Гений одного дня

[Генерал]

Прошу прощения у всех исторических личностей, живших в тот период, то описываю. Каюсь за свою наглость.

 

 

Глава семнадцатая

Генри О'Читтер восседал на стуле так величаво, словно под ним находился трон. Он вёл себя, как монарх, как властелин всего мира, и обстоятельства, однако, оправдывали эти громкие имена. На столе лежала восточная литература, которой он любил заниматься в свободные минутки от работы, которые иногда удавалось вырывать. Высокий, поджарый, взгляд проницательный, как у чувствительного хищника, брови расположены высоко, и усы, как у немецкого кайзера. Так звучало описание самого, пожалуй, грозного и непредсказуемого властелина пусть не мира, но Америки, это точно! Наверное, не существовало на этом континенте хоть одного вида деятельности, куда бы он не приложил свою руку и не оставил бы какой-то отпечаток. Помимо всего прочего, словно в насмешку, он выкупил солидное помещение на Уолл-стрит, как раз напротив банкирского дома и преобразовал в штаб-квартиру. Сам он жил (тоже, по иронии судьбы) по соседству со своим главным врагом – Джоном Пирпонтом Морганом. Совсем недавно он выкупил себе дом по соседству с ним, дабы его конкурент не мог ни дня прожить спокойно . Он терпеть не мог банкиров и финансистов, впрочем, как и последние его, однако если они не лезут к Читтеру, значит Читтер лезет к ним. Такая уж у него была политика – где больше гонят, туда и идти.

Главный конкурент изобретателя Вингерфельдта, промышленник Читтер, имел и свою собственную карту мира (не Европы!), которая была солидно исполосована всякими кнопками, а в особенности принадлежностями для игры в дартс. Восседая на своём стуле, он порой любил стрелять туда своим грозным оружием – причём делал он это, как профессионал. На этой карте были помечены политические интересы Читтера: точки, на которые надо и следует обратить внимание. Перечнем своих предприятий он не занимался. Он не был изобретателем, относя себя как раз к той самой среде людей, которая скорее пользуется изобретениями, нежели изобретает что-то своё. Да и не важно это было для Читтера – в Америке процветает промышленность, и не брать это в расчёт, значит терпеть гигантские убытки. А Генри не таков – если где-то завалялся случайно лишний кусок, он его мгновенно захватывает, и поминай, как звали. Агрессивная политика Читтера во всех направлениях сослужила ему весьма дурную службу, и превратила его в какого-то монстра, хотя, честно признаем, те, кто его обвинял, были отнюдь не лучше, и заслуга Генри лишь в том, что он делал это в открытую, не брезгуя ничем. Газеты его так и назвали – бессовестным. Его рисовали, как людоеда, ибо чтобы получить выгоду, он не боялся лишить сотни рабочих своих мест. Ему это было попусту неважно – но это не его вина, а вина времени – беспощадного, коварного, в котором деньги решают всё. Промышленники тем и отличаются, что за выгодой они не видят людей – для них это просто цифры, поставленные рядом, а не души. Но если всех жалеть, то кто пожалеет тебя? Да и к чему быть бедным? Промышленник из-за своей цели не отступится. Не отступал и Читтер.

А ещё он любил писать злобные эпиграммы на великих людей своего времени. Он намеренно скрывался от общества, где всюду сквозила эта фальшь, и из своего убежища на Уолл-стрит отстреливался злобными сарказмами и афоризмами не хуже Форда, ещё одной именитой личности этой эпохи. Зато и общество не отставало, сделав из Читтера приспешника дьявола, сочинило про него множество всяких небылиц, на основе тех, какими были плакаты в Германии: «Бойтесь русских извергов! Они съедают на обед, как закуску, мясо младенцев и запивают кровью молоденьких женщин!». Люди верили в эти сказки, и в первом, и во втором случае. Впрочем, и в том и другом случае, люди так же опасливо обходили то, что имело к этим сказкам отношения. Дом на Уолл-стрит не пользовался популярностью – его обходили, словно заговоренный.

