«Вы скушали мышку? Иль, может быть, две?»

«Мышей я не ем, благодарна судьбе,

Когда в горемычной утробушке пусто,

Я предпочитаю на завтрак капусту!»

«Вот это добро! Из вас хищник не лучший!»

«Вот именно, самый из хищников худший!

А вы, если не ошибаюсь, пират?

Насколько я знаю, он кровушке рад!» –

С надеждой невнятной она вопросила.

Ответил ей кот: «Коль хотите знать? Знайте!

Немало я крови пролил за богатства!

Сокровища – смысл любого пиратства,

За них убивал, да и грабил немало,

Судьба мне дорогу нелегкую дала.

Грозою восточного, южного моря

Прослыл я и странником вечного горя».

Цармина хотела порваться на части,

Избавиться от нарастающей страсти.

Но кот продолжал: «Ведь ужасная доля

Меня ожидает за этой неволей.

Старик Горгобрат меня вряд ли продаст,

Такого, как я, никому не отдаст.

Он либо убьет меня жуткою пыткой

Иль все ж договор осчастливит попыткой.

Давно он мечтает на мне делать злато,

Мол, я ему должен какую-то плату

От промысла в море покорно платить,

Мечтает на дочке меня поженить!

Потеха, ха-ха! Полоумный, несчастный!

Женитьба, быть может, и вправду прекрасна,

Но узами с берегом жить мне не надо!

Мой дом среди моря, и ветра, и хлада.

Мой промысел страшный и черная метка,

И мирную жизнь вижу очень я редко!

А имя мое Фаронир – ветер леса,

Я сын Топора и Багровой завесы.

Воители – предки мои изначально,

От древней эпохи, что за предначальной,

Родители были мои не пираты,

Они не увидели суши утраты.

Пиратов проклятье, корсаров несчастье,

И ночью, и днем, и в любой ненастье

Охочусь на алчных я братьев богатых,

Ведь первый морской я пират из пиратов.

Скажи, как зовут тебя, милая кошка?»

Красотка, услышав, смутилась немножко,

Но молвила, тихо пылая пожаром:

«Я просто Цармина». С чарующим жаром

Он взял ее лапку и облобызал,

Тем самым Цармину надолго связал.

Затем поцелуем обвил еще раз

И третий, смотря в океан ее глаз.

«Да будем знакомы! - сказал кот негромко, -

Исчезла навеки моя незнакомка».

Забыв про еду, говорили до ночи,

Беседа все не становилась короче.

«Дай мне обещанье, что ты не предашь

И дружбы костер нашей ты не отдашь!»

«Ну что ты, ведь я Фаронир, ветер леса,

Даю обещанье прекрасной принцессе!»

Лежали они на соломе вдвоем,

Луна им светила сквозь узкий проем.

«Как нам бы отсюда с тобой убежать?

Не вечно же нам на соломе лежать!»

«Цармина, корабль далек мой отсюда,

Пока добежим и найдем! Только чудо

Поможет нам в деле рискованном этом,

Но я обещаю, всплывем этим летом».

«А я обещала спалить замок скоро,

Уж легче, наверно, раздваивать горы!»

«А что, я согласен! Хибару спалить!

Затем на кораблике в море свалить!

Когда начинаем огнем баловаться?

Но прежде корабликом нужно заняться!

Я предполагаю, что он недалёко,

Вдоль берега мечется, словно сорока!

Меня не нашли, я ушел – не вернулся,

Корабль стоит, не меняя и курса.

Ребята в порту их, наверное, рыщут,

Меня, Фаронира, глупца, все же ищут!»

И вместе во мраке тюремной тиши

Шутили над планом, как те малыши.

«А если не клюнет?» – спросил он ее.

«Оружие – очарованье мое!

Тебе, Фаронир, я сейчас обещаю,

Что завтра же я старика застращаю!

Побег твой чудесный я завтра устрою,

Тебя провожу и все чудно подстрою.

А дальше ты знаешь, что делать нам надо!»

«Доставить для них заградмостик – бригаду».

Цармина, смеясь, поднялась и присела

Поправить свое захудалое сено.

Когда же она опустилась да на пол,

Легла прямо на Фаронирову лапу,

Обнял он Цармину и в сон провалился.

А в кошке восторг до утра тихо бился.

 

Проснулась Цармина в объятии друга

И в центре темничного мрачного круга.

Шаги в коридоре, отряд приближался,

Пират подскочил и во стену вдруг вжался.

«Дагелу меня не заметить здесь лучше,

Иначе мы плану лишь сделаем худше!»

Цармина кивнула и к двери пошла,

Чтоб тать эта в камеру их не зашла.

И скрипнула дверь, на пороге Дагел

Совсем мрачноват, видно, плохо поел.

«Эй, крошка, тебя вызывает сам царь!

Давай шевелись, подколодная тварь!»

И скрылась Цармина в проходе железном,

Вздохнул Фаронир: «Это не бесполезно!

Надеюсь, увижу ее я опять,

И имя ее буду все повторять!»

Цармину вели к Горгобратовой крепи,

Вокруг ни деревьев, пустыни да степи,

И улиц немногих, в пристройках терявших

Свой облик печальный, свободы не знавших.

Надвратная башня, за ней мост непрочный,

Обрушиться мог в любой час он неточный.

За ним стены крепи, ворота твердыни,

Непрочная выдумка дряхлой гордыни.

За стенкой на насыпь ступеньки ведут,

И замок из древа, где нас уже ждут.

До верхних покоев царя Горгобрата

Добрались путем они, жаль не крылатым.

Большой зал иль тронный, где царь Горгобрат

Сидел, теребив свой роскошный наряд.

Вошел в зал Дагел, а за ним весь отряд,

И царь закричал: «Как я вам нынче рад!

А где же принцесса Цармина?» – «Вот здесь!» –

Сказал вдруг Дагел, разом выпустив спесь.

Цармина увидела это созданье!

О царь Горгобрат! Словом – очарованье.

На красных подушках, весь в злате и блеске,

Сидел толстый кот, словно рыба на леске.

Он был рыжий-рыжий, ленивый и глупый,

В своем ярко-красном тяжелом тулупе.

«О, царь! Вы прекрасны» - Цармина сказала.

«Дагел и охрана! Пошли вон из зала!»

«Мой царь, безопасно ли будет с ней вместе?»

«Заткнись, у меня ум еще здесь и на месте!»

Как голос царя был плаксив и ужасен,

Дагел в этом смысле был только прекрасен,

Скомандовав воинам, он вышел из залы:

«Тебя по кускам чтоб она разорвала!»

Толстяк Горгобрат сполз к Цармине со трона,

Поправив свой плащ и большую корону.

Цармина сей час же играть начала,

В мгновенье ленивца с ума да свела:

«Я замуж за вас завтра выйти хочу!

Без вас жалкое состояние влачу!»

«О да, я красив, выходи за меня,

Зачем ждать нам нового скучного дня?»

«А как же готовка? Моя подготовка?

И армии тоже большая обновка?»

«Ну ладно, до завтра мы все ж подождем,

Украсим наш новый прекраснейший дом!»

И так до обеда несли они вздор,

Лишь там от Цармины убрал он свой взор.

А та под предлогом по замку пройтись

Спустилась по лестнице с насыпи вниз.

Одежду забрать у хорька часового

Для нашей Цармины – да проще простого!

Одевшись солдатом, к мосту сквозь ворота

Прошла без проблем, засмотрелся лишь кто-то.

В тюрьме Фаронир волновался ужасно:

«Как мог я ее отпустить! Там опасно!»

«Без риска вина не попьешь, котик милый», –

В дверях, улыбаясь, стояла Цармина.

«Ты здесь? Как охранник! И сплю я, наверно!»

«Ответ твой, увы, я сочту за неверный,

Давай в плащ охранника ты облачайся

И в куртку его тоже переодевайся.

Отдав ему тряпки, невольно следила,

Какая на теле его будет сила?

И мышцы его были мощным, прекрасным

Достоинством воина, лишь смерти подвластным.

И город остался у них за спиной,

И в лес прибежали дорогой одной.

В закатных лучах оба были прекрасны,

Казалось, ничто уж над ними не властно!

Деревья скрывали от глаз чужаков,

Просторный ветвился над ними покров.

И кот Фаронир взял две мягкие лапы

В свои две могучие, сильные лапы.

«Цармина, ты слишком для кошки прекрасна,

И слишком для война ты будешь опасна.

И добрая слишком ты для Фаронира,

Вмещаешь в себя ты всех кошечек мира.

Люблю я тебя слишком сильно, навечно

Даю тебе пламя мое все сердечно».

И он замолчал, глядя в очи глубоки,

Да бывшие раньше ужасно жестоки!

Цармина от счастья дышать не могла,

Такого она от него не ждала!

«Люблю тебя тоже!» - сказала невнятно,

И тут все читателю стало понятно!

Она во объятья его заключила,

Момент поцелуя его улучила.

Сплелись их хвосты, и уста их сомкнулись,

И только чрез пару часов разомкнулись.

Как несправедливо! Они расстаются,

Но снова друг к другу, конечно, вернутся!

Стояла Цармина одна и махала –

Ему, Фарониру, он счастья начало.

И в замок вернулась она очень поздно.

Там буйствовал царь и кричал на всех грозно.

Она притворилась, что вдруг задремала,

Когда по покоям сегодня гуляла.

Была она счастлива и засыпала,

И снова мгновенья любви проживала.

Все утро смотрела с надеждой на лес,

На море за ним и на своды небес.

И близилась свадьба, готовился праздник,

Все лез Горгобрат – ненормальный проказник.

Цармина же все на своем настояла.

Во-первых, всех в замок на праздник позвала,

Вторым было перенесенье венчанья

На время, что после застолья, гулянья.

И, в-третьих, она приказала дать время

С царем Горгобратом во время веселья

Одним в спальне уединиться немного,

Чтоб вместе побыть до венчанья порога.

Толстяк Горгобрат вне себя от восторга!

И все обошлось здесь без лишнего торга.

Уж вечером праздник был в самом разгаре,

Никто и не знал о грядущем пожаре.

Дагел лишь с отрядом был мрачен и злобен,

Единственный туче раздорной подобен.

И вот Горгобрат и Цармина поднялись

И в спальных покоях одни лишь остались.

Царь прыгнул в ближайшую к двери кровать

И начал елозить и томно стонать:

«Иди же сюда, моя киска, поближе!»

«Все кончено, милый Горгушенька рыжий!

Как много зверей ты своих погубил,

Им сделался свет от работы не мил!

Расплата пришла, я Цармина – воитель,

От зла и страданий шальных избавитель!»

Кинжал ему в сердце, и делу конец,

Тирану да будет тирана венец!

Под мягкой подушкой ей лук был запрятан,

И там же веревка, колчан кожей латан.

Веревку спустила, стрелу подпалила

И в миг тетиву она звонко спустила.

И темное небо пронзил огонек,

Настал для восстания выгодный срок.

Отряд Кустодрема бежал с Фарониром

Ко замку, горя получением мира.

Цармина покои царя запалила

И вниз по веревке на землю спустилась.

Отряд захватил мост, штурмует ворота,

Цармина к воротам бежит, к Фарониру.

Те взяли всю стену, кричат: «Слава миру!»

Но кошку вдруг сзади схватил сильно кто-то:

«Свяжите ее, прорываемся к морю!

Поплаваем там мы с тобой на просторе!»

Цармину на землю хорьки повалили,

Связали ей лапы и сильно побили.

«Дагел, старина, они лестницу кроют!»

«Отряд, медлить в этом аду нам не стоит!

Они отвлеклись, убегаем отсюда!

Нет смысла надеяться нынче на чудо!»

Две белки не в силах сдержать эту стаю,

Погибли, ворота и мост защищая.

Надвратная башня ужасно трещала,

Затем прямо в ров, разбиваясь, упала.

И мост, под отрядом скрипя, затрещал,

А замок уж весь огнем жарким пылал.

Цармина от кляпа вдруг освободилась,

Поняв, что ей это отнюдь не приснилось.

И он ее слышал и видел отряд,

Как будто бы в сердце проник чей-то яд!

Охваченный гневом, он несся к мосту,

Ему оставалось покрыть лишь версту,

Как мост рухнул в ров, грохоча, обвалился,

На самом краю герой остановился.

И футов шестнадцать до края другого,

Но все ж для кота это слишком уж много.

Дагел хохотал и бежал прямо к порту,

Цармина кому-то проткнула аорту,

Она вся пылала и в ярости билась,

Из глаз ее слезы потоком катились.

Дагел и отряд на корабль погрузились,

Отплыли и в море всем килем вонзились.

А ветер лесов Фаронир так не сдался,

Он ради нее ничего не боялся.

Допрыгнул до края и к порту помчался!

Теперь он бежал к своему кораблю,

Крича: «Я Цармину навечно люблю!

Люблю и ее, без сомненья, верну!»

 

Конец первой части

[Тарквуд]

Часть вторая

 

Морские просторы восточного моря

Уж сколько в себе упокоили горя!

Кто знает причину их страшного цвета,

Царящего всюду зимою и летом?

Они фиолетовым светом струятся,

Оттенком зловещим, глубинным таятся.

Легенды о чудищах в море – ужасны!

Пираты восточных просторов – опасны,

Свирепы, как тигры, умны, как собаки,

Живучи, храбры в любой жуткой драке.

 

Цармина проснулась во тьме и во мраке,

А это поистине темные знаки.

И, вспомнив о том положеньи печальном,

В котором она пребывала отчаяйно,

Когтями по доскам каютным рванула,

В унынье на миг, в безысходность канула.

Но, взяв себя в лапы, ждала лишь мгновенья

Возможности лютой и шанса отмщенья.

В каюте пустой на соломе златистой

Лежала, ждала, предававшись злым мыслям.

Дагел был не в духе, мрачней серой тучи,

Сидел у руля, пил напиток шипучий,

Он чудом удрал от кота Фаронира,

Шторм спас подлеца от кровавого пира,

С трудом путь на юго-восток проложил

И судно лениво на курс положил.

Штурвал привязав, он залег отдыхать,

Меж делом заря начала полыхать.

Корабль пиратов увидели поздно,

Когда он предстал в свете солнечном грозно.

Когда разбудили болвана Дагела,

Попали под свист и под пляску обстрела.

«Ложись, идиоты, готовимся к бою!» -

Дагел закричал, ставши снова собою.

И вот началась абордажная схватка

Зверушек Дагела и монстров пиратки.

Лиса-капитанша, глава главорезов,

Не мало народа в былом перерезав,

С Дагелом на саблях каленых схватилась,

Но тут же за смелость свою поплатилась.

Ее голова в океане осталась,

Она на пути у клинка оказалась.

Пиратов отбросили в море подале,

Дагеловы звери восторжествовали.

Пираты хоть были смелы и отчайны,

Но были у стражи Дагеловой тайны.

Хоть сильно умишком они не блистали,

В бою рукопашном опаски не знали.

И мощью своей одолела пиратов

Элитная стража царя Горгобрата.

Дагел приказал: «Захватить их корыто!

У них больше можно поставить с бушприта!»

Пиратское судно, обитель корсаров,

Обителью стало жестоких ударов.

Какой-то смельчак на Дагелово судно

Пробрался, сокровищ ища безрассудно,

Каюты обшарил, добра не нашел

И к двери последней каюты пошел.

Открыв ее, в темном лесу очутился,

Как быстро он умер, и сам удивился.

Цармина на камбуз неспешно спустилась,

И там хорошенько она подкрепилась.

Затем по корме вверх бесшумно прокралась,

На мостик к Дагелу поближе забралась.

Дагел наблюдал за сраженьем жестоким,

Приказы выкрикивал басом глубоким.

Но тут он осекся, боль спину пронзила:

То кошка туда ему когти вонзила.

И, звонкнувши, сабля его откатилась,

Цармина во глотку Дагела вцепилась.

В горячей той схватке никто не заметил,

Как буря надвинулась, вздыбился ветер.

Поднялся ужасный морской ураган,

Восточный разгневанно взвыл океан.

Кленовым листом капля крови упала

В пучину, и та еще больше взыграла.

И смерть поглотила во чреве стихии

Зверей, что творили деянья лихие.

Ревела вода, как в котле преисподней,

И ветер вздымал до небес столп холодный.

С пиратского судна живое все смыло,

И буря, взыграв, еще больше завыла.

Дагелову лодку во щепки разбило,

Цармина, собрав все последние силы,

Прыжок непомерный от смерти свершила.

Запрыгнув на палубу верхнюю ловко,

К штурвалу себя привязала веревкой,

Пиратский корабль она оседлала,

На штурм злого шторма бесстрашно послала.

Взлетая на волнах, во тьму погружалась

И с бурей безумной Цармина сражалась.

В шальном исступлении кровь в ней кипела,

Над крыльями ветра куда-то летела.

 

В тот вечер за мили от бури жестокой

Корабль пиратский, взрезая потоки,

Держал путь на север, за ним капер гнался,

Его одного беззаконник боялся.

И, глядя назад, злобой взгляда пылая,

Кричал капитан, капера проклиная.

Жестокая жизнь перед взглядом кипела,

И наглая смерть перед ним песни пела.

И он понимал, что уже не увидит

Рожденья зари, никого не обидит,

Не взрежет, не вздернет, увы, не ограбит,

Петлю на вые он своей не ослабит.

Глаз дочки своей не узрит и вовеки

И сам навсегда смежит хмурые веки.

Но нет! Умирать так в бою, с малой честью,

Не выжить, не позже воздать черной местью.

«Оружие наголо! Бьемся, пираты!

Не выжить нам, не утащить наше злато.

Умрем мы в бою, убоимся позора,

Погибнем все вместе, пиратская свора!» -

Так молвил пред битвой глава стаи пестрой,

Взмахнув напоследок словам саблей острой.

Но, взглядом скользнув по глазам тех пиратов,

Узрев в них багрового отблеск заката

И страх перед смертью, трясущийся, дикий,

Безумия тень водворивший в их лики,

Сломался пред паникой спятившей банды,

Еще час назад слывшей храброй командой.

«Пошли с корабля вон, паршивые трусы,

Со мной будет тот, кто кровавого вкуса

Отведать пред смертью еще не страшится!

Со мной будут те, кто еще хочет биться!

А тварей трусливых я здесь не держу,

Смывайтесь, иначе хлад стали всажу!» –

Сказал капитан, подойдя к ним вплотную,

Но те, видно, выбрали долю иную.

Безумьем горя, взбунтовался их разум,

Из ножен взлетел лес клинков острых разом.

Стрелою взлетел капитан на свой мостик,

И принял он бой, запылав черной злостью.

И падали головы, брызги взметая,

А сабля все пела от края до края.

Один против всех фехтовальщик блестящий,

И мертвых поток, вниз с кормы исходящий.

Но яростный бой продолжительным не был,

Победа умения выжжена в небыль.

Числом одолели, и в шлюпке связали,

Отправив врагу на попранье подале.

Очнулся лихой капитан в лапах вражьих,

От смеха и брызг пробуждающе влажных.

И два длинноухих, его стороживших,

Воды из ведра, не щадя, одолживших.

Он связан был, лежа на палубе чистой,

И думал о смерти, желательно быстрой.

Его чудный хвост, страх морям всем сулящий,

Его хладный взор, ужас всем наводящий,

Упали с ним в воду, навеки угаснув,

Утратив свою знаменитость напрасно.

«О, сударь! Вас предали, это печально!

Бунт на корабле был в морях изначально.

Нет судна, команды, и жизнь ваша тонет,

Но вас без приказа никто здесь не тронет».

Услышав сей голос, пират встрепенулся,

Гроза океана в те воды вернулся.

То был Фаронир, удалой ветер леса,

Жестокий убийца, веселый повеса.

Но что-то в глазах его переменилось,

Как будто там море на солнце искрилось.

И кот, подойдя к капитану, промолвил:

«Ну, здравствуй, мой враг, ты меня уже вспомнил?

Да, вспомнил, я вижу по этой гримасе.

Твое благородство она не украсит.

Ты помнишь, как сжег ты тот замок на юге?

Как сзади мою ты прикончил подругу?

Как ты, жалкий трус, от меня все скрывался,

Боишься меня? Как всегда и боялся!»

«Убей меня, кот, хватит пленника мучить,

Тебя же, убийца, однажды проучат.

Тебя будут жечь, словно нечисть сырую,

И я на том свете тогда попирую!»

Сказав это, лис, как безумный, смеялся,

Но Фаронир мрачный мгновенно поднялся.