Впрочем, самому Читтеру было глубоко фиолетово мнение о нём каких-то там людишек. Мы не обращаем внимания на муравьёв под нашими ногами, так зачем же ему обращать внимание на эту мышиную возню. И сам он презирал в глубине души людей. Чтобы войти к нему в общество, надо заслужить это право, ответив на самые разнообразные вопросы обо всём, и побеседовав с ним не менее двух часов. При этом Читтер не был многословен, хотя порою и извергал тонны красноречия на слушателей. Когда его что-то раздражало, он обожал перескакивать на скучные и занудные темы, выводя слушателей из себя. Так, например, на одном из съездов, куда его насильно привели, он попытался уйти незаметно, когда же это не удалось, он всей аудитории поведал о строении двигателя внутреннего сгорания, причём в самых заковыристых и непонятных фразах. И словно насмехаясь, выпустил заметку в газете, где сравнивал это величайшее изобретение с казной.

Его неоднократно пытались уличить в краже денег, ибо Читтер устраивал монополию, которая никого не устраивала. Все попытки засадить его кончились крахом. Он был изворотлив, как уж. А особо талантливые журналисты даже откопали старую историю о том, что Генри когда-то был на Аляске, и набрал себе немало золота в сих прекрасных местах. Впрочем, их упрёки остались незамеченными, едва Читтер выпустил статью о своей биографии, где рассказал о себе, как о злостном каннибале, приспешнике дьяволе, черте из табакерки, и прочих мифах. Народ похохотал и замолк. И дни на Уолл-стрит потекли ещё сильнее.

Банкирский дом, находившийся напротив, дрожал от такого соседства, прекрасно зная обо всей деятельности своего злополучного соседа. У Читтера было власти пожалуй, побольше, нежели у самого американского президента. Один лишь взмах руки, и неугодный человек станет пеплом, развивающимся по ветру. И никто ему не возразит – ибо он независим. И компания у него была подобрана в точности из таких же людей. Верных своему делу, хозяину, и прибыли.

Конкурентов Читтер не любил. Но у него их практически и не было – ибо, если кто-то ему мешает, и отказывается от сотрудничества, того постигала весьма неприятная участь. И здесь опять говорит та самая жизнь на Аляске, от которой он набрался много жизненного опыта. Один лишь Вингерфельдт продолжал мозолить ему глаза. Впрочем, Читтер на нём не заострял внимания и любил переключаться на другие дела – ну, а дел-то у него сколько было! Та же Уолл-стрит. Почему банкирский дом боится включенного света в окошке третьего этажа? Всё по той же причине – если Генри поселился здесь, он делал это неспроста. Кто знает, может ему именно что и надо – взять всю фондовую биржу в свои цепкие когти орла? По крайней мере, Читтер смутно сам намекал, что всегда облизывался при торгах на бирже. Взять дело в свои руки ему пока мешала… нехватка времени. Дел было по горло, и было не до Уолл-стрит, главной финансовой жилы Америки, Нью-Йорка, Манхеттена.

Вот, горят склады нитроглицерина на севере страны. Опять убытки. Но если поторопиться с предприятием на западе по выпуску аскорбиновой кислоты или искусственного шёлка, то доходы закроют и это чёрное пятно. Гремел динамит на дамбах, в оврагах… И всё опять из той же фабрики Генри Читтера! Он был вторым после Нобелей, кто нажил себе хорошее состояние на всяких подобного рода разработках. И хотя «Товарищество братьев Нобель» (БраНобель), как таковую, лицензию и патенты ему не выдавало, тем не менее между ними был заключён договор, выгодный для обеих сторон, и новые деньги потекли в предприятия Генри Читтера. Но жил ли он, как полагается своим расходам? Как ни странно, до конца жизни он остался человеком брезгливым и ненавидел роскошь и расточительность. В его небольшой (!) квартире всё было обставлено не дорогими, но необходимыми вещами. И ничего лишнего!