«Внимай мне, пират Рыжехвост, трус паршивый,

Не нужен ты мне, ворох шерсти плешивый.

Спросить я хотел, не встречал ли ты в море,

Царя Горгобрата покойного свору.

У них капитаном Дагел кот чернявый,

Корабль – скелет, старый тазик трухлявый».

Ответил ему Рыжехвост без утайки:

«Не видел я этой уродливой шайки!

А если бы видел, тебе бы не сдал их.

Хоть мало, но будет жить горстка удалых.

Чтоб вместе однажды собраться для мести,

Зажарить тебя целиком в нужном тесте

И рыбам отправить на пир веселиться

Иль к скалам прибить на восторг хищным птицам».

«Молчи, Рыжехвост! Не страшны мне мученья,

Теперь, как бревно, я во власти теченья.

Мне жизни не жаль, сгинул страх перед смертью,

И страхи иные зашлись круговертью.

Тебя же убить всей душой я желаю

И жаждой отмщенья давно уж пылаю!»

При этих словах лис беспомощно сжался,

Кота Фаронира всей шкурой боялся.

И тут он увидел родную грот-мачту,

Что высилась в воздухе гордо прозрачном.

И лапой махнув на все, чуть приподнялся,

Кровь видя повсюду, лис не удивлялся.

Под ноль уничтожив пиратов несчастных,

Швыряя за борт трупов с виду ужасных,

Трудились там звери кота Фаронира,

Довольные после кровавого пира.

А их капитан по корме взад вперед

Расхаживал, дав размышленьям полет.

Спустя пять мгновений он к лису спустился,

Его развязав, перед ним извинился,

Швырнул без труда на пиратское судно.

«Ну что, мой дружок, лиходей беспробудный,

Катись куда хочешь, хоть к черту, хоть к другу,

Не благодари ты меня за услугу,

Тебя я избавил от лишней работы,

Сведя с бунтарями кровавые счеты.

Прощай, лис несчастный, тебе хватит рому

Для длинной дороги к родимому дому.

Но если тебя я с оружием встречу,

Оружием смерти немедля отвечу».

Свою бесподобную шляпу поправив

И в путь обалдевшего лиса отправив,

Пошел Фаронир отдыхать на досуге,

Потупив свой взор, словно в тайном недуге.

Отдав рулевому приказ, удалился,

В каюту к себе он, шатаясь, спустился.

Кот снял свой кольчужный камзол и рубаху,

А шляпу отбросив прочь со всего маху,

Уселся на ложе, поникнув главою,

Предавшись раздумьям во мраке покоя.

Но дверь отворилась в движеньи небрежном,

Вошел черный заяц, сказав безмятежно:

«Мой друг Фаронир, так печаль тебя гложет,

Что даже еда тебе тут не поможет!

Не знаю, уж чем мне тебя врачевать,

Тебе трудно даже в ночи почивать!»

Едва различимый во сумерках темных,

Стоял черный боцман, в очах чьих огромных

Читались недюжие смелость и сила

И верность до гроба коту Фарониру.

Пластины стальные на юбке кольчужной,

И мышцы – веревки работы натужной.

Две сабли с боков, алые шаровары,

Усы словно тонкие струны гитары.

«Наш друг Рыжехвост отбыл благополучно?»

«О, да, и теперь нам опять будет скучно!»

«В вас, видно, к пиратству шальная враждебность

Вожгла ежедневную в крови потребность?

Устал я от крови, от смерти, от бойни,

Корабль мой словно мясник в скотобойне.

Уже за бортом фиолетовым цветом

Кипит океан и зимою и летом!

От южных морей до полярного края!

Голов хоровод отсеченных, взлетая,

Все падает в море, и в этом просторе

Я главный мясник пирамиды кровавой!

Уж сколько сезонов всю эту ораву

Мы рвем и кромсаем без всякой пощады

И сами уж стали исчадием ада!»

«Я вас, капитан, не совсем понимаю,

И мнение ваше я не разделяю.

На каперском судне мы долгие годы

Пасли океан от пиратской породы.

Случилось же так, что вы были в плену,

С тех пор я судьбу беспощадно кляну!

Команда встревожена, что-то случилось,

Вы словно в другого кота превратились!

Все ищете кошку, незнамо какую,

А можете выбрать в Альмане любую!

В порту там немало их нынче гуляет,

А вас ни одна больше не занимает!

Что стало с тобой, старый друг Фаронир?

Зачем ты отверг этот радости мир?»

«Затем и отверг! Что в нем радости нет!

Не видишь, Колун, как уродлив весь свет!

Чем жил до сих пор я? Что ставил на кон?

Грабеж и убийства - мой черный закон!

Я сам стал пиратом, грозой океана,

Себя ввергнув в сеть своего же обмана.

Кого обмануть все хотим мы, пираты!

У нас больше всех в мире крови и злата!

Мы грабим пиратов и копим богатства,

Деянье же наше зовется пиратство!»

«Я знал, Фаронир, это с первой же схватки,

Мы алчны, пьяны, на сокровища падки.

Пиратов нарезали целое море,

Богатств накопили, я с этим не спорю.

Но что вас тревожит, в вас совесть проснулась?

Иль длань сумасшествия мыслей коснулась?»

«Закончить желаю я кровопролитье,

С командой об этом хочу говорить я.

Ты их подготовь к этой важной беседе,

И завтра на мостике после обеда

Пред вами явлюсь, а пока ты свободен,

Мне отдых в сей час полунощный угоден».

«Я сделаю все, капитан!» – молвил черный

И прочь вышел, скрывшись во мраке проворно.

А Фаронир снова предался печали,

Дивившись, что в кубрике все замолчали.

Ни песен, ни хохота – только глухая,

В ночи тишина, то примета плохая.

На миг или больше все звуки пропали,

Как будто тех звуков в помине не знали!

Затем снова волны о борт заплескались,

И скрипы снастей потихоньку раздались.

А в кубрике жарком команда сидела,

Решалось в тот час здесь преважное дело.

Всех, даже вахтерных сюда запихнули,

С лирическим отступом не затянули,

И боцман Черныш объявил на собраньи,

Что завтра с пиратством навек расставанье

Свершить собирается их предводитель,

Храбрейший, мудрейший их путеводитель.

Бельчонок малыш, что по кличке Зарёнок,

Не смог удержать своих горьких слезенок.

И в миг всполошились морские убийцы,

Все разом крича, как полярные птицы.

И слышались вопли: «Не может быть это!

Скандал! Ты все врешь! Мое ухо нагрето!»

Раздался бас кока: «Заткнитесь, болваны!

Сегодня вы все как один капитаны?»

Замолкла команда, ведь мнение кока

Ценилось здесь дорого и без упрека.

Тот кок был из дальних краев сего света,

Как будто был родом с ближайшей планеты.

Он был старый соболь, сибирский, седой,

Связавшийся чудом с морскою водой:

«Вы что разорались! Сей случай не первый!

Когда капитан бьет наотмашь по нервам.

Всегда Фаронир был упрям, своеволен,

Всегда он желанную брал себе долю.

Я понял, что с ним стало после полона,

Ему не нужна его крови корона.

Наш друг Фаронир стал другим, изменился

Врага пощадил! Словно переродился!

Он вырос, стал мудр, ему надоела

Та песня, что сабля доныне нам пела.

Влюбился и умер для нашего дела.

Ушел Фаронир, как пришел, так же смело.

Дух леса, по крови своей благородный,

Отнюдь не бандит, не бродяга безродный.

Что смотрите тупо? До вас не доходит,

Что наш капитан, словом, просто уходит!

На пенсию срочно ему захотелось,

Работа пирата видать уж приелась!

Вам что, непонятно? Не слышу? Не в отпуск!!!

На пенсию! Слышишь? Ты, заичий отпрыск?

Раскис от любви капитан, как медуза!

Для нашего дела он будет – обуза!

Свезем его в порт! Да, в Альман наш любимый,

Пусть там ест он сон свой непреодолимый.

А наш капитан будет боцман! Согласны?

Продолжим мы промысел наш распрекрасный!»

Черныш засиял, и команда взревела,

Она получила того, что хотела.

Под ромовый залп вся команда встречала

Миг дней Черныша капитанских начало.

Забыли они Фаронира навеки,

Что тихо дремал, опустив тяжки веки.

Забыли про ум его острый пираты,

Забыли про то, сколько нажили злата.

Налеты, сраженья, добыча – забыты.

Любовь к Фарониру бутылкой разбита.

Наутро дух леса оделся по чести,

Умылся, позавтракал завтраком лести

И вышел морским любоваться рассветом.

Команда не медлить решила с ответом,

Все вместе к нему при оружьи явились

И в схватку немую с ним дружно схватились.

Кот мигом все понял, не стал удивляться,

Сказал лишь: «Мне смерти не должно бояться,

Предав меня, сами себя предадите

И главы свои вы в позоре сложите.

Отпустите с миром, облегчите участь,

Не будет потом совесть тяжкая мучить».

«Нас совесть? – пронесся бас кока лихого –

Глас совести в нас – шепот мой для глухого!»

«Злодеи! Ведь вас я любил, и семьею

Мы были, что стало с той чудной порою,

Когда вас водил я на смерть хитроумно.

А вы отплатили мне злобой безумной?!»

«Ты больше не наш, Фаронир, ты свободен,

Для жизни пиратской ты больше не годен!

Тебя мы в Альмане отпустим, согласен?

Ты вспомнишь, как порт этот чудный прекрасен!» -

Кок захохотал, а за ним и другие,

Ослабив на пленнике хватки тугие.

Никто не успел и понять, что случилось,

Как быстрое тело в мгновение взвилось,

Прыжок Фаронира, удар коку в горло,

Фортуна жизнь соболя в миг быстрый стерла.

На палубе кок захлебнулся от крови,

Подняв свои черные, толстые брови.

Пока хохотавшие соображали,

Мгновения быстро, однако, бежали.

И кот добежал до каюты, меч в лапе,

Они не успели, он снова на трапе.

«Сражайтесь, предатели, вас вызываю!

И к благоразумию снова взываю!

Себя продавать я в Альман не намерен,

Погибну я здесь, в этом точно уверен».

Команда оружие в лапах зажала

И к мостику, злобой горя, побежала.

«Вы выбрали смерть, и я тоже ей нравлюсь,

А выживу если, со всеми расправлюсь!»

Гнев страшный в тот миг завладел Фарониром,

Расправа кровавым побоищным пиром.

Команда была эта непобедима,

Ни разу никем в схватке не побеждалась,

Ее как огня все пираты боялись,

Команда была словно смертью хранима!

То бой был красивый по мастерской мерке,

И он не нуждался в техничной проверке.

Сверкая на солнце, клинки закружились,

И двое в агонии смерти забились.

Мечом Черныша под колени сразив,

Тем самым его без двух лап повалив,

Ушел Фаронир от мерцания стали,

Скользнули два лезвия, но не достали.

Тут шесть бывших братьев с ним в схватку вступили,

О всех опасениях мигом забыли.

Был опытен кот, никому не давался

И с яростью вепря жестоко сражался.

Всю силу и ловкость свою изливая,

На новые выпады смерть призывая,

Горел Фаронир, жаром битвы охвачен.

Конец был здесь каждому свой предназначен.

На реях, на палубах, всюду являлся

Дух леса и смерти своей не боялся.

Он думал о той, что любовь подарила,

Исчезнувши в зарослях этого мира,

О той, что весь мир этот перевернула,

О той, что в глубины души заглянула.

Судьбе в этот день смерть была не по нраву,

Нашла на расправу надежну управу.

Подводные скалы пробили корабль,

И смолкнуло звонкое пение сабель.

Удар был силен, то теченье загнало,

А судно на доски в тот миг изломало.

Вода приняла и живых, и ушедших,

И правды в себе до сих пор не нашедших.

Скопление скал, островок одинокий

И бурный поток, судьбоносный, жестокий.

 

Цармина вобрала в себя силу моря,

С ним долго, упорно за жизнь свою споря.

Она исхудала от голода, хлада.

А память о тьме, что из самого ада,

И память о свете и гласе великом

Ее закалили, как меч в жаре диком.

И стал ее взор глубже дна океана,

Шерсть засеребрилась дыханьем тумана.

Ее не узнал бы никто в прежней жизни,

Игра жизни – смерти бывает капризна.

Цармина плыла в неизвестности полной,

Ей было ужасно смотреть на те волны,

Что в борт бесконечными спинами бились.

От бури остатки под солнышком вились,

И солнце в зените тепло согревало

Корабль, что буря чуть не отобрала.

Курс юго-восточный держался упрямо,

Шел на горизонт только прямо и прямо.

Но сутки текли, ветер гнал судно спешно,

Днем солнце пекло, стужа – ночью кромешной.

День новый с собой приносил постепенно

Все больше холодного мрачного плена.

Цармина не знала, что здешние воды

Пугали пиратов и смелой породы.

Их проклятыми моряки величали,

А все смельчаки уж давно замолчали.

Но был удалец, что здесь плавал однажды,

И ведал об этом уж точно не каждый.

Смельчак плавал здесь и обратно вернулся,

Однако ж с командой и он обманулся,

Судьба его долго желает решаться,

А он Фарониром привык величаться.

Холодные воды корабль приняли,

А с юга туманы все кругом объяли.

Поежившись, кошка на палубу вышла,

Почуяла воздух неведомый, пришлый,

Прислушавшись, насторожилась, и что-то

Послышалось, будто кричал громко кто-то.

За ним звук страшнее и дольше, чем прежде,

Морозящий пламя любви и надежды.

В тумане зажглись факела, и их блики

Встревожили прошлого черные лики.

Дыхание бездны Цармины коснулось,

И страхом в ней сердце тотчас встрепенулось.

Ход мыслей от паники в вихре метался,

Меж тем силуэт из-за мглы показался.

Корабль то был, в штиль без весел влекомый,

Свет от факелов был Цармине знакомый!

Она, не теряя на помыслы время,

Шепнув про свое необъятное бремя,

На миг убежала, с оружьем вернувшись,

От паники сна без томлений очнувшись.

Два ржавых кинжала, две пики с крюками,

Кистень со стальными тремя языками.

Свой факел зажегся отчаянным светом,

Назло тем другим, запалённым наветом.

Корабль, явивший свой облик зловещий,

Воистину страшен, ужасные вещи

Творились на нем. Жутким светом объятый,

Он схож был с чудовищем черным, крылатым,

Иль пепел, иль пыль его сущность скрывала,

Судьба его в смерть навсегда заковала.

На палубах не было жизни, но все же

Присутствие чье-то здесь было, похоже.

Цармина взглянула на гостя бесстрашно,

И храбрость взыграла в тот миг бесшабашно!

Под лапами палуба мерзко скрипела,

Немая опасность на храбрость довлела.

Зловещие виды на труп корабельный

Вселяли в сознание страх неподдельный.

Цармина прошла до кормы и обратно,

Вдруг всплеск огласил тишь морскую невнятно.

Воительница в миг вокруг оглянулась,

Заметила тень, что в тумане метнулась,

Успев разглядеть в ней не птицу, не зверя –

Чудовище, то, во что нельзя не поверить.

Оно было склизкое, и очень ловко

Скользило проворно по мокрым веревкам.

Худое, как щепка, и быстрое слишком,

Подобное лихо с опасным излишком.

Оно все скакало повсюду и ждало

Момента – для быстрой атаки начала.

Беззвучно, как тень, приземлилась на доски,

Клыков в черной дырке мелькнули полоски.

Два выпуклых глаза зеленым мерцали,

По палубе лапищи перебирали.

Цармина стояла напротив урода,

Ее не страшила такая порода,

В свое время хуже она повидала,

Теперь же ни пяди назад не отдала!

А черная гадость вбок прыгнула ловко,

Толкнулась с веревки – вот это сноровка!

И прыгнула к кошке, летя уже справа,

Готовясь к укусу и бойне кровавой.

Но та, что стояла, не двигаясь, тихо,

Сама от рождения славилась лихом.

Назад сделав шаг, развернувшись мгновенно,

Наотмашь удар от копья незабвенный

Крюком зацепил то летящее чудо

Откинув к фальшборту, как тряпочну груду.

Контрольный укол растерявшейся твари

Она нанесла, по груди склизкой вдаря.

Тварь звук наконец-то, визжа, испустила,

То кошка насквозь ее тело пронзила.

«Так вот кто кричал» - догадалась Цармина.

Но вдруг тварь растаяла, черная тина

Забулькала паром, зловонно спаряясь,

По доскам трухлявым за щели цепляясь.

Воительница, поспешив, возвратилась,

С мертвецкою шхуной навечно простилась.

Корабль течение выловил в штиле,

Прорезавши черную муть своим килем,

И медленно путь свой продолжил безвестный.

Туман загустел, взор укрыл мглою тесной.

Цармина на камбуз ушла, ведь уютней

Ей были огня согревающи лютни.

Был день, вслед идущий, такой же туманный,

Цармине сие показалося странным.

Далекие вопли и визги по следу,

В них слышалась радость грядущей победы.

Корабль оставило злое теченье,

Теперь он остался у волн в попеченьи.

Погоня неспешно, но все ж надвигалась,

И вдруг путешествие в миг оборвалось.

Корабль сотрясся, песком поперхнувшись.

Цармина спустилась в каюты, вернувшись

С заплечным мешком и в плаще сероватом,

Тугой воздух взрезав подобно пернатым,

Ступила на берег земли неизвестной

Подобно богине, могучей, прелестной.

 

Конец второй части.

Продолжение следует…

 

 

 

Антракт

 

Корабль с командой кота Фаронира,

От века им память воздвигнула лира.

Легенда восточных морей – их походы,

Пролегшие через все сущие воды.

О них вам поведает каждый, кто с морем

Был связан, но с ним завсегда мы поспорим.

Немного тех было, кто правду всю ведал,

Кто истину ради легенды не предал.

Я это могу о себе справедливо

Сказать, повесть снова продолжить лениво.

 

Был остров скалистый, как клык, заостренный,

Теченьем быстрейшим вокруг окрыленный.

Его когтем смерти давно обозвали.

На нем жертвой крови ветра призывали,

Пуская к нему лодки с жертвенной мышью,

Она, своей кровью его оросивши,

Немилость ветров в тот же миг прогоняла

От судна, что близко на дрейфе стояло.

Давно приношение жертв прекратилось,

И место сие стороной обходилось.

Всех тех, кто не сгинул от судна крушенья,

Настигнула жалкая доля лишенья.

За когтем песчаное есть мелководье,

И отмели есть узкие, как поводья.

Подводные горы давно возвышались,

Теперь постепенно в моря погружались.

Лишь кончик утеса, как коготь, остался,

За ним же хребет, что в моря погружался,

От пиков могучих песчаные крохи,

Принявшие нынче пиратские вздохи.

Шесть тел были живы, их отмель приняла,

Судьба жизни их все еще сохраняла.

Их кровь на пушистый песок проливалась,

Они приходили в себя, не сдавались.

Под вечер костер, из обломков горящий,

И ветер, до самых костей леденящий

Шесть тел посреди неуютного мира,

Но нет между ними кота Фаронира.

Обломки и трупы теченье забрало,

В неведомы дали навечно угнало.

Свет теплой зари осветил шесть несчастных,

Над нитью судьбы своей больше не властных.

Их участь была слишком зла и жестока,

Неспешно текла междусобная склока.

Ни рыбы им море не дало, ни птицы,

Лишь с неба немного пролилось водицы.

По зверю, терзая, грызя ежедневно,

Друг друга съедали они постепенно.

Последний – от жажды в безумьи скончался,

На когте скелет его страшный остался.

И издревле так повелось в этом мире,

Не раз воспевали сие в звонкой лире,

Как трусость безвластная власти личину

Снимала, как сухо застывшую глину,

И истина лик свой для нас открывала,

Вот так же и трусость пред правдой предстала.

Читатель наскучился, видно, балладой,

Она оказалась отнюдь не усладой.

Теперь же свой слог пусть она поменяет,

И ритмом другим пусть она докучает.

[Тарквуд]

Часть третья

 

Был Фаронир течением схвачен,

Влекомый в неизвестный край.

И благ конец был предназначен,

Но жизнь, как правило, не рай!

Корабль плыл один торговый,

Найденыш в море – знак беды,

Спасенного – в стальны оковы,

Сухарь из камня, шлем воды.

Придя в себя от всезабытья,

Очнулся в трюме наш герой.

«Се плата за кровопролитье», -

Поникнув, молвил головой.

Недель свинцовых вереницу

Терпеньем он превозмогал.

И лишь любовью душу-птицу

В золе отчаянья согревал.

Трезвенье мыслей возвратилось,

Когда знакомая вода

Вокруг бортов зашевелилась.

«Так вот везли меня куда!» -

Глазами кот сверкнул во мраке.

«В Альман свезли меня, собаки!

Что не успели сделать те,

За них доделали вот эти».

Уж слышен порт, и в суете

Слышны надсмотрщиков плети.

Зрачки подобно лезвьям сабель

С потягом рассекали торг.

Да будет проклят тот корабль,

Что стал свободы гнусный вор.

Свист кожи, мерзкий визг кнута,

И хор торговцев не товаром,

Повсюду пыль и суета,

Отчаянье потчует угаром.

И Фаронир стоял недвижим,

Смотрел упрямо в грязь и пыль.

«Вот этот? А теперь я вижу,

Ты хочешь, чтобы я купил?»

«Да, вот тебе телохранитель,

Чем плох? Опасен и силен!

Вот только видно, он воитель,

Свободой сильно заражен».

«У нас таких всегда хватало,

И на него управу дам.

Зато уж толку-то немало!

А коль не выйдет, так продам».

«Эй, негодяй, отдашь за сколько

Вот этого бугра кота?»

«Купить желаешь? Так изволь-ка

Две сотни золотых бута».

«Две сотни? Бредишь ты, несчастный!

Не ведаешь, с кем торг идет?

Хозяин мой – Хадур прекрасный!

Вельможей грозным он слывет!»

Торгаш ответил: «Не убудет,

Две сотни для вельможи прах!

Всевышний пусть меня осудит,

Не отступлю в своих торгах».

Хадур окликнул приказного:

«Черт с ним, пусть скажет, где достал!

Таких, как этот, здесь немного,

А я и так уже устал».

«О, господин! Его я в море

Продажи ради подобрал,

При самом тщательном разборе,

Пиратом, видно, рассекал».

Хадур промолвил: «Покупаю

С цепями и с тряпьем его».

Вельможа, не осознавая,

Привел беду для своего.

 

***

На берегу, кипев смолою,

Визжал премерзостный косяк.

Туман замутною стеною

Не иссякал и не иссяк.

Сродни слизливым земноводным

Чернели кляксами они.

Кровь леденящий крик голодный

Все громче пенился вдали.

Цармина скалы повстречала

И, не замедлив ловкий шаг,

Собой вершины увенчала,

А где-то брел по следу враг.

Путь останавливать – разумным

Глупец бы только посчитал.

Костей бы он не сосчитал,

Уплывши в омут беспробудный.

И леди–кошка убежала

На север – правило чутье.

И склизких щупалец чертьё

За ней уже не побежало,

А пресмыкаясь и воняя,

По следу криво поползло.

Нагорья, небо рассекая,

Грядой вставали на пути.

Вконец совсем не пропуская,

Не дали далее пути.

Цармина к морю устремилась,

На запад продолжая путь.

И дважды солнце закатилось,

А небо вновь свивалось в муть.

Каменья, клочьями кустарник,

Край мрачный вкруг стелил печаль.

Безлепотный немой ударник

Воздвигнул гибельную даль.

На пустырях сквозняк-гуляка

Точил бугры, крушил сплеча.

О, чувство скорби необъятной!

Дрожь сердца от преград лихих.

Тоской охвачен мир невнятной

Посредь теней к добру глухих.

И очи бьют ключом устало,

И тает воск ее души.

Она теперь все понимала,

Идя среди немой глуши.

Пыл воинский, отшед неспешно,

Доспехи снял с души ея.

Там чувства теплились, конечно,

Иначе что б рука моя

Писать все это торопилась?

В Цармину пламенно влюбилась?

Она же к морю шла и шла.

Все ниже, ниже, скорбь тянула

Все ниже от мучений гнет.

И сила тело обманула,

Отчаянье молниями бьет.

Лазурный цвет зажег надежду,

Цармина молвила себе:

«Иду к тебе, как было прежде,

Однажды я приду к тебе.

Луна таит мой след от лапы,

Она шепнет тебе ответ.

И ветер приведет крылатый

К тебе в плетеньи скорых лет».

Слеза с ресниц звездой упала,

Взметнув с земли пылинок шерсть.

Цармина духом дрожь уняла,

Шепнув на ветер свою весть.

Степенно ночь зрачки открыла,

Накрывши темной бахромой.

Цармина тень луны любила,

И рысью та взошла хромой.

Ветрами берег укрывался,

В морях чернел хрусталь небес.

Огонь далекий пробивался,

И южный страх бесслед исчез.

Костер горел искрой далёко,

В глазах он звездочкой сиял.

И любопытства подоплекой

Цармину в гости зазывал.

 

***

На берегу реки глубокой

Дворец светился лепотой.

Снегам сродни, он белоокий,

Чарующий да высотой.

Садов гирлянды растянулись,

По густоте затмив леса.

От роскоши палаты гнулись,

И птичьи лились голоса.

То диво, видя Фаронира,

Казалось, насмерть замерло.

На нем вся грязь морского мира

Сей красоте была назло.

И стража цепи растянула

И внутрь чинно повела.

А дворня взглядами прильнула

К тому, кого судьба вела.

Был Фаронир сражен виденьем

Сих мест прекрасных, неземных.

И, предаваясь лицезренью,

Подобно штилю был он тих.

Его омыли беспощадно

И благовонием почли.

Смотреть не прекращая хладно,

Его в три ока стерегли.

И белоснежные одежды

Его приняли пригубя.

И стал в тот миг не как был прежде!

О, Фаронир, как жаль тебя!

Его дворец, светясь, встречает,

На пир рабы его ведут.

Хадур как гостя привечает,

И яства перед ним кладут.

«Мой друг, мой гость, великий воин!

Отрадно мне принять тебя!

Ты многих почестей достоин!

Отрадно мне и за себя:

Тебя избавил рабской доли».

«Но почему сюда привел?»

«На то моей царицы воля,

Теперь ты счастлив, наш орел!

Теперь ты станешь кем угодно,

Бери же счастье с царских рук!

Судьбе же было так угодно,

Тебе награда, милый друг!»

«Постой, но как же…» - молвить только

Хотел наш кот, но не успел.

Он лицезрел предел настолько,

Насколько был глубок предел.

 

***

Проникнут берег ожиданьем

И в отражении морском.

Спешит, как будто на свиданье,

Взрывая лапою песок,

Мой Фаронир, ему от рода

Сезонов эдак, может, два.

Кровей горит огнем порода,

И удалью она полна.

Как пахнет воздух тайной моря,

Как в небо шлет заката клок.

Как с шерстью бриз лениво спорит,

Как сон вечерний шлет глоток.

От роду Фаронир – мечтатель,

Любезен вдохновенью был.

Ему не нужен был приятель,

Чтоб, детства разделяя пыл,

Скакать по кручам беззаботно,

На скалах провожать закат,

И прочих пламенных услад

Делить счастливые полотна.

Проникнут мыслей хороводом,

Порой близ моря он шагал.

Иль греб усердно, темным водам

Свой мир душевный открывал.

Набеги дерзкие порою

Вершил на берег супостат.

И увлекаясь той игрою,

Мой Фаронир был битвам рад.

Расчету, мысли, хладнокровью

И смелости полет давал.

От ран не двигая и бровью,

Победами торжествовал.

Недаром всех морей пиратом

Он в одночасие прослыл.

Уж если шах ты кроешь матом,

То знай, фортуне стал ты мил.

Мужчин от века привечая,

Привык к ним синий уж предел.

И многому их обучая,

Всегда об опыте радел.

Но нету женского коварства

В просторах древней синевы.

И нет от этого лекарства,

Сему нет места здесь, увы.

Увы, и нет для Фаронира,

Но даже будь он исполин!

Кому уж не опасна лира

Коварства и очей глубин?

Судьба послала испытанье!

Не дай вам Бог таких сетей!

Такого очаровыванья!

Таких коварнейших путей!

Итак, прибегну к описанью,

Хотя я в этом не силен.

Не склонен к стихочарованью,

Хоть в музу я свою влюблен!

 

***

Ей было только два сезона,

Когда вдруг вздумалось судьбе

Ее привесть к сиянью трона

И дать прознанью о себе.

Родня в своей крови тонула,

Малышка власть взяла мечом.

Владенья за пояс заткнула,

Приняв венец расзолочен.

Шли годы мудрого правленья,

И город быстро богател.

Был презирающ наставленья

Самодержавия удел.

И вот победы прогремели

По мановению хвоста.

И всякий раз все ниц летели,

Услышав, что ее уста

Сказать хотели гласом нежным,

Все выполнялось преприлежно!

И всякий муж мечтал о смерти,

Лишь только лик тот лицезрел.

Хотите - нет, хотите – верьте,

Готов был умереть, радел

О подвигах своих великих.

И доходил до мыслей диких,

И сам, не ведая, седел!

Уж если ты ее увидел,

Пиши пропало, милый друг.

А коли видом не обидел,

Тогда ты будущий супруг.

Сказать по чести, их не мало

Успело сгинуть во дворце.

Сегодня муж, а завтра сало

Исчезнет с прахом в мертвеце.

О, Лоралай, кто молвить может

Дурное слово о тебе!

Он лишь накличет смерть себе,

И за тебя главу он сложит.

В очах твоих весь мрак влечений,

Походка сродни облакам.

Изгиб же стана – верх мучений

Для смертных глаз, плотей кускам.

Изящества и соблазнений

Владычица от всех времен.

Округлость пышащих колений,

Я сам бы был тут ослеплен!

Игрою нежной света, тени

Шерсть завораживала взор.

И мыслей вихри в исступленьи

Пожару чувств отдали спор.

Неуловимое движенье

От бедер и до самых пят –

Подлунных чар воздохновенье,

Завороженной музы взгляд.

 

***

И Фаронир погиб навеки,

Сетей невольник он, и глаз

Ее, и смежа негой веки,

Впал в лицезрение прекрас.

Когда б вы знали цену страсти,

Ее могущество и мощь,

Ее способность разум красти

И душу уводить в полнощь,

К кострам неистовых безумий

И к лабиринтам лжераздумий,

Тогда б вы поняли опасность.

Коварство страсти, твои путы

Подарят спесь, лукавство, ложь.

Твои рабы в цепях замкнуты,

И в ребра им уж загнан нож.

Рабы твои неправдой сыты,

Их истина лишь лжи отчизна.

Но ей уж отданы их жизни.

О, страсть, ты гениальна, скрыта!

Мать изощренности соблазна,

До крайней меры ты заразна.

Тебя же ныне презираю!

Навек тебя я проклинаю!

Губительница душ несчастных,

Погибших от сетей злосчастных.

Но как лукаво подплывая,

Речей своих путы роняя,

Необычайна и нежна,

К нему приблизилась она.

 

***

Песок, впитавший крови реки,

Камней старинная печаль.

И небо, смежив грустно веки,

Сюда не смотрит, только сталь

Здесь правит издавна и вечно.

Где обретается беспечно

Смерть ненасытная вконец.

И зрелища чредой кровавой

Под крики радостной оравы,

Ей преподносят ал венец.

Скажу я: «Колизей», и сразу

Вы вспомните сию заразу

И тысячи ушедших жизней,

Аплодисментов, черных слизней,

Про слизни это я шучу.

И без труда сию картину,

Что есть в балладе про Цармину,

Представите. Не умолчу

О том, что был такой музей,

Своеобразный «Колизей»

В стране, где Фаронир остался

В паучьих лапах королевы.

Что ж, по желанию той девы

Герой мой на арене дрался.

Конечно, римский «Колизей»

Был более велик, чем сей

Впитавший кровь амфитеатр.

И Фаронир мой – гладиатор,

Он верный рыцарь томной страсти,

Раб королевы. Ее власти

Довольно, чтобы жизнь поставить

На кон со смертью и оставить

Последний след свой ярко-алый

На золотом песке - пожаре.

Клинок – что слиток был зеркальный,

Кольчуга, щит и круглый шлем.

Под рев толпы мой кот печальный

Выходит на песок, затем

Глазами он врагов встречает.

Но лишь ее кот замечает

И к ней как на крылах идет,

Поклон покорный он кладет.

И встретив взгляд ее, читает

Приказ убить и убивает

Своих же братьев по несчастью.

И к королевскому же счастью

Он побеждает вновь и вновь,

Стяжая ейную любовь.

Прошу прощенья, рифмы ради

Я страсть любовью нарекаю.

Такая ложь, к моей печали,

Везде - и спереди, и сзади.

Куда ни глянь, везде встречаю,

Чтоб страсть любовью называли.

Мой Фаронир! Что ныне сталось

С тобою, как же называлось

То чувство, что в душе пылало?

Неужто древней тьмы начало

Твое сознанье поглотило?

В те дни печальные уныло

Глядело все – от света солнца

До пыли пресной у моста,

До блика хитрого червонца,

До тени смольного листа.

 

Конец третьей части

 

 

 

Часть четвертая

 

Шипели угли красной пастью,

Сжигая черную траву.

А в воздухе чадило властью,

Чадило смертью наяву.

Шептали губы откровенья

Потусторонней темноты.

И звери ныли от терпенья,

Едва ли сдерживая рты.

Свечей зловещий свет белесый,

Дурманом воздух задымлен.

Среди камней на черных косах

Металл зеленый закален.

И черный волк средь тайных знаков,

Что были выбиты в камнях,

Возвел вверх днища красных зраков,

Оскалившись, а при огнях

Других увидеть можно было.

Собравшись вкруг, вокруг застыло

Десятка три при балахонах,

Что цветом призракам подобны.

Под гимнов хор, нет-нет, под стонов!

Под воплей хор, голодных, злобных.

Несут уж жертву к камню крови,

Стенает пуще хоровод.

И ступка в центре наготове,

Слюна полощет каждый рот.

Пред черным волком раскрывают

Иссиня-черный ткани плат.

Волчонка в ступку опускают

Под его детский, тихий взгляд.

Тоскливо смотрит на шамана,

Чуть слышно, жалобно скулит,

Но тот, от мыслей своих пьяный,

Уже предчувствием горит.

Вопя: «Верны мы будем чреву!

Назад берем свой тяжкий грех!

Клянемся верности на древе

Священной сладости утех!»

Тяжелый пест воткнулся в ступку,

И черный волк вершит закон.

Льют месиво в златые кубки,

Растворы пряностей, а он

Все пуще давит плоть живую,

И хруст молоденьких костей

Восторг вселяет средь гостей,

Что поедают плоть родную.

Из ступки каждый загребая,

Они, волчонка поедая,

Так были счастливы и рады!

А черный волк, не пряча взгляда,

Ушел из ритуальной залы.

Сняв окровавленные ткани,

Он дал прислужникам сигналы

Сжечь все дотла, на мрачной грани

Своих же мыслей беспокойных.

Проследовал он мимо воинов

В приемный зал, где донесенья

Выслушивал он от служивых

И безо всякого стесненья

Слал обвиненья речи лживых.

«Сегодня чем-то озабочен

Докладчик мой, аж весь в поту», –

Подумал черный, между прочим

Сказал: «Докладывай!» коту.

«Начальник! Пагубные вести!

Дрянь с юга прет из всех щелей!»

«Стоп, милый, ты на этом месте

Словечек грязных не жалей!

Чего молчишь? Давай помойку

Всю эту вылей предо мной!

Как сыплешь ты словечком бойко,

Так, словно сам и есть помой!»

«Простите, господин. Влиянье

Похабных улиц на меня –

Ужаснейшее воспитанье

Дается в день и изо дня».

«Еще раз дрянь твою услышу,

В паштет кувалдой растолку!

Ну ладно, только что я слышал,

Что враг не дремлет, а в полку

У нас не видно прибавленья.

Все это только лишь паденье

Отчизны нашей ускоряет».

«Начальник! Чудеса являет

Нам жизнь: вчера погранзаставу

Какой-то зверь швырнул в канаву».

«Какую? Кто? Да быть не может!

Что за бессмысленные бредни!»

«Ну, южную, ее намедни…

Они, конечно, жизнь положат

Там, за отчизну, все такое.

Так вот, все было при покое,

Как вдруг к ним кошка подошла.

Сказала, что на север шла,

И к огоньку без спроса села.

У них тут челюсть и отсела».

«Невежда ты, ну кто так скажет!

Не может челюсть сесть! Отвиснуть!

Отвиснуть! Ясно?»

«Да, как свиснуть!

Так вот, они ее хватают,

Верней, схватить лишь попытались.

Как вдруг куда-то улетают.

Очнулись, нет ее!»

«Надрались!

Вот и мерещатся им кошки,

Позор такой погранзаставе!

Им жить бы в той сырой канаве!

Прошляпят слизней, и ни крошки

От них не сыщется в грядущем!»

«Начальник! Буду гадом злющим,

Но видели ту кошку рядом

С столичным вашим светлым градом.

А может, вовсе даже в нем».

«Когда?»

«Да вот сегодня днем».

«Неплохо, нам нужны такие

Бойцы бывалые, лихие.

Найти ее! Зазвать сюда же,

Молить и плакать можно даже

На случай, коль не пожелает».

«Я понял».

«Время истекает!

Бегом! Роняй окал!»

«Согласен!»

«Миг промедления – опасен».

 

***

Сталь пела, воздух рассекая,

Звенела, как ручей, сверкая.

И после каждого удара,

Как после молнии пожара,

Гремел, как гром, истошный рев

Толпы, как сотни комаров,

Визжали жадно и молчали,

Когда удара снова ждали.

От топора, уйдя левее,

По лезвию клинка скользнув,

С потягом резанув по шее,

С другим клинком дугу сомкнув

И развернувшись, устремился,

Чтоб по груди чуть полоснуть,

Срубивши лапу, развернулся

В груди, закончивши свой путь.

Сам Фаронир подобен буре,

В глазах шипит жестокий гнев,

Безумный вихрь в мягкой шкуре!

Хорька когтями в глаз задев,

Срубил он голову ему.

Вогнал меч в брюхо одному,

Клыки вонзая в плоть другого,

Толпа, не видевши такого,

Еще восторженней кричала.

А сталь звенела, сталь звучала,

Свой танец прерывая стоном

От плоти рассеченной вскриком.

Хрустальный смерти смех над троном

Вкушала Лоралай, и дико

Озера хищные мерцали

В глазах ее и созерцали

Побоище. А кот мой бедный

Очередной конец победный,

У смерти снова выгрызал.

Последний зверь стоял спокойно

И перед дракою сказал:

«Пронзи мне грудь, я недостойный.

Не видеть больше мне восхода,

Моя пиратская порода

Всю жизнь калечила несчадно,

Убей, убей же беспощадно».

И Фаронир, свалив пирата,

Остановился, от заката

Все было багровым, мгновенья

Тянулись медленно, глухая

Застыла тишь, и откровенье,

Огнем прозренья полыхая,

Героя моего сковало.

Слеза сознания упала

На алый и немой песок.

Как свод небес вдруг стал высок!

И вспомнил сам себя мой кот.

Уж занесен клинок над павшим,

Она жест смерти поднимает.

Толпа ревет, а он над павшим

Не лезвие, главу склоняет.

 

***

В ту ночь покой коту достался,

Царицын гнев уж миновал.

Народ же навеки признался

В своей любви к нему, взывал

Ко милосердью королевы

И умолил, но не без гнева

Оставила она его,

К себе в палаты взяв другого.

Вам мыслится, мол, что такого?

Но для героя моего

Тот поворот судьбы был тяжек.

На сердце ведь полсотни стяжек

Все ж затянула для него.

Из головы не шло виденье

О крысе той, и вдруг смятенье

Зашевелилось в голове.

«Как много он напомнил мне!»

Скользя по мрамору проходов,

По лабиринту переходов,

Минуя чуткий караул,

К бойцам он твердо повернул.

Спит стражник, крепко оглушенный,

Дверь приоткрыта, тусклый свет.

Мой Фаронир весь отрешенный,

А рядом выживший сосед.

Его Мак-Гиланом прозвали,

Хоть чаще Томом называли.

«Так, значит, ты ее не любишь?» -

Серьезно крыса вдруг спросил.

«Не знаю я!» - «Себя ты губишь,

Как не хватает тебе сил!

Попробуй, друг! Ты попытайся!

Скажи, кого еще любил?

Воспоминаниям отдайся,

Пока себя сам не убил!»

«Я помню все! Мою Цармину!

Мою любовь! И жизнь мою!