Так кто же он такой, этот Читтер? Человек, о котором слышали все, но которого не знал никто? Спросите об этом у любого американца или европейца, и он даст вам точную справку, что это богатый нефтяной барон, владелец различных мануфактур, спонсор Генри Форда, меценат, финансист, просто творческая, очень экстраординарная личность со своими специфическими вкусами, имеет круглые счета в Швейцарском банке, порой играет в карты, казино, заядлый путешественник, и конечно все упомянут о его связи с динамитом.

Ни капельки огромного состояния Читтер не держал в руках – всё вложено в предприятия и проекты. Всё это напоминало огромную шахматную доску, на которой Читтер всегда выходил победителем. Он держал в голове все свои фигуры, и умудрялся так точно передвигать фигуры, что мог предвидеть свой триумф задолго до окончания игры. Да, в этом плане он был гроссмейстером… А ещё он был человеком. Простым, обычным. Так же ел когда придётся, страдал, переживал, ошибался, побеждал и совершал подвиги.

Журналисты отзывались о нём, как о владельце самого скверного характера двадцатого столетия. Но правды не знал почти никто. Лишь единицы, которых он допускал в своё окружение. Даже его личный секретарь, не смотря на десять лет работы, мало что могла сказать исчёрпывающего о своём работодателе.

Кабинет Читтера располагался дальше всех. На нём всегда висела табличка: «Не беспокоить!», со временем он сам подписал: «Злая собака!», но и этого ему показалось мало: « Но без зубов. Засасывает насмерть.», под собакой он вероятно имел в виду себя, что любили подчёркивать карикатуристы, изображая «собаку Читтера» на поводу у Вингерфельдта. Это было небольшое помещение с огромным окном, наполняющим всю комнату ослепительным светом. На стене висела политическая карта мира, подделанная под старинные карты путешественников. Тут же, рядом стоял небольшой шкаф, в котором хранились какие-то важные бумаги или заметки. В любом случае, большую часть информации он хранил в своей голове. И стол, одновременно являющийся подоконником, на котором всегда был образцовый порядок. Не дай бог, уборщица передвинет какую-то книжку чуть в сторону, и ей тут же была бы посвящена огромная лекция про ассиметрию в исполнении разъярённого магната.

А вот и сам Читтер. Угрюмый, внешне невозмутимый. Пальцы выстукивают победные марши, сам он то и дело поглядывает на часы. Сердце бешено клокочет. При этом внешне нерушим, как скала. Как в гимне славян: «Мы стоiмо постояно, као клисурине» (Мы стоим неколебимо, как утёсы – сербск.). Генри Читтер то и дело начинает менять свою позицию на троне, как маленький ребёнок, и никак не может найти себе должного места. В конце-концов, он приходит к компромиссному решению и достаёт свою трубку. Набив в неё табака, закуривает. Вновь успокаивается и смотрит на стол. Высокий, властный человек с лёгкой полуулыбкой на губах. Свет падает на его орден, заставляет его пускать солнечные зайчики. Орден – особая гордость Читтера. Как человеку, симпатизирующему Германии, он представляет для него особую важность. Одет сам Генри невзрачно. Как всегда – курточка, которую он небрежно повесил на стул, жилетка, рубашка, и шляпа, относящая его к высшей когорте. Ах да, ещё белые перчатки, швейцарские часы и конечно же трость, без которой никто и никогда не вытащит его на улицу. Либо с ней, либо никуда!

Дым окутал плечи магната. Он ещё раз взглянул часы и спокойно облокотился на стул. Да, он себе мог ещё это позволить… У него в запасе ещё полчаса. Полчаса! За это время решаются судьбы империи, а у него решается судьба одной бессонной ночки. Он закрыл глаза и погрузился в мир грёз. Книги на столе почувствовали прикосновение его руки. Да, он любил по сто раз пересматривать одни и те же книги. Предпочитал литературу Востока. Да чего уж там говорить, его любимой страной была… Индия! Та самая, колонизированная англичанами при бравой королеве Виктории. Читтер сам относился к ней с усмешкой. Чтобы бы она там не насоздовала и не придумала, он отозвался кратко, но этим высказыванием возбудил к себе всю ненависть английского народа: «Когда же умрёт эта старая карга?». А в обществе его прозвали болтуном. Вернее, прозвал один – бывший работник его же компании, сам носивший прозвище Академик. И это не случайность… Нерст поиграл словами и перевёл его фамилию именно таким образом. Читтер лишь улыбнулся остроумию своего бывшего товарища и коллеги, но сам остался полностью равнодушен к делам извне – «пусть творят, что хотят».

- Мистер Читтер, можно войти?

Генри театрально обернулся. Он бросил взгляд на секретаря, вздохнул, поражаясь столь глупо заданному вопросу. Он вынул трубку из рта и грустно спросил:

- Милая Лейсли, ты уже вошла в мой кабинет. Так зачем же ты спрашиваешь разрешения? А коль ты уже вошла, я не в силах повлиять на тебя. Монстр с Уолл-стрита сдался перед своей секретаршей. Передай это журналистам, они нам напишут ещё несколько весёлых статей и будем хохотать ещё долгими зимними вечерами под огонь свечей… Ты принесла мне радостную весть или же ещё один завод окончил своё существование? – он говорил медленно, размеренно.

- Что, вы, мистер Читтер! – улыбнулась женщина. – Я принесла вам кофе.

- Ах, это прекрасная мысль! – Генри поднялся со стула. – Я правда не уверен, хорошо ли это для здоровья запивать табак кофеем, однако в этот день можно сделать исключение.

Он подмигнул ей правым глазом.

- Когда же придёт мой важный гость?

- Вы ждёте его с минуты на минуту?

- Увы, да. Мой гость всегда пунктуален. Впрочем, у него ещё есть пять минут, которые я могу уделить вам, если вы не против. Как дела в мире, и что говорят о «собаке-затворнике»?

- Ну, для этого же существуют газеты.

- Ах, газеты! Их ещё и читать можно… Не понимаю, милая Лейсли, как вы переносите этот массовый рассадник сплетней и зараз. Научно доказано, что новости сокращают жизнь на полчаса.

- Как и лишняя выкуренная трубка табака! – не растерялась секретарша.

- Это всё – детали!

Он любил перескакивать с ты на вы, причём в беседах ему уже давно опускали этот недочёт. Он немного отпил крепкого кофе, поднял свои глаза на Лейсли, и той стало как-то не по себе от этого пронизывающего и источающего холод взгляда. Наверное, по логике, с губ Читтера должны были сорваться злые слова, но он совершенно спокойно спросил:

- Как там поживает мой приятель с Харватова?

Читтер спрашивал о Вингерфельдте.

- Нового ничего не поступало, - несколько опешила секретарша от подобного вопроса.

Генри ещё отхлебнул немного кофе.

- Это хорошо. Отсутствие плохих новостей тоже хорошая новость! Что ж, моё время подходит к концу (он выразительно взглянул на часы), а я ведь так и не отдохнул. Кофе мне принесли, следовательно, я не имею права вас задерживать. Главное, не провороньте моего гостя.

- А если я его не узнаю?

Этот вопрос привёл Читтера к некоторой ехидной улыбке на губах.

- Этого гостя вы узнаете. Вы сразу поймёте, что это он!

Не ожидая следующих вопросов, он демонстративно прикрыл дверь. Блеснули таблички на несчастной двери гениального магната. Сам он выразительно сел на свой стул, выпрямив спину. Глаза пронзительно прожигали всё помещение. Скоро, скоро придут… Какое-то волнение поселилось в его душе, но вскоре Читтер запил его несколькими глотками кофе. Он выглянул в окно. Опять всё тот же банкирский дом – резиденция ещё одного известного финансиста, Джона Пирпонта Моргана. До появления Читтера он по праву считался монстром с Уолл-стрита, но наглый нефтяной барон лишил его этого громкого титула.