Но и ЕЕ я сам не кину!

Когда я с ней, то я в раю».

«Так почему ты стал безволен?»

«То мне неведомо, прости,

Проклятья этой горькой доли

Мне более не унести!

Сейчас с тобою я тот самый,

Каким до встречи с нею был.

И ничего я не забыл,

Рассудок теплится упрямый!

То лишь короткое мгновенье,

И вскоре в сумрак я кану!

Любовь и разум прокляну,

И вновь придет ко мне виденье!

ЕЕ тепло, ЕЕ дыханье!

О, божество! Очарованье!»

«Довольно! Помяни Цармину!

Пусть вспыхнет лик ее в сознаньи!

Она твое очарованье!

А страсть, что дышит тебе в спину,

Пусть в бездну черных духов канет,

Тебя уж больше не заманит!»

«Мне легче. Что со мною было?»

«Тебя опять болезнь свалила.

Но ты на время все ж вернулся!»

«Я выстоял? И я проснулся?!»

«Она вернется, нет сомнений,

Покуда ты не в латах бдений!

И снова в омут ты канешь

И страсть любовью назовешь».

«Послушай, друг, но как же ты?

Под этим спудом красоты?

Все остальные сталь глотают,

Лишь об одном они мечтают!

А ты и в самом деле странный!»

«Ха-ха! Да, парень я туманный,

Но, к счастью, близорукий с детства!

Поэтому нет в том секретства,

Как спасся я от чар царицы!»

«Я щас заплачу! Дай водицы.

Везуч же ты! А я несчастный!»

«На, пей, ты сокол мой прекрасный.

Я ослеплять тебя не буду,

Тебе еще глаза сгодятся,

Но вылечить сию застуду

Нам надо все же попытаться!»

«Что делать мне?»

«Пока не знаю!

Я вот уж думаю, гадаю.

Да все не так».

«Ослепнуть мне бы!

Тогда бы уязвим я не был!

Рассудок зрения дороже!»

«Постой, дурак! Не порти рожу!

Есть у меня одна идея,

То средство лучше и вернее!

В Альмане есть одна злодейка,

По чести молвить – чародейка!

Ослепнуть та тебе поможет

На время и терзанье сложит

С души измотанной твоей!

А что до участи моей,

Тут я тебе помощник буду».

«Согласен я, прибегну к чуду!

Скажи лишь, как ее найти,

Как можно раньше я прийти

К тебе обратно постараюсь».

«Не стоит, друг, сбежать отсюда

Ты сможешь, но, когда сбежишь,

Тебя достанет отовсюду

Недуг, обратно прибежишь!

Ты должен с нею побороться,

Услышать голос и не внять!

С царицей все равно придется

Тебе еще повоевать.

Поэтому ты здесь побудешь,

Пока схожу я в город к ней,

Иначе мучаться ты будешь

До окончанья своих дней».

И караульные проспали!

Мак-Гилан стену перелез.

Две лапы по траве ступали,

Он тихо крался через лес.

 

***

Был град рассветом озарен,

Ему названье – Вавилон!

На свете не было прекрасней

Его полунощных огней,

Садов безумных сладострастий

И бесконечно - сладких дней.

Сказать по чести неуемной,

Я там хотел бы побывать,

Пройтись по улице огромной,

В садах тенистых полежать.

Зайти дорогой в двор стоялый,

Испить прохладного вина.

Но ночью честь уязвлена!

Домой! В кровать! Под одеяло!

По уличным пескам ступая,

Цармина потихоньку шла.

И жажде южной уступая,

Она к источнику пошла.

В тот день, горячий и усталый,

У родника был шум немалый.

Там стража, пользуяся правом,

Чинила над зверьми расправу.

Два оборванца драку дали

За право отхлебнуть воды.

Пять стражников тут и задали,

Хлеща их тощие зады.

Пришлось Цармине тут вмешаться,

Пришлось ей стражу искупать.

«Тут есть над чем поволноваться,

Покоя больше не видать,

Хотя здесь можно и скрываться,

Не даром город так широк.

Уметь лишь надо только в срок

От стражников таких спасаться».

Помыслив так, она сбежала

От благодарностей и глаз.

Цармина скрытность уважала,

Ей было то не в первый раз.

Смеркалось, город оживлялся,

На торг да по делам спешил.

Закат как будто бы стеснялся,

То исчезал, то появлялся,

Но видно все ж, сбежать решил!

Без умысла моя Цармина

На блеск дворцовый набрела.

Сами собой здесь гнулись спины,

Творились тайные дела!

Изящность каменных животных,

Орнамент золотом по черни.

Глядят садовые полотна,

Сгущаясь в сумраке, как терни.

Перед дворцами площадь кружит,

И шум торговый здесь стоит.

Дворцам источником он служит

Услад, что лучше всех на вид.

От яств и до острейшей стали,

Рабов и до шелковой шали –

Всё обитателям дворца!

И так всю жизнь и без конца.

Цармина шла, держась в сторонке

От мест, где глохли перепонки,

И забрела к мясницким лавкам.

Здесь было тихо, а на травке,

Что столы щедро устилала,

Пучина мяса возлежала.

«Как я могла забыть об этом!» -

Мелькнула мысль торопливо.

«Красавица! Хоть на котлеты,

Хоть на паштет!» - сказал лениво

Торговец лис и улыбнулся,

К весам уж лапой потянулся.

«А из кого?» - ему Цармина.

«Как из кого? Из мышинины!»

Она ему в ответ: «Спасибо!

Меня устроит только рыба!»

«А зря, ну что ж, там дальше будет,

От лавки птичьей чуть правей!

Возьмите мышек! Не убудет!

В них высший сорт из всех кровей!»

Но кошка дальше путь держала,

Как вдруг дорогу задержало

Полотно запахов прелестных,

От птиц, конечно, от небесных.

Цармина в лавку заглянула,

Там было тихо и темно.

Закатным золотом прильнула

К ней солнца гладь, а птиц гумно,

Наполнив воздух ароматом,

Накрыто было белым платом.

В тот миг в той лавке были двое,

Их спор был слышен в полумраке.

«Я под палящим солнца зноем

По скалам прыгал, как собака!

А ты, подлец, такую цену!»

«За ту, что просишь, больше надо,

Хоть дичь твоя - дворцам услада».

Цармина, видя эту сцену,

Войти неслышно захотела.

И только лишь войти успела,

Как мимо стражников отряд

К рядам рыбацким пробежал.

А незаметной гостьи взгляд

Был там, где воздух все дрожал.

«Неблагодарные вы гады!

Вам за гроши давай обед!

А птицелову вмест награды

Два кукиша и тыщу бед!

А впрочем, ладно, златокрады!

Вы на одно лицо все, гады!

Уж поздно мне вас обличать,

Судьба поставила печать.

Целитель дорогой был слишком,

И мать скончалась дня шестого».

«Послушай, друг…»

«На вас с излишком

Я надрывался бестолково!

Но надпись на песке уж смылась,

Судьба моя давно свершилась!

Я ухожу от вас, приятель».

«Алоиз! Значит, ты - предатель?

Что кухне я скажу дворцовой?»

«Мне безразлично, жизни новой

Я путь начну без промедленья,

И пусть влечет меня теченьем

По золотому солнца следу!»

«Алоиз, этому ты бреду

Жизнь посвятить решил всецело?

Поэт! Тебе не надоело

Писать стихи для грязных тварей?

Которым незачем искусство!

Твой труд для них, что место пусто!»

«Когда читаю я, все плачут,

Раз так, то что-то это значит!

Народ простой, многострадальный

Всегда рад музыке печальной

И правде, бедной и простой».

«Постой, Алоиз! Ну постой!

Подумай, что ты потеряешь!»

«Зато свободу обрету!»

«На смерть себя же обрекаешь!»

«Не сокрушит смерть доброту!

Любовь – вот что сильнее смерти,

Хотите – нет, хотите – верьте,

А я увидеть мир желаю!

Прощай, себя я посылаю

Навстречу солнечному свету!»

«Эх, пожалеешь ты об этом,

Ну, черт с тобой, катись отсюда!

Дурак, что верит свято в чудо!»

Алоиз криво улыбнулся,

«Прощай», - насмешливо сказал,

Язык торговцу показал

И к выходу уж потянулся,

Как вдруг Цармину повстречал!

Та посмотрела с интересом,

А он отметил про себя:

«Она похоже на принцессу.

Узнать бы, как зовут тебя».

В тот миг патруль солдат печальных

Уж в лавку тяжело входил.

Решимость на щитах овальных,

Их возглавлял шериф Вигил.

Он был обычный работяга,

Закоренелый солдафон.

И голоса его протяга

Была слышна со всех сторон.

Не дав опомниться, он крикнул:

«Стоять! Вы все окружены!

Всем тихо, чтоб никто не пикнул!

Полезный есть здесь для страны!»

В упор он на Цармину глядя,

Сказал: «Вас видеть хочет царь!

Спаситель наш и государь!»

Она ответила: «Ну, дядя,

Совсем ты, видно, обознался!»

«Узнать я вовсе не пытался,

Тебя мне просто указали,

Ну и приказ, конечно, дали.

Тебя к царю сей час отправить,

Чтоб ты могла его направить

И рассказать о южном зле.

Так ты на нашей стороне?»

Алоиз, что молчал доселе,

Вскричал: «Да что же! В самом деле!

Не верь им…» - вдруг удар, паденье:

Вигил копье держал смеясь.

«Болтливость – пища для мучений,

Забудьте вы про эту мразь!

Негоже то прекрасной даме,

Вас ждет наш царь, идемте с нами».

 

***

Ознаменована восходом

Была альдийская природа,

Когда крыс во дворец вернулся.

А Фаронир уже проснулся,

И в безысходности он сел,

Когда Мак-Гилан подоспел

И молвил: «Люба к нам удача,

Принес тебе я зелье, друг!

Возьми. Ну что? Зачем ты плачешь?»

«А я ведь был Ее супруг!»

«Спокойно, проще не бывает!

Как выпьешь, быстро уходи!

Затем к себе в покой иди

И жди, пока не затуманит

Твой взор микстура той ведьмарки,

Там отдыхай от ночи жаркой!

Я слышал, бой сегодня будет.

Нас стравят вместе, чтобы ты

Исполнил ейные мечты,

Она тебя все не забудет!»

«Итак, все кончится сегодня,

Сегодня или никогда!

Иначе жить мне в преисподней,

Под ее лапой навсегда!»

Уж пузырек к губам подносит,

У чародейства сладок вкус.

И встав, идет и в мыслях просит,

Чтоб миновал его искус.

Цармины образ память дарит,

Но от него не по себе.

И ждет мой кот, когда ударит

Миг роковой в его судьбе.

Уж полдень мерно наступает,

Парят Альманские сады.

И крылья солнце распускает

В лазури дремлющей воды.

Мой Фаронир сидит в покоях,

Он здесь не узник, его чтят.

Несут вино и виноград

И лишний раз не беспокоят.

В его глазах туман играет,

А его разум вновь не с ним.

От чар он чары выбирает,

Одно вино пьяня другим.

Закат, в доспехи облачают,

На судный бой его ведут.

Подводят к ней и шлем снимают,

Мгновенья страха настают.

Мой кот в безумье на царицу,

Как на чудовище, глядит.

Она, не видя, что он злится,

Его приветствовать велит.

Свою победу ощущая

И видя его взгляд, она,

Исход привычный замечая,

Совсем удовлетворена.

Ревет толпа, и кот не слышит,

Как где-то там издалека

Кричит противник: «Меть повыше!

Наполни кровью облака!»

Но Фаронир не сам с собою!

Вдруг била бронзового звук

Зовет его сознанье к бою,

Нащупав давнишний испуг.

Мак-Гилан сильный от отчаянья,

Поняв, что план не удался,

Идет на это испытанье.

Но что же? Кот мой не сдался,

То просыпаясь от забытья,

То вновь впадая в страшный сон,

Без всякого кровопролитья

Сражался на арене он.

Не уходил закат кровавый,

И без конца шел страшный бой.

Мой кот сражался там с судьбой

Без всякой над собой управы.

Проникнут воздух ожиданьем,

Все ждали скорого конца,

Не ведав, что за испытанья

Терпели эти два бойца.

Но вдруг один из них сорвался,

Ударом меч чужой сломав.

Другой уж не сопротивлялся,

На пыльный серый прах упав.

Толпа вскочила в возбужденьи,

Царица крикнула: «Добей!»

Но кот упал в изнеможеньи,

Как сбитый с неба воробей.

И так вдвоем они лежали,

Горящую вздымая грудь,

Смотрели в небо и дышали,

Стараясь время протянуть.

И Лоралай вконец вспылила,

Схватив копье, помчалась к ним.

И грудь Мак–Гилана пронзила,

Смеясь над воином другим.

Сквозь пелену мой кот увидел

Улыбку друга своего:

Тот умер, глядя на него,

И Фаронир возненавидел!

Вопившая толпа застыла,

Уж кот мой медленно вставал.

Царица улыбалась мило,

А он все глаз не поднимал.

Она его древком толкнула,

И наконец кот все же встал,

И Лоралай к нему прильнула.

Она шептала: «О, несчастный!

Ты будешь долго отдыхать!

А после, воин мой прекрасный,

Вернешься, чтобы убивать!

Так поклонись своей царице!»

Он поднял мутный взгляд и видел

Мучительницу, дьяволицу,

И он ее возненавидел.

Та так на месте и застыла,

Когда увидела глаза.

Безумие в них болью взвыло,

И долгожданная слеза

В глазах его засеребрилась.

Мой кот и кошка-чародейка,

Арена, вечер, тишина.

Развязка, словом, и злодейка

Была на смерть обречена.

Кот поднял меч, сталь засверкала,

Она же из последних сил

Его собой очаровала,

Не зная, что он зелье пил.

Последний миг, она в полете,

Клыки и когти наголо.

И взмах меча, и на подлете

Глубокий выпад всем назло.

Нет, не конец! Меч красной стали

Низвергнул голову, паря.

И тысячи в восторге встали,

Встречая нового царя.

 

***

На юго-запад мы вернемся,

По Вавилону вновь пройдемся,

В палаты царского дворца

До самого его конца.

Альманского был он чудесней,

Богаче, больше и прелестней.

Творцов невиданных чертогов

Считали сыновьями бога,

А поточнее - Ламаразы.

Такая синяя зараза

С тремя ногами и руками,

И с девятнадцатью рогами.

Быть может, слышали? А впрочем,

Пора сознаться, между прочим,

В чем смысл мрачного начала

Сего четвертого зачала

Моей сомнительной баллады!

В чем смысл страшного обряда?

Итак, вернемся к Ламаразе.

Его религия – сношенье,

Всеобщее, всеразрешенье.

Спасенье душ – через сношенье,

Без всяческого разрешенья

На новой жизни зарожденье.

И посему обряд кровавый,

Что я описывал вначале,

Был здесь, как трапеза, обыден.

Я поясню, коль смысл не виден.

Когда от их того сношенья

Без всяческого разрешенья

Рождалось бедное дитя,

Его, хотя иль не хотя,

Тем изысканьям предавали

И Ламаразу задобряли.

Не все живущие в том граде

Таким вещам бывали рады.

Был Ламараза популярен

В аристократии рядах.

И посему в густых садах

Они и в основном гуляли.

Династии де посвященных

До Ламаразовских затей

В ночи на улицах мощенных

Съедали собственных детей.

Как бедняки и кто попроще

Избегли этой страстной мощи?

Считалось, что те недостойны

Служить их синей бороде.

Вот так и жили беспокойно

В великом древнем городе.

Застольем встретили Цармину

Благоугодники дворца.

Сам царь ей подавал малину

И вина красного словца.

Царь был красивым черным волком,

Но кроме этой красоты

Он говорил и мыслил с толком,

Изысканно до простоты.

«Понравился ли вам мой город?» -

С усмешкой кошку волк спросил.

«О да, великий, славный город,

Что сам не знает своих сил».

«Отрадно слышать лестный отзыв,

Цармина, все хотел спросить,

Ведь с юга в наши теплы гнезда

Вы прилетели погостить?»

«Корабль мой туда отправил

Бесцеремонный шторм один.

И там с кошмарами оставил,

Что пробирают до седин».

В глазах царя зажглось вниманье:

«Вот это чудо-испытанье!

Но что же дальше было там?»

«Зловещий шум в тумане белом!

Мертвец корабль и урод!

С противным, мерзким, черным телом,

Кто его только разберет?

Он на корабль влез из моря

И на меня решил напасть.

И я ему проткнула пасть

Подальше от знакомства горя.

Растаял он, как снег весною,

И леденяще верещал!

Корабль был снесен волною,

А там и берег повстречал.

На север путь, и вот уж с вами

Сидим, балуемся винами.

Я вижу, вам не в первый раз

Случилось слышать этот сказ

О мерзких чудищах на юге?»

«Мы с вами поняли друг друга!

О да, не первый год правленья

Не ведаю я избавленья

От этих тварей проклятущих.

Давным-давно все царство наше

Земель всех прочих было краше!

О, время городов цветущих!

Тогда на юге было тихо,

Там и не снилось это лихо!

Наш путь земной был так прекрасен,

И только север был опасен!

Там вечно правил лютый враг.

Но вот однажды царь Вирак,

Отправился в поход великий,

И покорил он север дикий.

От западного океана

И до восточных белых гор.

От пляжей южного Фливана

До севера бродяжьих нор.

То было царство дней великих!

И был построен Вавилон.

Разрушен храм богов безликих,

Был Ламараза восхвален!

Но вскоре все пошло иначе,

И север охватил пожар.

А светлый юг, там, где о плаче

Не помышляли, ждал удар.

Туман и сумерки спустились

На его щедрые поля,

Там, где колосья золотились

И зеленели тополя.

А бирюза морей тускнела

И древний ужас родила.

Однажды там вода вскипела,

Став вдруг обителью для зла.

И время бытия того –

Правленье деда моего.

И летописцы потрудились,

Я помню страх от этих строк.

Там очень четко говорилось

О ночи, когда грянул рок.

И летописные чернила

Сказали, что вода взбурлила,

На берег выбрались они!

В вечерних сумерках то было,

Ах, будьте прокляты те дни!

Они не звери и не птицы,

Не рыбы и не червяки,

Не мухи и не пауки,

А чудища из небылицы!

И в Вавилон кто мог сбежали,

Оставив юг на корм орде.

Мы войско сильное послали,

Но слизней след простыл в воде.

И юг пропал, туда вернуться –

Себе конец скорей найти.

И, видно, счастье улыбнуться

Тебе решило на пути.

Отца правленье было кратким,

Но зло не минуло его.

И было царствие в упадке

В день нарожденья моего.

На юге тьма зашевелилась,

И взор ее на север пал.

Отец тогда войска собрал,

И кровь нечистых заструилась.

Мы только два сраженья дали,

И те убрались прочь на юг,

Но их не тронул тот испуг,

Который войны испытали.

Отец преследовал их год!

Они в воде на день скрывались,

Внезапно ночью появлялись,

К утру исчезнув в мраке вод.

Вернувшись с этого похода,

Отец смертельно заболел

И перед смертью мне велел

Не дать им город. Вот вся ода,

Что рассказать я вам старался.

И с той поры я сам держался

И город верно сохранял.

Но силы наши истекают,

И страх вновь мой народ объял,

Ведь войны так же погибают!

На южных рубежах заставы

День изо дня ведется бой.

Пока мы здесь сидим с тобой,

Там сдерживают тьмы удары.

Тебя судьба сюда послала!

Сам Ламараза вел сюда!»

«Я интересней не встречала

Царей, чем ты, волк Марида.

Но не спеши! Рассказчик милый,

Продолжи, ведь я перебила.

Скажи, кто есть сей Ламараза?»

«О да! Поведать я хотел…

И почему же я не сразу?

Ах, ладно, все равно б успел.

Идем же в храм, там все секреты,

Непосвященным путь туда!

А по пути тебе об этом

Я расскажу, сюда, сюда».

И вот они вдвоем идут,

Пред ними стражи предстают,

В салюте копья поднимая.

За лапу он ее ведет,

И чувствует Цармина холод.

Былых времен знакомый лед.

«Так вот, и поднял он свой молот,

И рухнул бог к его ногам.

Поднес он лезвие к рогам,

Отсек и взял себе трофеем.

Затем был бой с пещерным змеем,

Но Ламараза без труда

Его сломал, теперь сюда.

Прошу, мой гость благословенный!

Начнется здесь обряд священный!»

То место, где они стояли,

Балконом царским называли.

С него монарх сам наблюдал

Их каждодневный ритуал.

И вот уж близилось начало.

Ночная тьма уже спустилась,

Чертог наполнился зверьем,

Огни повсюду затеплились.

Царь крикнул: «Нам пора! Начнем!»

Скажу, что в этой темной зале

Балкон был наверху вначале,

В конце же собственной персоной

Стоял тот синий бог знакомый.

Цармина, видя то, смутилась,

В ней отвращение копилось.

Был Ламеруза в состояньи,

Когда звериные желанья

Видны всем смертным напоказ

В сияньи половых прикрас.

А проще молвя, Ламеруза,

Весь синий, словно он медуза,

Ни платьем скрывши, ни хвостом…

Вы понимаете о чем

Веду я речь, ну это ладно,

Тут без подробностей накладно,

Довольно, дальше мы идем.

И Марида рассказ продолжил

О том, как он всю жизнь здесь прожил

И что ее ждет посвященье

Через священное сношенье.

Совсем серьезно говорит,

Что сам ее и посвятит.

Цармина бедная чуть дышит,

От отвращения не слышит,

Что говорит ей этот волк.

А в зале прямо целый полк

Стоит в плащах и напевает.

А главный жрец все завывает

И, наконец сорвав все тряпки,

Весь голый мчится без оглядки,

Срывая ризы всех, кто в зале.

И все, что долго изнывали

Вступают в ритуал священный.

И зрелищем тем вдохновенный,

Царь вниз бежит к своим друзьям.

Все, хватит! Откровенный срам!

Цармина, постояв немного,

Глядя в безумие блуда,

Подняла взгляд свой на их бога

И смачно плюнула туда.

Случайный страж в тупом молчаньи

В палату гостью проводил.

И поклонившись на прощанье,

Улыбкой мерзкой наградил.

Нащупав свой кинжал в штанине,

Легла на пол моя Цармина

И впала в чуткий хищный сон.

 

***

В ночной тиши она очнулась,

Услышав мягкие шаги,

Цармина к двери повернулась.

«Враги там или не враги?»

За дверью слышен был их шепот:

«Она же спит, о мой отец!»

«Да замолчи ты наконец!

Будить ее? Иль ждать рассвета?»

«Нет, мы должны успеть до света!»

«Она ж такой обряд пропустит!»

Нет, Ламараза не допустит

Избранницы непосвященья!

Прошу за все слова прощенья».

«Ей после дастся все увидеть,

Чтоб Ламаразу не обидеть,

Должны мы уж обряд начать!

Ведь надо ж как-то отвечать

За грех наш давнишний, невинный».

«Ах, сын мой тайный и единый,

Идем, вернем твоего брата

В благословенные палаты».

Цармина в мысли погрузилась.

«Так значит, все угомонилось,

И что такое «грех невинный»,

Уж не шабаш ли тот козлиный?

Я ничего не понимаю!» -

Подумала она, взбираясь

По крыше царского дворца.

«Два сына, значит, у отца,

Так-так, вы в тронный зал идете?

Ну и меня с собой возьмете!» -

Сама себе она сказала

В окне знакомого ей зала.

Два черных волка вышли к трону,

Цармина, обхватив колонну,

Чуть слышным шорохом спустилась,

И тут за троном дверь открылась.

Они вошли туда вдвоем,

Закрывши потайной проем.

Минуты две спустя по залу

Тень кошки к трону пробежала.

Жест волчий повторив, нажала

Она рычаг на той стене,

И дверь открылась в стороне,

Туда Цармина путь держала.

 

Конец четвертой части

[Тарквуд]

Часть пятая

 

Темница, цепи и солома –

Ей было это все знакомо.

Но голос громкий был противен.

«Неправда это! Быть не может!

Ну кто теперь всем нам поможет?

Тебя привел сам Ламараза!»

«Оставь свой голос для приказов,

По пустякам не надрывайся.

Пришел за этим? Убирайся!

Я рождена была свободной

В далеком западном краю.

Коль вы о землях сих дородных,

Так я же там жила в раю!

Трава, деревья, небо, солнце!

Бывало, выглянешь в оконце,

И море зелени вокруг.

А здесь у вас, мой милый друг,

В красивом и большом чертоге

Медуза без штанов! Что? Боги?

Какие боги? Царь! Ты бредишь!

На этом долго не проедешь!

Не буду я просить прощенья!

Меня вчера от отвращенья

Стошнило в этом вашем зале!

Я рада! Вы мне доказали,

Что зла я мало повидала

И это самое начало!

То был ваш сын? Ну что ж, отлично!

А его брат? Ему привычно

Давить своих же братьев в ступке!

За эти милые поступки

Хотите царства процветанья?

Ну и наивные болваны!

Да вас сожрут те тараканы,

Раз нет для них пока названья.

Как вы своих детей глотали,

Так вас проглотят и они!

Уж начались расплаты дни,

И орды черные восстали!

Давай же, черный волк, кричи…

Я чую гибель…»

«Замолчи!!!

Не то ты первой жертвой станешь!

И в лапы этих тварей канешь!»

«Уж лучше к ним, чем вместе с вами,

Уж лучше смерть, чем ваша жизнь».

 

***

Шли дни, и солнце уходило,

И сквозь решетчатый проем

Лучом последним наградило

Мою Цармину светлым днем.

Уж было здесь темно и мрачно.

Туман во сумерках сгущался,

И как-то в предрассветный час

Гонец с заставы в град примчался,

Сказал: «Они идут на нас!»

И умер - сердце разорвалось.

И царь взглянул тогда на юг:

Оттуда темень надвигалась,

Как черный медленный паук.

И город паникой взорвался,

Царь собирал свои войска.

А с юга всякий в город рвался,

Почуявши, что смерть близка.

Освободившись от замков,

Все пятьдесят ворот открылись,

И многотысячных полков

Шлема и латы серебрились.

И на высокой тонкой башне,

Вконец утратив пыл вчерашний,

Стоял тревожный черный царь,

Своего града государь.

Уж войско там, на юге, скрылось,

Объяла город тишина.

Но грома раздалась волна,

И всякий понял – войско билось.

Весь город ждал, весь город слушал,

И с крыш на юг смотрели все.

Но чей-то смех ту тишь нарушил

В дворцовой нижней полосе.

Недоуменья дрожь поднялась,

И слышал в миг тот Вавилон,

Как из тюремных из колонн

Цармина весело смеялась.

«Эй, царь, тебя предупреждали!

Теперь же получай медали!»

И в тот же час с высокой башни

Услышал город крик ужасный,

А он на юг был обращен.

Туда все дружно повернулись,

И как один все содрогнулись,

Судьбой был город не прощен.

В испуге камни задрожали,

То войны в град назад бежали.

А во дворце в тот час в темнице

Дверь тихой песней заскрипела,

И в камеру к моей пленнице

Охранника упало тело.

За ним знакомый наш старинный,

Ключами бряцая, вошел.

«Ну, коль не хохот ваш невинный,

То я бы вас и не нашел!

Представлюсь позже, весь в заботах

Бегу из города сейчас,

Но отправляться в путь без вас

Мне как-то вовсе не охота».

«Да кто вы? Маску же снимите!»

«Меня и вместе с ней съедят!

Ну а теперь со мной бегите.

Нам светят тысячи преград!»

И вот они вдвоем помчались

Наверх по лестницам дворца.

А там, глотнувшие свинца,

Его сожители метались.

Цармина знала, что так будет:

«И вот стоит безумный царь.

Он перед смертью не забудет

Мне отомстить за правду, тварь!»

Ее сообщник взял левее,

Когда волк прокричал: «Схватить!»

И сотни стражников, как змеи,

Успели все сообразить.

И беглецов они загнали

В уже известный нам чертог,

Где ритуалы совершали

И где стоял тот синий бог.

Тупик! Ряды враги смыкают,

Двух смертных копьями дразня.

Цармина когти выпускает,

И начинается резня.

Слепая ярость вдохновляет,

И враг в испуге отступил.

Но жизнь все чудеса являет,

Цармину сзади кот схватил.

«Куда! Тебя же там убьют!

Здесь не сраженье для героя,

Нас только лапы здесь спасут!

На Ламаразу лезь, прикрою!»

И кошка сразу подчинилась,

Но еще больше удивилась,

Когда безликий плащ сорвал,

В колчан свой лапу опустил,

Семь стрел в лук веером вложил,

Свалив ближайших наповал.

По скользким бедрам Ламерузы,

Когтями яростно скребя,

Залезли не жалев себя,

И вот уж голова медузы.

Внизу стенает царь безумный,

Толпа наверх боится лезть,

Ведь бог разгневается, весть!

А в это время кот разумный,

Цармину снова удивляя,

Стрелу-гарпун вдруг достает,

И к ней веревку прикрепляет,

И тетиву уж лапой гнет.

Напротив, ниже них, немного,

Глядит знакомый нам балкон,

И вот стрелу уж ловит он,

Коты скользят к его порогу.

Не слыша воплей ненавистных,

Они из первого окна

Летят в листву садов тенистых.

Цармина, радуясь, смеется,

Но лучник в маске говорит:

«Надежды мало остается,

Быстрее время нас бежит!

Уж все на улицы спустились,

И крыши вновь освободились!»

И вот бегут они по крышам,

Повсюду крики, стоны слыша.

Цармина слышит вой холодный

Туманных южных берегов.

Уж близко полчище врагов,

Как мерзок хор червей голодных!

Внизу бегут, спасаясь, звери,

Им с беглецами по пути.

Бегут, в свою надежду веря,

В ворота севера уйти.

Но все ворота запирают,

На стенах бегают стрелки.

И беглецы не успевают,

Тупик, лишь стены и полки.

Цармина, лучник-кот на крыше,

Зверей стоят всех прочих выше

И видят гибель, черный страх,

Что город кругом огибает,

И город двери закрывает,

В жизнь воплощая опасенья,

Ведь нет пути уже к спасенью.

Кольцо несметное чернеет,

Сжимая град со всех сторон.

И туч невиданный заслон

Под стать чермной толпе темнеет.

«Вот и конец! Пора прощаться,

А мы знакомы лишь едва,

Уж стало время появляться,

Иль скажешь, что я не права?»

Кот-лучник тихо засмеялся

И маску золотую снял.

Перед Царминою предстал,

Герой, что нам уже встречался.

«Алоиз Венцеслав Кэтара

Эсвальден Тарквуд Гамильон.

Хотя теперь вся эта свара

Пойдет вон этим на бульон.

Скажите мне: «Прощай, Алоиз»,

И я отвечу вам: «Прощай…»

«Цармина, дорогой Алоиз,

Ну а теперь, мой друг, прощай».

Поцеловав ей лапу скромно,

Невольно поднял он свой взор,

Улыбки радостный узор

Вдруг просветил лицо так, словно

Он солнце в небесах увидел.

«Такого я еще не видел

И прежде точно не встречал,

Когда в начале всех начал

В грядущем все уже решили!

Всю жизнь сей светлый миг храните!

Ведь мы прощаться поспешили,

Туда, на север, посмотрите!»

На белых пиках гор высоких

Небес голубизна осталась.

И к ним во тьму с высот далеких

Уж птица белая спускалась.

То был орел, весь белоснежный,

Сквозь тьму он точно к ним летел.

Последний луч всей их надежды,

Один во мраке он светлел.

Последний взмах, орел спустился

И к ним на крышу приземлился.

«Гирон! Мой добрый друг заветный!»

«Приветствую, Алоиз-кот!

Я знал, ты будешь у ворот.

А кто же друг твой незаметный?»

«Цармина, господин орел», -

Она сказала, поклонившись.

Тот взглядом пристально обвел,

К знакомству присоединившись.

Вокруг безумие творилось!

На приступ лезет вся орда,

Но как никто и никогда –

На друга дружку становились.

Гирон уж два крыла расправил:

«Алоиз, вижу я твой взгляд,

И буду я лишь виноват,

Что одного из вас оставил!»

«Ну полно, друг! Оставь печали,

Уж все и так тут одичали.

Коль уж надумаешь вернуться,

Чтоб нам с тобой не разминуться,

Я на дворцовой крыше буду,

Ее уж видно отовсюду».

И посадив орлу на спину

Вновь удивленную Цармину,

Алоиз твердо продолжал:

«Уж коли я решил спасать,

То было б странно вас бросать».

«Неужто нам опять прощаться?»

«Не надо! Лучше вновь при встрече

Здороваться, и обнимать за плечи,

И ни о чем не волноваться,

Так до свидания, Цармина!»

«До встречи! Впрочем, нет, постой,

Ответь же на вопрос простой!

Зачем ты спас меня?»

«Цармина!

Ах, если бы я мог ответить,

Судьба тебя мне было встретить.

Пора! Пора! Гирон, до встречи!

А я пойду дышать на свечи».

Орел взмахнул двумя крылами

И, поспешая, полетел.

Алоиз вслед им посмотрел,

Заснеженными куполами

Свободный мир далеких гор

Ему явился не в укор.

И он бежал, и все бежали,

Ведь через стены хлынул мрак.

Взвыл Вавилон, вопящий так,

Что камни в страхе задрожали.

Дворец был заперт на два раза,

К нему бежали все кто мог,

Крича: «На помощь, Ламараза!»

Но был недвижим синий бог.

Тогда народ, дворец штурмуя,

От страха на колонны лез.

Но понапрасну, лишь впустую…

Был неприступен тот дворец.

Кольцо вокруг него сжималось

И над несчастными смеялось.

И в эти самые минуты,

Мгновения последней смуты,

На крыше велся поединок.

Уж град назойливых дубинок

Замолк и два бойца остались –

На крыше кот и волк сражались.

«Ты хочешь взять меня с собою?» -

Промолвил кот, взмахнув мечом.

«Мне эти твари нипочем!

О да, закончивши с тобою,

Я сам себя добить желаю!»

«Прости, тебя я прерываю,

Во мне еще живет надежда!

Поэтому погибнуть прежде

Тебя я вовсе не хочу!»

«Сейчас тебя я научу,

Царю как надо подчиняться!»

И волк, не ставши защищаться,

Нанес удар свой незабвенный,

Алоиз рухнул на колени.

Уж царь широко размахнулся,

Но в сторону кот кувыркнулся

И, встав, уж вкладывал стрелу,

Натягивая тетиву.

В упор был сделан выстрел страшный,

И черный волк уж падал с башни,

Как во дворце раздался грохот,

Похожий на безумный хохот.

То падал в каменном чертоге

Сам Ламараза – бог трехногий.

И крыша, треснув, обвалилась,

Алоиз рухнул вместе с ней.

Сомкнувшись, тьма остановилась,

Как и перо в руке моей.

 

***

На пике снежном, у пещеры,

Глухой, печальный стон повис.

Она, все не теряя веры,

Глядела в те минуты вниз.

Был слышен страшный глас народа,

И грохот падающих крыш,

И вопли тысячей уродов.

Не слышно было только лишь

Победных клекотов орла.

И тут Цармина поняла,

Что ждет уже их слишком долго…

В пещерке собран костерок,

Закат другую ночь приносит.

Цармина, вжавшись в уголок,

Сама не замечая, просит,

Чтоб свет из прошлого помог.

Тот самый свет и голос самый

Мерцает в памяти упрямой.

Проснувшись только на рассвете,

Навстречу солнечному свету

Она печальная выходит,

С долины глаз своих не сводит

И видит: утро освещает

Руины града Вавилона.

Он, словно черная корона,

Песок златистый очерняет.

Не видно полчищ кровожадных,

На юге виден ясный день.

Оттуда бриз ветров прохладных,

Быть может, то была лишь тень?

Повсюду тишина витает,

И над руинами один

Орел большой не улетает,

Белее солнечных седин.

С него Цармина глаз не сводит,

И вот уж целый день проходит.

Лишь на закате возвратившись,

Гирон, печальный и уставший,

Влетел в свой дом на белой башне

И в сон ушел, крылом закрывшись.

А на рассвете он очнулся

И наконец заговорил:

«Я не успел к нему вернуться,

И друга я не сохранил.

Алоиз спас мне жизнь однажды.

Я никогда не забывал,

Как тот хорек меня поймал

И ранил уж кинжалом дважды,

Как тут в него стрела воткнулась,

Алоиз – лучник был что надо.

И жизнь тогда нам улыбнулась,

Ведь дружба – лучшая награда».

Цармина тяжело вздохнула

И тихо вслух произнесла:

«Ему я горе принесла,

Судьба в мясницкой нас столкнула!

И как? Почти меня не зная,

Он спас из царского дворца!

И за минуту до конца,

Все абсолютно понимая,

Самим собой меня он ради

Пожертвовал, погибнув там.

Поступок этот – честь котам!

А мне вина или награда?»

«Нет, не вина! Его был выбор:

Тебе спасенье, ему – честь.

Но все вернуть мы не смогли бы,

И лишь на мне вина та есть».

Уж ночь на землю опускалась,

В пещере пестрый костерок,

Над ним же пекся голубок,

Цармина рядом согревалась.

«Гирон, мой добрый друг, спасибо

Тебе за помощь, дом и рыбу.

Но я решила на рассвете

Продолжить путь по белу свету».

«Желание твое исполню.

Как только солнце тронет волны,

Тебя снесу, куда желаешь.

Спрошу, пожалуй, на прощанье,

Куда ты лапы направляешь?»

«Самой себе я обещанья

Давным-давно дала, ты знаешь,

Мой путь – дорога очищенья,

Должна я получить прощенье.

Тот мрак, что Вавилон разрушил,

Однажды уж терзал мне душу.

Случилось чудо, и спасенье

Мне улыбнулось, и прощенье

За прошлое ищу повсюду,

И завтра вновь искать я буду.

Гирон? Что сталось? Ты смеешься?»

«Да нет, не вижу просто смысла.

Ты о прощеньи зря печешься!»

«Не понимаю твои мысли!»

«Ведь за тебя друг жизнь отдал,

А это истинный сигнал!»

«Тогда зачем мне жить осталось?

Ведь счастье мне не по плечу.

Любовь моя уж потерялась,

Найти ли я ее хочу

Иль позабыть, сама не знаю.

Судьбу свою я проклинаю».

«Не надо здесь в горах проклятий,

Ты говоришь, была любовь

И не осталось от симпатий

Тех чувств, что зажигали кровь?»

«Да! Я уже сама не знаю,

Любила я его иль нет».

«Так вот же он, прямой ответ!

Сомненья, неопределенность…

Позволь, я дам тебе совет,

И будет вам определенность.

Найди его, а там при встрече,

При первой – сразу же подмечу,

Спроси себя: люблю как прежде?

А там посмотришь и решишь.

И всю проблему разрешишь,

Хотя куда уж мне, невежде».

«Спасибо, так и поступлю я!

На север завтра я пойду,

Корабль свой я там найду.

Что говоришь?»

«Да уже сплю я!»

 

***

Проходит день, час расставанья

Уж остается позади.

И у Цармины впереди

Очередного испытанья

Путь, что ведет на север дикий.

Закат пылает медноликий,

На побережье ночь приходит.

Цармина ручеек находит

Средь мелких холмиков прибрежных.

Костров лихих не разводя,

Хрустальных вод под песни нежных

Сном добрым балует себя.

С утра пораньше в путь пускаясь,

Водой с собою запасаясь,

Вдруг слышит кошка голоса:

«Все запорошила роса!

Эй, командир, следов не видно!»

«Да замолчи же ты, дурак,

Он здесь прошел, и это так,

А участь его незавидна».

Цармина, слышавши такое,

Гостей решила встретить боем.

Траву как следует примяла,

Следов заметных натоптав,

Вверх по ручью свой путь держала,

В холмах зеленых заплутав.

И тотчас же к ручью спустился

Непрошеных гостей отряд.

И видев след, засуетился

И не заметил хищный взгляд,

Что сзади в тыл им зорко метил.

А следопытов два десятка

Столпились на полянке той.

«Да здесь же, кроме беспорядка,

В округе все в земле пустой!»

«Заткнитесь все, ручей, смотрите!

Маргила, Стакса, Кровопек,

Вверх по нему сейчас идите!

Всем остальным обшарить все!»

Отряд рассыпался повсюду.

Она, избегнув боя чудом,

На север поспешила прочь,

Ее остановила ночь.

Два дня погоня продолжалась,

Уж изменился брег вокруг.

Холмы все больше разрастались,

Прибоя изменялся звук.