Он предвкушал радость последующей встречи. Он давно её ждал, и не мог сдержать чувств по поводу этого события. Читтер думал лишь о лучшем, и всем своим видом пытался вызвать сияние от радости. Да, вот бы тот, кого он ждал, пришёл!

Читтер позаботился и о другой стороне двери. Он не любил голых стен, дверей, чего уж тут говорить. На дверь он прикрепил табличку с весьма изящным шрифтом и с подобной надписью: «Стучите, дверь открыта». Эту надпись видели лишь в те редкие минуты, когда Читтер проветривал комнату, а это уже само по себе событие. Он вновь взглянул на часы… Что-то проворчал себе под нос, по поводу быстро текущего времени, а затем услышал ещё издалека раздававшиеся шаги.

Предчувствие его не обмануло… Как и секретаря.

В здание вошла высокая фигура человека в длинной тёмной шляпе и длинном тёмном плаще, из-под которого виднелись сапоги. Силуэт человека показался весьма необычным. Гулко стучали сапоги по полу, шаги широкие, жесты решительные. Такое ощущение, что этот человек был здесь уже не единожды и знает, что где находится. Да, уж кто-кто, а этот человек точно не заблудится! Секретарь невольно подняла глаза на высокую и решительную фигуру проходящего мимо неё человека, и поспешила его остановить, невольно пугаясь такой эксцентричной натуры:

- Извините, вам куда?

Из-под шляпы взглянули холодные глаза, и стала ясно, что это… женщина! Она слегка улыбнулась, но скорее эта улыбка была похожа на улыбку триумфатора. Удивлению секретаря просто не было предела.

- Мне к Генри Читтеру. Время уже подошло, - она взглянула на часы. – Мне нельзя опаздывать ни на минуту. Вы уж извините, я пойду.

- Третья дверь налево… - успела крикнуть секретарша, поняв, какого гостя имел в виду её босс.

Женщина сделала вид, что ничего не услышала, и всё таким же быстрым шагом направилась к заданной цели. Она мгновенно выхватила взглядом памятные таблички на кабинете Читтера и широко распахнула дверь. Перед ней сидел Генри Читтер. Да, лон давно видел эту женщину, но вид её именно в данный момент просто поразил его. Женщина громко захлопнула дверь и остановилась перед ним.

Первое, что услышал Читтер, было далеко не приветствие:

- Закурить не найдётся?

- Да, - он несколько растерялся. – Конечно же. Располагайся.

Женщина расположилась на свободном стуле. Из-под шляпы чётко виднелось лицо её, острый подбородок глаза, полные решимости. Читтер вручил ей зажигалку, она мгновенно извлекла сигарету и закурила её. Только после этого она сняла шляпу с головы и положила её на стол. Затем она вспомнила о существовании самого Читтера.

- Как жизнь протекает, Генри? Всегда ли твои реки полны богатого улова?

- Да… Как ты сама-то? Я ведь давно не видел тебя и имел право предположить, что тебя схватили или ещё что-то в этом роде.

- Да брось! – брови выразительно опустились над глазами, и женщина махнула рукой. – Уж кого-кого, а меня никто не поймает. Сейчас прав не тот, кто знает закон, а у кого с собой заряженный браунинг. Судя по твоему образцовому порядку на столе, жизнь идёт своим чередом, а учитывая местоположение – ты положил глаз на банкирскую жилу Америки?

- Да уж, чёрт побери! Но, как ты меня нашла! Я ведь не афиширую своё местопребывание.

- Я знаю всё, - спокойно ответила женщина. – Точнее, я знаю, что ничего не знаю, но при этом не знаю, что я знаю, а я ведь знаю того, чего не знают другие, знаешь?