Погоня все не отставала,

И вот в один прекрасный день

Цармину вдруг в холмах нагнала,

Ей убегать уж было лень.

Сев на зеленом мягком склоне,

Цармина тот отряд ждала.

И вот на синем неба фоне

Холмов зеленых купола,

По ним стремглав бежит погоня.

«У них два лука? Плохо дело.

Порядком это надоело!

Коль повезет, достану лук,

А коли нет, прощай, мой друг».

От мыслей крики оторвали,

Отряд был вовсе не простой:

Они ее уж окружали.

«Вы так со мною? Ну, постой!»

Кинжал в ближайшего метнув,

Цармина их атаковала.

Они, опасность всю смекнув,

Уж ждали этого начала.

Она такого не ждала! –

Отряд был опытный, опасный,

Но, закусивши удила,

Уж было поздно в миг злосчастный.

Они вокруг нее кружили,

Спасаясь от вострых когтей,

С оружием своим дружили,

И видно было, что смертей

За их плечами уж немало.

Все это жизни угрожало!

Успев убить лишь четверых,

Цармина раны ощущала!

Она себя уж защищала

От воинов этих непростых.

Веревка лапу зацепила,

Еще одна, и третий раз!

На землю демоны свалили,

Не зря тренировали вас!

Но что же? Вот один свалился,

Другой уж рухнул вслед за ним.

А что же там, еще с одним?

Отряд опять засуетился.

Связав Цармину всей толпою,

Отряд забегал по холмам.

Остались с ней лишь только двое,

А те кричали тут и там:

«Здесь кто-то был!», «Ложись, стреляют!»,

«Ребята, он за тем холмом!»,

«Да где же он?», «Он убегает!»,

«Отряд! Быстрей за ним, бегом!»

Все дальше воины убегали,

И вечер теплый наставал.

Погони звуки все стихали,

А птичий хор очаровал.

Костер из сушняка занялся,

Котел с бульоном закипел.

Один из воинов что-то пел,

Другой Царминой занимался.

Проверив крепкие узлы,

Он развязал ей только рот

И дал из фляги ей воды.

Она спросила: «Что поет?»

«Он этого и сам не знает!»

«Скажи, зачем я вам нужна?»

«Ха! С нами ты пойти должна,

Тебя цепь рабства ожидает».

«За мной послали весь отряд?

И кто приказывал такое?»

«Да я и сам тому не рад!

Уж сколько здесь рабов ловили,

Давно не бегали мы так!

Сейчас еще один дурак

Еще стреляет, вы убили

Семь лучших следопытов мира!»

«Но не убили командира».

«Убить Бессмертного? Ты шутишь!

Скорее ты сама получишь!

Вернемся в лагерь мы уж скоро,

И генерал тебя научит

С кнутом и цепью разговору!

Тогда поймешь, что значит – худо».

«А лагерь далеко отсюда?»

«Три дня пешком идти на север,

А там и порт, и лагерь «Клевер»,

А это что? Эй, Стакс, тревога!»

Тот подскочил, копье схватив.

«Что? Начался уже прилив?»

«Какой прилив?! Ты что, ей-богу,

Я крики слышал только что!»

«Серьезно? Крики? Да ты что!»

Тут крик внезапно повторился,

Утих вокруг вечерний мир,

И с ближнего холма скатился,

Того отряда командир.

В нем целых две стрелы торчало,

Он торопливо ковылял.

Они навстречу побежали,

Но он истошно закричал:

«Назад! Бегите прочь! Бегите!

И генералу сообщите,

Что все мертвы! И город тоже!

Быстрее! Время всех дороже!»

Они, замешкавшись, смотрели

На гребень ближнего холма,

Осознавая: «Не успели…»,

Ведь там стояла смерть сама.

«Ох, нет! Ну что же вы стоите?

Бегите, дураки! Бегите!»

И наконец те прочь помчались.

А лучник, что был на холме,

Дал волю собственной стреле,

И пальцы с тетивой расстались.

В лазури солнцу улыбнулась,

Блестя, отточенная сталь.

И лапы беглеца согнулись,

Пронзила грудь насквозь печаль.

Второй беглец уже скрывался,

И миг последний оставался,

Когда стрела перечеркнула

Высь голубую, наконец,

В последнее из двух сердец

Смерть сталью грустной заглянула.

То видев, командир скончался,

А лучник уж с холма спускался.

Клонилось солнце к тихим водам,

Все в позолоту облекая.

Цветы водили хороводы,

На землю тени опуская.

Цармина, затаив дыханье,

Не в силах вымолвить признанье

Смотрела странно на него.

Он был в большом плаще зеленом,

Скрывая лик свой капюшоном,

И, подойдя, путы разрезал:

«Ишь, навязали как, навалом!»

Едва путы он ей разрезал,

Как капюшон с него сорвала…

Быть может, вам не доводилось,

Хотя, ну, вспомните немножко,

Ведь наблюдать вам приходилось,

Как смотрит, удивившись, кошка!

Я выразительнее взгляда

И трогательнее не видел

Ни у кого из смертных кряду!

Простите, коль кого обидел.

И вот предстал перед Царминой,

Уж спрятав свой кинжал за пояс,

С невинной и счастливой миной

Знакомый старый наш – Алоиз.

 

Конец пятой части

 

 

 

Часть шестая

 

«Ты хочешь взять меня с собою?» -

Промолвил я, взмахнув мечом.

«Мне эти твари нипочем!

О да, закончивши с тобою,

Я сам себя добить желаю!»

«Прости, тебя я прерываю,

Во мне еще живет надежда!

Поэтому погибнуть прежде

Тебя я вовсе не хочу!»

«Сейчас тебя я научу,

Царю как надо подчиняться!»

И волк, не ставши защищаться,

Нанес удар свой незабвенный,

И я вдруг рухнул на колени.

Уж царь широко размахнулся,

Но в сторону я кувыркнулся

И, встав, уж вкладывал стрелу,

Натягивая тетиву,

В упор был сделан выстрел страшный,

И черный волк уж падал с башни.

Тут во дворце раздался грохот,

Похожий на безумный хохот.

То рухнул в каменном чертоге

Сам Ламараза – бог трехногий.

И крыша, треснув, обвалилась,

Я начал быстро падать вниз.

И время тут остановилось!

Я видел сломанный карниз,

Нависший грозно надо мною.

Я падал медленно, как волос,

Ударился раз головою

И слышал чей-то светлый голос.

Упал тогда я на колонну,

Она завалена была.

Я заскользил по ее склону,

А там плита меня ждала.

Карниз прикрыл меня собою,

Я оказался взаперти.

Очнулся уж, когда с тобою

Был друг на северном пути.

И в полдень солнца луч спустился

Туда, где я два дня томился.

Случилось чудо! И обломки

Упали, мне оставив путь.

Наверх я выбрался в сторонке,

Хоть ожидал увидеть муть,

Но, как к тому дню оказалось,

От зла следа уж не осталось!

В лучах я солнечных купался,

Но жажда смерть мне лишь несла -

Я еле на ногах держался.

Найдя обломок от весла,

Заковылял к горам я белым.

Но было то не нужно в целом.

Знакомый крик пронзил округу,

На синем небе два крыла,

И я упал в объятья друга,

Усталость все ж свое взяла.

Гирон, в заботах утопая,

Кормил, отпаивал меня,

И так уж минуло два дня,

И не видать тому бы края!

Но было время в путь справляться,

Набил колчаны я стрелами,

Ну а затем и отправляться

Для долгожданной встречи с вами.

Удачно все же долетели

И точно к битве той поспели.

Гирон ужасно в битву рвался,

И за него уж я боялся!

Но наконец уговорил.

И с ним тогда я попрощался

И к вам на помощь поспешил!

Отряд был очень уж опасный,

Но за Алоизом угнаться

Уж лучше вовсе не пытаться:

Стрелок по отзывам прекрасный!

И вы уж сами убедились,

Как просто вы освободились!»

 

***

Закат костер наполнил цветом,

Чтоб не стеснялся ночью звезд.

А птицы из незримых гнезд

Прощальным увлеклись куплетом.

Она историю свою

Решила рассказать ему,

Начавши с самого начала.

Он слушал, позабыв себя.

Цармина жизнь переживала,

До крови сердце теребя.

Хрусталем теплые слезинки,

Стекая по ее усам,

Вдруг опадали на травинки

Сродни незримым голосам.

Алоиз слушал, слушал, слушал

И вместе шел с ней по следам,

Что время оставляло там,

Где мир себя от горя рушил!

Тут Фаронир мелькнул немножко,

В рассказе пятна начались.

О многом умолчала кошка,

И дальше строки понеслись.

Алоиз стал непроницаем

И в сторону отвел глаза.

О чем он думал, пролистаем,

А ну как загремит гроза?

Когда она, закончив повесть,

В объятьях сказа своего

Взглянула странно на него…

Их потрясла чудная новость!

«Я вижу, путь твой сложный больно,

Хотя уж многие довольны

Тем, что ты сделала для них», –

Раздался голос и затих.

Из темноты гость показался,

К костру он мерно направлялся.

Алоиз лук уж натянул,

Но кошка лапой его сбила.

Восторг Цармину захлестнул,

В объятья гостя заключила:

«Как рада вновь тебя я видеть!

Но как же ты здесь оказался?»

«Я не хотел тебя обидеть,

Ведь встретиться я обещался!»

Пришелец нам знаком уж с вами –

Тот заяц с посохом, старик.

К костру он теплому приник

И начал разговор словами:

«Я тут давненько уж скитаюсь,

Все вас двоих найти пытаюсь.

И вот сегодня повезло!

Пришел как миленький назло.

Алоиз? Да, тебя я знаю!

Бывал и с матушкой знаком.

Стихи твои я уважаю,

Хоть пишешь ты их кулаком.

Да не смотрите ж вы так страшно!

Я тоже в Вавилоне был,

Для вас я словно день вчерашний!

Ходил за вами да ходил.

А кто бы смог все это взять,

Сложить, балладу написать?

Конечно, я! А кто еще же?

Ведь сочиняю я пригоже!

Ну что ж, друзья мои младые,

Грядут событья золотые.

В трех днях на севере отсюда

Есть лагерь, вот где дело худо!

Рабов там, что песка на море,

Вот где живет лихое горе!

Начальник генерал Захрон,

Поганый раб работорговли!

Напоминают его кровли

Очередной мне Вавилон.

Надеюсь, мы им всем поможем,

Я пригожусь, ведь там я тоже

Недавно гостем побывал.

А что? Меня никто не трогал!

А кто б кому меня сбывал?

Старик не нужен их острогам.

Ведь странник – вестник новостей!

Поэтому нам безопасней -

Играем по миру в гостей,

И для меня то всех прекрасней!

Да, кстати, слышал от коллеги

На юго-западном береге,

В Альмане – центре Альдиана

Власть нынче в лапах хулигана!

Слыхали ли вы про Альман?»

Алоиз сразу же ответил:

«Обитель глупых обезьян,

Что держат глупости в секрете!»

«Традиционнейший ответ!

А впрочем, главный их секрет

В амфитеатре их огромном,

Я как-то в уголке укромном

Очередной бой наблюдал.

Сражался воин небывалый,

По виду кот, пират бывалый,

И всех других он побеждал!

И кланялся своей царице!

А кстати, что до той девицы,

То кошка эта – чародейка!

А имя ее – Лоралай.

При виде, хоть ты умирай,

Влюбляешься в нее, злодейку!

Издалека ну кошка кошкой,

А только ближе подойдешь,

Так сразу и с ума сойдешь,

И пропадай твоя дорожка!

И воин тот непобедимый

Был властью этой побежден.

Но друг мой говорит старинный,

Что он теперь освобожден.

Та кошка друга погубила,

И он не в силах дальше жить,

Решил ее там положить,

И грудь царицы сталь пронзила!

Теперь он новым стал царем,

Но так же каждым новым днем

Он в новый страшный бой выходит.

Такие вот событья ходят…»

«А как того царя зовут?» -

Алоиз старика спросил.

«На память дождь наморосил,

И имена на ум нейдут.

Как вспомню, сразу же скажу!

И если надо, покажу!»

 

***

На север весел путь лежал,

Старик все не переставал

Шутить, рассказывать былины,

Смеша Алоиза, Цармину.

Песок прибрежный стал крупнее,

И кончилась цепь белых гор.

И сразу стало здесь светлее,

Восток открыл равнин ковер.

Алоиз, позабыв проблемы,

Пел песни и читал поэмы,

За что его старик хвалил,

Тем самым разжигая пыл.

Цармина слушала, молчала

И незаметно открывала

В Алоизе огромный мир.

И кстати! Заяц был бывалый

И с самого пути начала

Готовил им на ужин пир.

Кот дичь стрелял, бил веткой рыбу,

Старик же собирал грибы,

Растений всякие плоды,

Чтоб все они, то есть могли бы.

Цармину – вегетарианку

Алоиз к птичкам приучал.

И вот однажды на полянке

Когда уже он заскучал,

Она вдруг чайку разом съела.

Сказав, что жалует добавку.

Что делать? Чайка пролетела…

Огонь! И на костер с приправкой.

В улыбке женственной растаяв,

Добычу хищно уплетая,

Цармины взгляд его лизнул,

Алоиз только лишь сглотнул,

Потупив взор в улыбке скромной,

Под хохот зайца неуемный.

 

***

Однажды вечером чудесным,

Когда уж ангел спал прелестный,

Сидел кот с зайцем у костра.

«А сабля его так остра,

Что семь голов с плеч враз отрежет!»

«И он их режет, режет, режет…

Ведь я, старик, легенды знаю,

Не даром песни сочиняю.

И есть в моем репертуаре

Песнь о пиратах и пожаре!

И Фаронир там повар главный,

Герой, рубака своенравный!

Но что-то много мешанины

В былой истории Цармины».

«Не мешанина, а молчанье!

Ну где твое образованье?

Нельзя так говорить бездарно!»

«Я понял, каюсь, что молчанье?»

«Ну да, ведь я же правду знаю

И от Цармины все скрываю!»

«Но почему?»

«Чтоб лучше было!

Чего бы ни скрывал я, старый,

Ничто бы не остановило

Ее в пути к тому пожару,

Что ей судьба уже готовит!

А я лишь тот, кто сказки ловит.

Теперь идем, мой друг, отсюда,

Смотри, не отрывая глаз,

Чтобы не заметила вдруг нас.

Что? Спит она? Какое чудо…

Теперь ее с тобой мы видим,

Она услышать не должна.

Мы этой тайной не обидим,

Пока ей правда не нужна.

Ты помнишь, спрашивал меня

То имя нового царя?

Так вот его зовут всем миром

Царем альманским Фарониром!»

«Так значит, он теперь и царь?»

«Да, гладиатор – государь,

Да тише ты, еще разбудишь,

Конфузиться потом ты будешь.

Так вот открою еще тайну:

О нем Цармина не случайно

В своем рассказе умолчала!

Где сказ о дурне Горгобрате,

Она его там повстречала!

В темницу к ней его солдаты

Случайным образом впихнули,

Вот так их вместе и снюхнули».

«Старик! Ну что за выраженья?»

«Ну ладно, слушай продолженье!

О чем? Ах да! Все устоялось!

Так их знакомство состоялось,

И дружбой дело не наелось,

Уж слишком парочка та спелась,

И своего они добились…»

«Друг в друга пламенно влюбились?»

«Естественно! Роман был нежный,

Но вот один болван прилежный

Ее украл, исчезнув в море!

Вот Фарониру было горе!

Азартный океан дал жару,

Не снилось черному кальмару,

Что с Фарониром там случилось.

И как же море ухитрилось

В Альман рабом его забросить».

«Фортуна яблоки приносит

На золотом подносе чуда!»

«Красиво сказано, зануда!»

«Кончай метелить мою гордость!

Я тут не кубарем, а так!

Скажи же наконец: «Итак!»

Итоги ждут достойной платы!»

«Итак! Альманские палаты

Теперь под лапой Фаронира!

И он планирует полмира

Хвостом обнять своим пушистым!»

«Да мне уж до его деяний

Как до нижайших одеяний -

Сквозь зубы да с противным свистом!

Я не хочу лишь одного!»

«Не стоит говорить, я понял!

Меня один уж взгляд твой пронял,

И уж достаточно его!

Ну а теперь, когда все ясно,

Пойдет история прекрасно.

Войдем же в суть своих ролей,

Пойдем губить губителей!»

 

***

Альмадиан блистал рассветом,

По улицам валил народ.

Всем миром посмотреть на это:

Сам Фаронир встречал восход.

Правитель был он необычный,

То скромный, то транжира кот.

По улицам бродил привычно,

Скрываясь от своих забот.

И каждый вечер он упрямо

На поединок выходил.

Уж сколько он зверей убил,

Сказать мне трудно, если прямо.

И благороден был он страшно,

Щадил бессильных на земле.

Но тех, кто выходил бесстрашно,

На части резал в диком зле.

Дворец был полон всяких слухов,

Шептали, что был не в себе

Правитель новый остроухий,

Державший царство на зубе.

Он разослал по всему свету

Ищеек тьму и наказал

Найти свою Цармину где-то

И привести в свой тронный зал.

Награду обещал большую,

Ну а пока идет процесс,

К себе в палаты взял другую

Принцессу из семи принцесс.

Пока он с муркой веселился,

На севере зажглась война.

Давно уж меч в поход просился,

И вот проблема решена.

Царь в путь-дорогу снарядился

И с муркой пламенно простился,

Не знав, что девица красна

Уже как месяц понесла.

«Прошу, скорее возвращайся!

Ведь нынче жизнь моя с тобой!

Нет, царь мой! Только не прощайся,

Ведь не прощался ты с другой!

В твоих объятьях я читала

Мечты о красоте иной.

А я лишь о тебе мечтала

С тех пор, как встретилась с тобой!

Ты все, что есть на этом свете,

Ты все, что есть здесь для меня.

А ты, иную страсть храня,

Мечтаешь об иной, что где-то

Давно забыла уж тебя».

И только молвить то успела,

Как лапа его просвистела,

Свой терпкий поцелуй оставив.

 

***

Азарт безумного сраженья,

Молчат альдийцев сыновья.

Печаль – на лицах выраженье,

На трупах крови полынья.

Бойцы с холодных дальних фьордов

Бьют альдианцев в меньшинстве.

И удаль северных аккордов

Не угасает в воинстве.

И в бой ведет их конунг смелый,

Что сам ни молод и ни стар.

Огромный воин шерсти белой,

Непобедимый волк – Ингвар.

Южан уж слишком много пало,

А Фарониру крови мало!

Но в силах ярости пустой

На час замолкнул тяжкий бой.

Переговоры слов лукавых,

И под конец дня решено:

Делить на поединке славу,

Кому что будет суждено.

Сам Фаронир выходит биться,

Свой торс могучий обнажив,

От храбрости сам еле жив,

Уж дан сигнал бойцам сходиться.

Ингвар лохмат и бел, спокоен,

Огромный и могучий зверь,

Выходит биться белый воин

Под гром щитов своих теперь.

По кругу двое тихо ходят,

Глазами встретившись насквозь.

Друг с друга взглядов все не сводят,

Ингвар все смотрит как-то вскользь,

А Фаронир прыжками мерит

И ничему вокруг не верит.

Закончил волк обряд терпенья,

Меч выше поднял и пошел.

Кот саблей стал в миг двух мгновений,

Наотмашь в сторону ушел.

Вокруг них просто не дышали,

Боясь хоть что-то пропустить.

И как всегда все оплошали,

Ведь тщетно было уследить.

Два лучших воина во всем мире

Сошлись в бессмертных виражах.

Веками скальды в своих лирах

Об этом пели на пирах.

Но прерван танец этот вечный,

То волк кота к земле прижал.

А сам от рыка весь дрожал,

Вздымая волос бледно-млечный.

Откинув саблю Фаронира,

Ингвар, собой объяв полмира,

Свой черный меч над ним держал.

Волк заглянул в глаза пирата,

В улыбку превратив оскал.

«Земля такими не богата,

Я не убийца», - он сказал.

Альдийцев воинство бежало

Под хохот северных волков.

Кота же тело все лежало

Живое в тяжести оков.

«Я проиграл!» - в груди стучало.

«Я лучший! Это не конец!»

Безумие и месть объяли

Тщеславия его венец.

 

 

***

Был генерал мрачнее тучи!

Уже подряд четвертый день

На лагерь, издавна везучий,

Ложилась невезенья тень.

Отряд из следопытов первых

Пропал без вести и следов.

Был следующий уже готов

Идти на поиски, но нервы

Его не выдержали после

Того, как начались потери

Под самым носом. В этом деле

Стрелки, наглейшие настолько,

Что убивали невесть сколько

И днем и ночью без разбора,

Явились клеймецом позора!

Ни бревна башенных детинцев,

Ни вылазки и ни засады

Не защищали от гостинцев,

Враги ж не ведали преграды!

Одним печальным утром серым,

Когда дождливый долгий день

Сквозь мглой наполненную тень

Чуть удивляет солнцем белым,

Корабль с севера явился,

На нем бывалый зверь толпился.

Их предводитель Хаскульд длинный

Был генерала друг старинный.

На кубках лапы, в кубках вина,

Невесел лагерь до костей.

Обычай обходя старинный,

Негромко потчуют гостей.

Насмешки с шуточек выходят,

От злости зубы так и ходят.

И вот какой-то пьяный гад,

Как будто сам тому не рад,

Хватает саблю-веселушку

И начинает заварушку!

Никто не слышит командиров,

И вот из праздничного пира

Выходит праздничный банкет.

Наш генерал на склоне лет,

И так уже седой от горя,

Белее снега в те минуты.

Его вояки пресловуты

Побеждены сынами моря.

 

***

Цармина в небольшой пещере

Уже второй раз на неделе

Стрелу коварную держала,

Из тела вытащенную.

Печальным взглядом провожая

Алоиза в ночь темную.

Старик с ней вместе оставался.

«Вот погоди, чуть подлечу,

Ведь саботаж не по плечу,

Кто с дыркой в шкуре вдруг остался».

«Он зря один туда удумал!

Ловкач, конечно, он ловкач,

Но о гордыне не подумал,

А сам довольный, как калач».

«Я тоже за него в тревоге,

Недаром кости все болят.

А с ним – так зелен виноград,

Обузой стану по дороге».

 

***

Чуть тлеют бревен обгорелых

Кроваво-красные угли.

А в лагере всяк занят делом,

Гудят прилежные шмели.

Алоиз тетивой играя,

Неслышно в темноте ступая,

От края лагерь и до края

Вокруг обходит не спеша.

«Я ничего не понимаю!» -

Тревогой полнится душа.

В догадках он своих теряясь,

Подходит ближе к суете.

И северянам удивляясь,

Крадется в лживой темноте.

Огни пожара, унимаясь,

Все еще льют огонь златой,

И в их сияньи не покой!

Случилось так, впередсмотрящий

Заметил отблеск в черноте.

То в наконечник свет горящий

Взглянул, дивляясь остроте.

Рабов в ту ночь сбежало много,

Вовсю набегался отряд.

Уж возвращались стар и млад,

Когда кричали про тревогу.

Пять стрел закончили полет

В глазах светящихся погони.

Алоиз деру задает,

А те быстры, что твои кони!

Два хитреца, укрывшись в мраке,

Погони тихо дождались.

Схватили беглеца, собаки!

Не зря сетями разжились…

Алоиз не был воином сильным,

Все больше ловкость, быстрота…

А мускулов их теснота

Была сродни станкам давильным.

 

Туман упал в свинец прибоя,

Над ним чуть виден солнца свет…

На берегу печать разбоя,

Знакомый нам варяжский след.

Моя Цармина там на бреге,

В когтях лукавой белой неги,

Сурово сквозь туман глядела…

«Цармина! Вот какое дело!

То были викинги, конечно,

На север отбыли они!

И через считаные дни

Прибудут в свой удел сердечный!

Не так уж далеко их фьорды,

Там правят сила и мороз!

Лишь от мороза эти морды

Находят струи теплых слез».

«Я не пойму, что происходит!

Он спас мне жизнь, а сам пропал…

Однажды смерть свою встречал

И спасся! А теперь находит

Нелепо так свою погибель!»

«Они его забрали, верно?

То нам известно достоверно!

Алоиз вряд ли в Лету канет!

Пусть совесть уж у них слаба…

Но разве победитель станет

Убийцей своего раба?

Найти корабль нам с тобою,

А там и счеты мы с судьбою

Сведем на севере суровом!

Ну а корабль, вот он, словом…»

Пока он молвил речь простую,

Зарю встречая золотую,

К ним с юга ветер устремился.

Туман же в воздух обратился,

И солнце, чуть тряхнув главою,

Взошло над синею водою.

Был Рыжехвост пират бывалый

И сам справлялся с кораблем.

И этим самым странным днем

Тот самый лис, тот самый малый

В известный лагерь путь держал,

Но он никак не ожидал

Увидеть по прибытии к ним

Тоскливый, мертвый, серый дым.

На берегу стояли двое

В каком-то призрачном покое.

От любопытства весь сгорая,

Он в шлюпке греб к ним напрямик.

На берегу у земли края

Стояли кошка и старик.

«Что здесь случилось?» - он спросил,

Когда уж на песок ступил.

Старик ответить поспешил:

«Тут викинги недавно были,

Они тот лагерь и спалили!

Рабов себе набрав сполна,

Отплыли, их взяла волна,

И пусто, пепел от пожарищ!

А кто же ты, морской товарищ?»

«Я Рыжехвост, вот мой корабль,

Недавно там от вражьих сабель

В крови все было до колен!

Бунтовщики пытались в плен

Взять своего же капитана,

И он один, весь в страшных ранах,

Убил их там за островами,

И он сейчас стоит пред вами!»

«Вы храбрый капитан, мой друг,

И появились здесь не вдруг,

А за командою, наверно?

«Ты, заяц, догадался верно!

Ах, чертовые северяне,

Сгноить их всех в помойной яме!

Их хуже только в этом мире

Команда черта Фаронира!»

Цармина чуть заволновалась,

И лиса уж спросить пыталась,

Но заяц был ее быстрее:

«Да, как-нибудь его на рее

Подвесят славные пираты!»

«Да я бы двести бочек злата

За то отдал бы представленье!

Но все, увы, нам невезенье,

Как соберемся мы все вместе

Его поджарить в сладком тесте,

Так он и спрячется в цветочки,

А бьет нас лишь поодиночке!»

Старик взял Рыжехвоста сразу,

Очаровав его словами.

Пират, счастливый до отказа,

Горел сосновыми дровами.

А заяц все не унимался:

«Ведь никогда ты не боялся

Прославиться, убив его!

Послушай слова моего,

Возьми меня с собою в море!

Я знаю, где твой враг сейчас,

И близок уж расплаты час,

Его найдешь ты очень скоро!»

Лис, очарованный вконец,

Сказал: «Как мудр ты, отец!»

Упав пред старцем на колени,

Забыв о капитанской лени,

Он клятвы верности шептал

И благодарно лепетал.

«Веди меня, о старец чудный!

Веди к победе, я с тобой!

И путь нас ждет, и путь наш трудный!

Идем же на корабль мой!

Но кто та кошка, что с тобою?

И можно ли ей доверять?»

«Она готова тоже к бою!

И вместе с ней нам умирать!

Она мне дочь, я ей как папа,

Она меня могучей лапой

Оберегает, ведь я слаб,

Ведь мудрой старости я раб!

Она нема, но понимает,

Отца от бед оберегает».

«Ну что ж тогда, отец, в дорогу,

И так уж пробыли здесь много.

Бери же дочку, и вперед!

А то корабль уплывет,

Забыл я якорь бросить в воду!»

 

На досках наледь серебрится,

Гребцы все в инее сидят.

На север как на крыльях мчится

Ладей Хаскульдовых отряд,

Стараясь уберечь тепло,

Вцепившись в мощное весло,

Алоиз греб уже пять суток,

А может, десять, промежуток

Часов тех вечностью казался,

И кот упрямый не сдавался.

Был заяц старый прав немного,

Хоть тяжела была дорога,

Но не смертельна для зверей.

Морские волки – смерть на суше,

А в море родственные души,

Куда светлее и добрей.

Два раза дикий шторм являлся,

Казалось, что конец грядет.

Но зверь за зверя тут держался,

И глянь, уж солнышко встает.

Дням потерялся счет в то время,

Когда уж берег виден был.

Отряд на родину приплыл

В родное северное племя.

Повсюду снег и лед суровый,

На горизонте бор сосновый

Одет в раскрошенный хрусталь,

В покой и тихую печаль.

И берег, всюду крики, смех,

И жены радуются тех,

Кто жив вернулся и здоров

Под теплый и родимый кров.

И млад и стар – все здесь, все тут!

Кричат, визжат, бегут, поют!

И лишь немногие молчат,

Пока сердца внутри кричат.

Безмолвный плач – всех слез сильней,

И глубже всех, и холодней.

Их вдовам горько не рыдать,

А льдами скорбными стоять.

Меж тем плененных в замке ждут

И связанных туда ведут.

В чертоге главном на полу

Их садят в круг по одному.

Вокруг добыча всех сортов,

Все принесли под этот кров.

Хаскульд на троне уж сидит,

Он конунг, он закон велит!

Обычай свой Хаскульд завел,

Добычу делит сам и только

Решая, что, кому и сколько.

Гребут дружинники добро:

Каменья, злато, серебро,

Одежду, пленников, посуду,

Оружие, меха – не буду

Перечислять сие всецело.

И вот уж время то поспело,

Когда все это подчистую

Сгребли дружинников ряды.

Решив задачу непростую,

Наш конунг попросил воды.

Затем внезапно спохватился

И меду приказал нести,

А залу вымыть, подмести…

Но что же? Снова удивился!

Уж все с добычей удалились,

Как среди зала появились

Послы желанных здесь гостей,

Что меда ждут и новостей.

 

Великий пир – конец похода!

Дружина с женами все здесь!

Здесь праздник – вызовщик природы,

Веселье, где забыта спесь.

Когда метель вокруг гуляет

И ветер в ставни завывает,

Здесь жарко от объятий меда!

Хаскульд гостей своих встречает,

Мед сам им в кубки подливает.

Здесь легендарный волк Ингвар!

Восточных фьордов государь.

Сказать по правде, в каждом замке

На севере гремят гулянки.

Ведь каждый конунг в этот год

Ходил на юг в большой поход.

И в лагерь «Клевер» Хаскульд длинный

Уж по пути домой свернул.

«Как поживает друг старинный?» -

Ингвар с улыбкой протянул.

«Он поживал себе неладно,

Когда к нему я заглянул.

С тех пор он лапы протянул,

И для меня сие досадно!»

«А что с беднягой приключилось?»

«Да все нечаянно получилось!

Я помню, мы на той неделе

С ним вместе на пиру сидели!

Я помню, был он страх как жалок,

Мне плакался, что все пропало!

Он лучший потерял отряд

И был тому совсем не рад.

Вдобавок страшные потери

Он нес как раз на той неделе

И говорил, что злые силы

Вокруг гуляют как хотят.

За злодеянья его мстят

И уж пол-лагеря скосили!

А между тем был пир прохладный,

Я чувствовал, что все неладно!

Мои хмелеют и поют,

А его - спьяну чушь несут!

Мои смеются от вина,

У тех от злости льет слюна!

И вот какой-то пьяный гад,

Как будто сам тому не рад…

Чертог хозяйский оскверняя!

Обычай пира нарушая!

Хватает саблю-веселушку

И начинает заварушку!

Моим волкам вино их – смех!

А те шатаются на грех.

Мечи мы разом обнажили,

В мгновенье ока всех убили,

Я только лишь моргнуть успел!

А генерал уж песню спел.

Взглянул разок он в зал кровавый,

Упал и умер так, без славы…

Тем временем пожар случился,

И вовремя я спохватился,

Рабов мы множество спасли,

Кого-то лапы унесли,

А кто-то выйти не успел

И там, в казармищах, сгорел!»

«Вот так свернешь в дороге к дому!» -

Вдруг рассмеялся белый волк,

Был смех его подобен грому,

Как будто шел в атаку полк.

«Скажи мне, друг мой, скальды где же?

Пир должен песней быть рожден!

И конунгу прослыть невежей,

Коль песней гость не услажден!»

Хаскульд весь сжался от досады,

Забыв о том, что гость его

Не видел большей в том услады,

Чем в песне, и не одного

Певца давно здесь не имелось.

И песен толком здесь не пелось!

На поиск воина послали,

Ему суровый дав наказ.

И вот спустя какой-то час,

Когда уж гости заскучали,

Нашелся тот, кого искали!

Находку к конунгам подводят,

Очей с него они не сводят.

Цепями скованный стальными

Предстал Алоиз перед ними.

Ингвар, оценивая, молвил:

«Ну вот ты и о песнях вспомнил,

Мой друг Хаскульд, а кто же сей?»

«А, это пленник мой недавний,

Был очень уж своенравный!

Пока с него все сто спесей

Не смыло море по дороге!»

«Так значит, он из тех немногих,

Кто в лагере сожженном был?»

«Вообще мы там его поймали,

Но там рабом бы не назвали!

Он тот, кто лютым злом прослыл,

Ну, помнишь, я же говорил,

Что генералу досаждали.

Так вот его мы и не ждали,

Он сам к нам в лапы вдруг свалился.

Не воин, но отважно бился!»

«Довольно, Хаскульд, пересказа,

Хотел бы я его рассказа!

Но для начала цепь снимите,

Налейте меду, накормите.

Так он певец? Налейте больше!

Чтоб услаждал он нас подольше!

Ну, здравствуй, пленник наш случайный,

Ты, говорят, боец отчайный?

Поведай мне ты свой рассказ,

Не бойся, это не приказ!»

Алоиз выпил меда чашу

И поднял свой усталый взгляд.

«Ценю гостеприимство ваше,

Хотя неволе я не рад.

Алоиз Венцеслав Кэтара

Эсвальден Тарквуд Гамильон.

Алоиз буду для начала,

О вас же я предупрежден.

Ингвар - великий конунг белый,

И Хаскульд Длинный, господин.

Неужто я здесь лишь один

Сказитель и певец умелый?

Мне повезло, ах да, просили

Вы про себя мне рассказать.

Дожди на память моросили,

Я и не знаю, что сказать…

Довольно будет вам открыть,

Что должно вам меня бояться!

От вашей прихоти отплыть,

Пришлось мне с милою расстаться!

А больше, право, ни о чем

Поведать мне вам не пристало.

Я жил всю свою жизнь, как днем,

Пока не родилось начало.

Я не герой, я не храбрец,

Не воин, не освободитель.

По жизни – пламенный глупец,

Но яростный сердец волнитель!

Однажды в жизнь мою вошла

Она, заветное виденье.

С тех пор и жизнь моя пошла

Не на часы, а на мгновенья!

Мой город стерт с лица земли,

Я сам у вас в плену далеком.

Как будешь петь тут о высоком,

Когда судьбу на раз смели?!»

Хаскульд от ярости взорвался:

«Ты, раб, так смеешь говорить?

Ты слишком высоко зарвался,

Тебя нам следует убить!»

Ингвар был как всегда спокоен,

Улыбчив и не враждовал.

«Хаскульд, тебя он недостоин,

Спокойней, он не сознавал,

Хоть кот порядочный наглец,

В нем безысходность так кричала.

Пусть он споет нам для начала,

Затем посмотрим. Пой, храбрец!»

Алоиз тишину услышал,

Молчали все, застыв на миг,

И было слышно лишь, как дышат…

Из всех прочитанных им книг

Одну балладу выбрал он,

Которой сам был чуть пьянен.

Кот начал петь легко и смело,

Нырнув в объятья теплых строк.

И тот, кто пересек порог,

Был вместе с ним, и то и дело

Катились слезы по щекам.

Подняв от скамей к облакам,

Алоиз вел их по дороге

К романтики цветным чертогам.

И дальше прочих шел Ингвар…

Когда закончился пожар

И скованный замолк сказитель,

Вдруг понял он, кто победитель.

Оковы, цепи, все долой,

Ведь он сегодняшний герой!

Его за стол они сажают,

Еда вкусна и горяча.

Объятья синего плаща

С плеча Ингварова слетают.

И инструмент вдруг музыкальный

Находят в погребе подвальном.

По струнам когтем пробегая,

Алоиз пламенно поет.

И не сдается смелый кот,

Звенит баллада уж другая.

Ингвар какой-то меч шикарный

Сует Хаскульду в дар коварный.

И пред дорогою домой

Рычит: «Алоиз теперь мой!»

 

Конец шестой части

[Тарквуд]

Часть седьмая

 

Никто не помнит, что случилось…

Как солнца свет лег на паркет.

Когда внутри слова родились,

Никто не вспомнит это, нет…

Кому же есть на свете дело

До чувств соседей по земле!

В благополучии – нет дела,

А в скорби – зависть в диком зле.

Кто счастлив, о себя печется,

Кто обделен – тот зол как черт.

Никто не помнит, ибо горд,

И защищаясь, лишь смеется.

На пепелище царств кровавых

Дитя еще не сознает,

Где он родился и живет,

Но чувствует ветров лукавых

Неправильный, недобрый лед.

Из-за чего болеют дети?

Откуда плача их исток?

Так ведь веками же планета

Дрожит, как мертвый лепесток!

Не от недремлющих вулканов,

Не от могучих океанов,

Не от природы грозных дел,

От в землю падающих тел.

Никто не помнит, что случилось,

И только два лишь существа,

И время, что остановилось

Для молодого естества.

Стоял он в комнате старинной,

Едва наученный стоять.

И солнце ласково, как мать,

Спускалось к нему прядью длинной.

Все было так же, как обычно,

Как водится, как нам привычно…

Но он, едва осознавая,

Что изменилось в этот миг,

В таинственности пребывая,

Стоял и видел солнца лик.

Жизнь после этого взыграла,

Сознанье обрело начало.

И началось!

 

Как сквозь прозрачное стекло,

Его житье ручьем текло.

И время уж не обмануть,

Истории милы повторы.

Хотя все эти разговоры

Лишь отдаляют дела суть.

Все повторилось, как и прежде,

Рожденье первых детских строф.

Затем и встреча делом между,

И солнце новое – любовь.

Жизнь новой бурею взыграла,

И новое пришло начало.

И началось!

 

Ценить мгновенья непростые,

Искать их в суете теперь…

 

Тогда в той комнате однажды

Я на ногах с трудом стоял.

Я пережил все это дважды,

Я здесь, я жив, я устоял.

 

Прошли мы долгий путь с Царминой,

Теперь обоих не узнать.

От первых огоньков в камине

Встает уж огненная рать.

 

Я провожу тебя до моря,

Конец нас там с тобою ждет.

Не называй же это горем,

Смотри, там вновь рассвет встает!

 

Конец истории, быть может,

Но вовсе не конец пути!

Никто, увы, не предположит,

Что вечно вместе нам идти.

 

Я провожу тебя до моря…

 

 

***

Заря встает в тревоге алой

Смотреть, что дальше? Что потом?

На моря синих покрывалах

В уборе солнца золотом

Навстречу, на волнах паря,

Подняв до бровей якоря,

Идут, плывут два корабля.

Дать бой решает Рыжехвост,

Но старый заяц наш не прост,

Уж в шлюпке гости к ним плывут!

На борт кровавый уж ступают,

В кают-компанию идут,

Беседу мило начинают.

Один из них, старик Картюг,

Того был зайца прежний друг.

И плыл из Альдиана он.

«Сердечный мой вам всем поклон!»

«Какие новости с Альмана?»

«Да вот теперь без атамана

Совсем недавно мы остались.

В войну на севере ввязались!

Теперь одна вдова-царица

Любимая императрица

Альмадианом нашим правит».

«А где царь Фаронир?»

«Он занят!

Случилась битва близ деревни,

И северян не победить,

Вот и решили применить

Обычай поединка древний.

И он, арены наш герой,

Сразился с белою горой.

Непобедимый волк Ингвар,

Восточных фьордов государь,

Царя при всех при нас свалил,

Но сжалился и не убил.

И воины южные бежали,

А северяне потеряли,

Уж видно, слишком воинов много,

Иначе б привела дорога

Их прямо в белую столицу,

Убили бы императрицу.

Но те иначе порешили

И, взяв добычу, прочь отплыли.

А горе-царь наш испарился,

Ведь как сквозь землю провалился!

Но я следы его нашел,

На север, видно, он пошел.

Того не вынес пораженья,

Продолжить хочет он сраженье!

А я на юг плыву обратно,

И вдруг тут встреча, как приятно

Внезапно друга в море встретить!»

«Да, это надо бы отметить!

Эй, капитан, вот упущенье,

Ну, где же наше угощенье?

Давай тащи же все сюда!

Здесь есть отличная еда!»

Цармина, их тотчас покинув,

Ушла наружу за штурвал,

Усталым взглядом даль окинув.

А ветер по морю гулял.

И в синих сумерках окна

Свет красный в воду окунали.

А туч неясные волокна

Хотели плакать от печали.

«Так значит, Фаронир женился,

Теперь ему я не нужна,

Раз слава воину так важна

И он так сильно изменился.

А впрочем, что о нем я знаю?

Прекрасен он, силен, умен,

Когда-то был в меня влюблен,

Теперь он славу добывает.

Хотя куда уж больше славы?

Пират пиратов всех времен!

Подумаешь, нашлась управа,

Ну был сильнейшим побежден.

Зачем же так с ума сходить

И за победой уходить?

Гроза всех видимых морей,

Великий воин, царь царей!

Любимая, дворец, страна!

Нет, слава первого нужна.

О, как хочу я посмотреть

В твои красивые глаза.

Как много мне пришлось стерпеть,

Но время не вернуть назад…

О, незакатное ты горе!

Былых кошмаров суровей.

Возьми меня в объятья море…

Не глубже муки ты моей!»

Цармина над водой склонилась,

И время вдруг остановилось…

Ах, Рыжехвост, злодей бесчестный,

В тот страшный миг ты был чудесный!

Роскошный хвост успел поймать

И нас не разочаровать!

«Куда?! Зачем?! Ты что?! Сдурела?!» -

Гудел он после добра дела.

Цармина, плюнув на притворство,

Сдала молчания упорство…

«Да не твое собачье дело!

Ты хвост мне чуть не оторвал…

И если жить бы я хотела,

То ты бы тут же мертвым пал.

Что смотришь, как на наважденье?

Мяукаю я от рожденья,

Иди скажи всем, я мертва…»

«До своего же торжества?» -

Раздался старца добрый голос.

Он уж на палубе стоял.

«Да ни один твой чтобы волос

До суши больше не упал!

Того, кто спас тебя от смерти,

Ты предаешь за чепуху?

Друзья, поверьте мне, поверьте,

Алмаз ли дать за шелуху?

Цармина, чтобы ни случилось,

До самого конца иди!

Ты хочешь, чтобы повторились

Все беды твоего пути?

Скажи, ведь дорог он тебе!

Пусть он и каплею в судьбе

Твоей нелегкой вдруг случился.

Ведь до того, как разлучился

Он с нами в тот ненастный час,

Алоиз мне в который раз

Своей души отверзнул тайну.

И о тебе она была!

А ты от новости случайной

Чуть жизнь свою не отдала!

На север надо плыть, на север!»

Четвертой мачтой Рыжехвост

Стоял в свой полный лисий рост

И слова вымолвить не мог…

Старик увидел и помог:

«Ах, капитан, сынок мой верный,

Прости, я выдумщик был скверный!

Но гость наш, только что отбывший,

Меня невольно оправдал.

И старец, выдумщиком бывший,

Пророком пред тобой предстал!

Нам с Фарониром по пути

К варягам северным идти!

Он мстить идет за пораженье,

А друг наш ждет освобожденья.

И мы плывем как раз туда!

Забудь про кошку, ерунда!

Ведь я же все это предвидел,

Прости, уж коль тебя обидел».

Четвертой мачты вдруг не стало,

Она пред старцем ниц упала:

«О, ясновидящий отец!

Я верю! Ты пророк! Творец!

Веди меня, веди вперед!

На норд корабль наш идет!»

 

Шли дни, и цель была близка.

Лениво плыли облака

Над океановым простором.

И вот уж показались горы!

И суша точкою вдали

Звала на отдых корабли.

В Цармине все огнем горело,

Никто бы ввек не смог узнать,

Что там внутри нее кипело…

Она ведь кошка – вот в чем дело,

Да и нам всем не надо знать.

В те дни счастливый север сытый

Гостеприимен был на пир.

И всякий странник деловитый

Был гость дражайший и кумир!

Прознав, к кому плывут все трое,

За путь их славный восхваляли

И с почестями направляли

Да провожали и порою.

Сквозь праздник путь лежал последний,

Сегодня пир, и пир намедни.

И вот однажды наконец

Их плаванью настал конец.

 

Рассветом пахло над водой,

Когда вдвоем они стояли.

И что-то тихое шептали

Про цель за каменной грядой.

«Ты помнишь, милая Цармина,

Ту ночь, когда грозой палима

Ты предстояла предо мной!

Ты помнишь, что я говорил?

Когда придет время, две жизни сойдутся,

Тогда лишь пути наши пересекутся.

И вот я облик свой явил,

Когда две жизни были вместе!»

«О, чтобы мне сгореть на месте…

Ведь я забыла обо всем!

А в миг тот страшный и о нем…

Как я могла?»

«И так бывает,

О главном кто-то забывает.

Но этот хищник и прохвост,

Как оказалось, был не прост!

Ему спасибо и почет.

А время все-таки течет,

Да нет, бежит, ты погляди,

Вон нашей крепости огни!

Тебя там ждет твой верный друг,

А неудавшийся супруг

Сюда явится, не замедлит,

И привлечет к себе вниманье.

Да нелегко тебе придется,

А мне всего-то остается

Смотреть на это испытанье!»

«Как поступить? Кто путь укажет?»

«Ты поступай, как сердце скажет!

Я буду рядом в эти дни,

Но все вы будете одни!

Тебя привел, тебе напомнил,

Предназначение исполнил!

Теперь ты в бой идешь одна,

И все решаешь ты сама».

 

Заря! На розовый песок

Цармина сходит с корабля.

Наполнен каждый волосок

Волненьем, пенящим моря.

Алоиз на высокой башне

Провел в печали день вчерашний.

И выйдя нынче поутру

Встречать рассветную сестру,

Вгляделся в синюю долину

И обнаружил там Цармину.

Ступени, как же вас здесь много!

Ну что за долгая дорога!

Кто только строил эту башню,

Где он провел весь день вчерашний?

Ингвар с прогулки возвращался,

Когда в воротах повстречался

С котом, не помнящим себя.

«Мой друг! - он молвил. - Кто тебя?»

«Мой господин, она! Она!»

И словно буйный от вина,

Сверлил он волка своим взглядом.

И тот, спугнувши всех, кто рядом,

Захохотал, как шторм морской!

«Да ты и впрямь забыт тоской!

Ну что же, скальд ты мой любимый,

Я не пущу тебя к Цармине,

Пока ее не встречу сам!

Чего стоите, эй вы там,

Несите меч мой и корону,

Дружина, строиться в колонну!

Готовьте пир же небывалый,

А мы – гостей встречать к причалу!»

 

Но первым встретил здесь гостей

Властитель южных крепостей.

О них он тоже здесь услышал,

Навстречу им на берег вышел.

Свой длинный плащ, чермной, как ночь,

Откинул он изящно прочь.

Наряд лазурный, золотой,

Сапог монарших блеск литой,

Закручен сабли злой виток,

Кот – покоривший весь восток.

Он надвигался как гроза,

Его прекрасные глаза

Светились грозным торжеством,

Он дерзко бил своим хвостом.

Старик посуровел, и сник,

И к посоху совсем приник,

А посох был ему родной.

Цармина каменной стеной

Стояла и ждала его.

А насмотрелся на него

Один лишь смелый Рыжехвост.

Воинственным стал лисий хвост,

От злости позабыв себя,

Бежал в атаку он, сопя.

И Фаронир уж на подлете

Поймал тогда его в полете,

Его же завалив ножом.

И не взглянув на тело лиса,

Он слаще всякого ириса

Ей так невинно улыбался.

«Цармина! Как я дожидался,

Как долго я искал тебя!

От счастья я забыл себя!»

Раскрыв могучие объятья

Лазурно-золотого платья

Он к ней уж было, но она,

И без того поражена,

Так дико на него взглянула,

Что он застыл, как неживой.

«Зачем?! Ведь это друг был мой!

Он жизнь мне спас совсем недавно!»

Цармина пламенно шептала…

«Ах, это! Вот ведь как забавно!

Ведь ты же ничего не знала.

Так знай, что он обманщик первый,

Убить меня сейчас хотел.

Да, видно, сразу не успел!

Забудь же ты про эту дрянь,

Их тысячи, куда ни глянь.

А я один, и я с тобой,

Мы связаны одной судьбой!»

Он мог бы дальше говорить,

Но вынужден был прекратить…

Другой на берег вышел царь

С дружиной вместе, сам Ингвар.

«Приветствую вас всех, друзья,

Тех, кто попал в мои края.

О, дева, ты и есть Цармина?

Я рад приветствовать тебя.

Но подождите…» -

Он увидел

Картину эту целиком. –

«А этот нам уже знаком!»

Улыбка радости сменилась

Улыбкой холода снегов.

И вот когда все прояснилось,

Кольчужный растолкал покров

Единственный поэт в долине:

Алоиз выбежал к Цармине.

Она увидела его

И чуть заметно улыбнулась.

Он жаждал только одного,

И вот объятья их сомкнулись.

Он робок был и осторожен,

Ну а она ему под стать.

Под стать, как меч для своих ножен,

Кто меч, кто ножны, объяснять

Не нужно, все и так понятно.

Царь южный гадко улыбался,

Ему ведь было не приятно...

Но он терпел, но он держался.

Ингвар расцвел при виде пары:

«Ну нет, ты только посмотри…

Эй, двое, да вы, снегири,

Сюда немедля подойдите!

Алоиз, в замок на замок,

Таков приказ, иди сынок!

Унг, проводи их безопасно,

Здесь может быть для них опасно».

Они ушли, Ингвар остался,

И разговор их продолжался…

 

«Я ждал тебя, но все не верил,

Что ты ко мне плывешь сюда.

Ингвар ведь сразу мне поверил

На том большом пиру тогда.

Он отпустить уж обещался,

Но ты явилась как во сне!»

«Ну, ты ж куда-то потерялся,

А ты ведь очень дорог мне.

Но нынче праздника не будет,

А будет вызов!»

«Но кому?»

«Бой господину твоему,

А может, и тебе он будет!

Ты разве не узнал его?»

«О ком ты говоришь? Кого?»

«Того кота, что там стоял

И лиса тоже не заметил?»

«Хм, лиса – нет, кота приметил,

А что за кот?»

«Царь Альдиана!»

 

Ингвар вошел к ним в час обеда,

Когда уж кончилась беседа.

И вдруг сурово сообщил:

«Я с ним сегодня говорил.

Он биться вновь со мной желает!

И вызов этот мне бросает.

Но вот смешно мне до седин,

Ведь вызов брошен не один.

Алоиз, друг мой, вот бывает,

Тебя он тоже вызывает!

Но проводить свой первый бой

Сначала будет он со мной.

Точнее, будет бой последним.

Я настоял на этом, видно,

Из-за того, что мне обидно,

Что сложишь жизнь свою ты зря.

Сильнее этого царя

Не сыщешь воина на свете.

Но слишком горд он для героя,

Когтями землю жадно роет

Ради того, чтоб первым стать.

А я рожден, чтоб побеждать

Тех, кто победы не достоин.

А ты, мой друг, увы, не воин…»

 

Ночь, тишина и штиль зловещий,

На камне Фаронир сидит.

От холода, как лист, трепещет

И в воду черную глядит.

И слышит тихие шаги,

Как будто близятся враги.

И вот уж из-за валуна

К нему спускается она.

«Ах, это ты, моя царица,

А я-то думал, то стрелки».

В молчаньи рядом с ним садится

На спину сломанной доски.

«Так значит, я твоя царица?

А кто же та, что ждет тебя?»

«Так это символ королевства!

Не более чем жезл мой,

Вернувшись же к себе домой,

Я ее, вовсе не любя,

Могу прогнать как ту невесту,

Что чем-то не подходит мне,

А значит, целой стороне!»

«Зачем идешь ты завтра драться?

Скажи, зачем тебе Ингвар?»

«Мне не пристало объясняться

Той, что отвергла светлый дар.

Хотя мы можем помириться,

Когда погибнет эта птица».

«В чем виноват мой друг Алоиз?»

«В том, что тебя заткнул за пояс,

Забыв, что приз не для него!»

Цармина звонко рассмеялась:

«А чем же лучше ты его?»

Мой кот совсем тут растерялся…

«Да он вообще откуда взялся?

Пока я с чародейкой бился

С одной лишь мыслью о тебе!

Он вдруг откуда-то свалился

И в нашей клином стал судьбе!

Тебя искал я как безумный,

Полцарства на уши загнал.

Пока тот дурик полоумный

С тобой в подружечки играл!»

Цармина медленно поднялась:

«Чтоб я кому-то покорялась?

Я чей-то приз, ты намекаешь?

Ты ничего не понимаешь…

Я кошка королевской крови!

А ты простой головорез.

Не надо мне такой любови,

Она совсем не для принцесс.

Так знай, что это я решаю,

Кто будет мой, а кто хромой.

Кого себе я забираю,

А кто летит стремглав домой!

Пока ты первым становился,

В меня один поэт влюбился,

И жизнь красивую свою

Он за меня одну отдал.

И был на гибели краю,

И чудом в том аду не пал.

Ты стал уже совсем не тот,

Кем был тот юный смелый кот.

Плыви домой, утра не жди,

Оставь нас здесь и уходи».

Она ушла, а он остался…

И стиснув зубы, ждал утра…

«Ох, не простая ты сестра,

Принцесса тоже мне нашлась.

Ну что ж, раз ты им увлеклась,

То завтра он тебя оставит,

И ты узнаешь, кто здесь правит!»

 

Алоиз ждал ее в чертоге

И встретил сразу на пороге:

«Скажи, что он тебе сказал!»

«Что он меня совсем не знал».

«Скажи, ведь ты его любила?»

У очага Цармина села,

Печально в пламя посмотрела

И молвила: «Его забыла,

Как он забыл теперь меня»…

 

Шел час за часом торопливо,

Рассвет уж близился ленивый.

И спал всю ночь один Ингвар,

Все остальные - млад и стар –

С тревогой солнца ожидали,

Делились призраком печали.

Зарю в тот день здесь все встречали.

 

На берегу песок лежит,

По нему линия бежит.

Отчерчен круг для поединка,

К нему тропинка за тропинкой

Следы народные ведут.

Он рядом с ней, она с ним рядом,

Глядят с холма суровым взглядом

На поединщиков дуэт.

И солнца рыжеватый свет

Огнем на лезвиях играет.

И Фаронир вновь начинает…

Идет война, война за правду,

Война за жизнь, любовь и свет!

Гремит тысячелетья лет…

Ингвара ранит быстрый кот,

Но тот живет, но тот идет

И никогда не устает.

Над ними солнце уже пышет,

И ветер лес густой колышет.

Но, вдруг заметив этот бой,

Внезапно жертвует собой

И, в тихий воздух обратясь,

За ними смотрит, чуть смеясь.

На солнце ярком слез не видно,

Иначе б кончилась война,

Злодеям стало бы всем стыдно…

Но солнце – яркая звезда.

Прервавши будни мирозданья,

Те два сражавшихся созданья

Остановили даже время.

Но вот вздохнуло тяжко племя

Морских волков, очам не веря.

Ингвар лежал мечом пронзенный,

На белой шерсти ал цветок.

Лежал он воином побежденный,

Внушавшим липкий холодок…

Немая тишина и голос:

«Ты следующий за ним, Алоиз!

Теперь ваш конунг – это я!

Закон ваш – волюшка моя!

Я по закону ваших предков,

Не знавших никогда объедков,

На поединок вызываю

Того вон хлипкого кота.

Схватить их!»

От потрясения не сразу

Они бежали от приказа.

И их схватили и связали,

Исполнив так, как приказали.

Алоиза же развязали

И в лапу меч Ингвара дали.

Цармину двадцать три веревки

Держали для перестраховки.

И Фаронир пошел играться

С тем, кто чуть-чуть умел сражаться.

Смешки, издевочки, царапки

Умели делать эти лапки.

Алоиз через два часа,

Как оглушенная оса,

Пытался меч свой вверх поднять.

Весь в страшных ранах он стоял,

Но улыбался и сиял:

«Ты трус! Не царь, а просто трус,

Вошел уже, смотрю, во вкус…»

«Ты что там говоришь, глупец?

Да ты уже давно мертвец!»

Удар мечом, затем другой,

Алоиз падает, он бьет.

И вот миг смерти настает…

Вдруг голос старика: «Постой!

Царь, кошка хочет слово молвить!

Позволь сейчас ей то исполнить!»

«Отлично, я же знал, и вот,

Так развяжите же ей рот!»

Цармина, сплюнув, отдышалась

И словно преобразовалась.

Ей слезы говорить мешали,

Вокруг все тихо не дышали.

«Мой Фаронир, прошу тебя,

Прости, прости же ты меня!

Мой разум одурманен был,

Меня кот чем-то напоил.

Прошу тебя, оставь его,

Пусть катится отсюда прочь…

Я умираю от того,

Что говорила в эту ночь!»

Да, был ему знаком дурман

Коварных жарких южных стран…

И он разрезал ей путы,

Крича: «Заветные мечты!

Нас одурманили с тобой,

Чтобы рассорить навсегда.

Но этот мой великий бой

Освободил теперь тебя!

Теперь моя навечно ты,

Я в море сбывшейся мечты!»

И поцелуй взошел горящий,

В нем страсть кострами разгоралась.

И видел то орел парящий,

Цармина страстно целовалась.

 

Алоиз поднял взор туманный

На тот дуэт обетованный…

И понял он, что погибает…

А где-то там орел летает…

 

Что было дальше? Заяц знает,

Вот он стоит, слезу роняет.

И никого не проклинает,

А просто плачет, как дитя…

 

Цармина, страсти нахлебавшись

И вдоволь с тем нацеловавшись,

Вдруг поняла, что ей претит

И что ее сейчас стошнит…

 

Поняв, что выхода здесь нет

Или на чем стоит весь свет,

Другого быть здесь не могло,

И что поможет лишь одно…

 

Эх вы, несчастные глупцы…

Зачем вы кошку развязали?

И перед этим довели,

И смерть любви ей показали!

 

Цармина прежняя проснулась,

И пусть лишь на короткий миг…

Но так бывает в дебрях книг:

Клыки на шее льва сомкнулись.

И вот упал непобедимый,

Остекленел тщеславный взгляд.

А тот другой, один, любимый

Объятиям был, как жизни, рад.

 

Ингвару все кошачье дело

Совсем уж видно надоело,

И он очухался в тот миг,

Когда был рядом с ним старик.

 

Со стародавней той поры

В честь свадьбы долгие пиры

У северян особо чтят,

А молодых от бед хранят!

 

Алоиз для Цармины стал

Тем, кем он стать всю жизнь мечтал.

Он был серьезен и раним,

Ее заботами храним…

Цармина жутко изменилась!

Она смеялась и несла

Поэту лучики тепла,

В которых счастье находилось.

 

 

Нам смертным долго до их счастья,

Но, может, двое из всех нас

Из жизни полного ненастья

Такими станут в светлый час?

 

Конец!

 

Март 2005 г. – 08 часов утра 08.08.2008 г.

[Тарквуд]

Так, товарищи, если у нас тут кто-то очень умный, образованный, дабы еще раз выделиться из массы школьников, ВДРУГ найдет ошибку по части русского языка, просьба в меня лучи не пускать, а так спокойненько на ошибочку указывать, андестэнд?

СПС за внимание...

 

Администрация, возлюбленная паче ближняго юзера своего, можете перенести, можете выложить на сайт, возражать не буду, скорее наоборот.

[Фортуната]

Ох, Тарквуд, ты просто чудо! Талантище неимоверное...

Спасибо огромное за бесподобную "Балладу о Цармине", за те три части, покорившие сердце черствой лисы, за такое необычное перерождение дикой кошки из тиранки в благородную деву-воительницу, за капера Фаронира, за Дагела тоже спасибо, за Горгобрата (все равно нравится), за смелый и понятный язык, за прекрасные описания, за трогательное начало, за рифму, за долгожданное продолжение и за дивный конец...

 

Нам смертным долго до их счастья,

Но, может, двое из всех нас

Из жизни полного ненастья

Такими станут в светлый час?

 

Я ждала этого 5 месяцев, и, наконец, увидела.

Огромное лисье спасибо!

[frei]

Тарк, огромная тебе благодарнось за то что выложил все целиком! сегодня как увидел, так не мог оторваться пока не прочитал)

[Цармина 2000]

Прошло 5 лет, но твоя баллада продолжает греть мне душу. Спасибо, Тарквуд!