- Я узнаю тебя, Ил… - Читтер хотел выговорить её имя, но запнулся.

- Илайхью, - улыбнулась она. – Илайхью Милтберг. Помнишь же эту фамилию?

- Да, такое трудно забывается… - он погрузился в воспоминания о былом.

Дым от сигареты окутал плечи, и на миг он потерял лицо Илайхью прямо в дыму. Через секунду он рассеялся немного. Женщина облокотилась назад и решила обратить внимание на стол, полный всякой разнообразной литературы.

Следует сказать, для факта, что сам Читтер был ещё тем мизантропом. Он презирал людей. Однако были такие люди, которых он уважал и боялся. Но их было очень мало. Можно сказать, их вообще не было. Ибо они умещались все на пальцах одной руки. И их практически никто не видел. Вот это женщина как раз относилась к тем особам, которых уважал Генри Читтер.

- Хм… - Илайхью раскрыла газету, лежащую внизу. – Тебе не нравится приставка «О» в твоей фамилии?

- Нет, - спокойно ответил Читтер, начиная сам входить в образ магната. Однако, его вновь спустили с пьедестала на землю.

- Друг мой, ты сильно не облокачивайся, я вижу, что твой стул полон шерсти. Я надеюсь, ты не хочешь её собрать своим красивым пиджаком?

- Нет, конечно… Да, посмотри-ка лучше вот это! – он достал свежую газету и кинул Илайхью. Причём та ухватила её прямо на лету.

Женщина раскрыла её на второй странице. Солнце взглянуло в окно и, чётко осветило профиль сидящей Илайхью. Чёрные, длинные волосы, забранные в хвост. Выразительный нос, тонкие губы, голубые, как лёд глаза. На шее был повязан платок. На ней не было никаких украшений, мало того, её лицо не содержало в себе никакой косметики, но одного взгляда на эту женщину было достаточно, чтобы понять, что ей выпала далеко не самая лучшая доля в жизни, и что она прошла путь, сплошь состоящий из лишений и страданий.

Читая одну статью за другой, её глаза перебегали по фотографиям на странице и случайно наткнулись на ещё одну. Она мгновенно зациклилась на ней, и, узнав кого-то, несказанно удивилась, приподняв густые брови вверх. В её взгляде промелькнула боль, словно бы её посетили какие-то неприятные воспоминания. Она быстро захлопнула газету и бросила её на стол. Грусть не уходила из её глаз.

- Нерст? – тихо спросила она.

- Ты всё ещё помнишь его? – Читтер внимательно изучал взглядом женщину.

- Помню. Как его не помнить – этот человек в своё время был мне прекрасным помощником. В любом случае, многие свои подвиги мы вершили с ним вместе. Чего стоит одна история с угнанным поездом…

- Да, были люди в наше время. Кстати, Альберт, говорят, там просто прекрасно прижился. Посмотри, они изобретают с Вингерфельдтом новую лампу накаливания, представляешь?

Взгляд Илайхью умоляюще взглянул на Читтера, молча прося его перейти на другую тему. Нерст явно отдавался болью в её воспоминаниях. Читтер сдался и вскоре замолк. Женщина стряхнула пепел с сигареты и взглянула в окно так, что Генри даже не видел её лица. В глазах Илайхью встали слёзы, которые она просто заглатывала, не решившись показать себя слабой, какой она, на самом деле, была конкретно в этот момент.

- Нерст, Нерст, Нерст… - повторила она привычным тоном разговора. Однако, видно было, что горле у неё встал ком. – Хороший человек, ничего не скажешь. За те года на Аляске мы сделали из него первоклассного стрелка, ничего не скажешь. Помню, всегда отличался он своей задумчивостью и страстью к науке. Мне жаль, что он уехал, - она с укором посмотрела на Читтера. – Мы не удержали его, а теперь вынуждены грызть локти, что он работает на какого-то там Вингерфельдта.

- Но он сам ушёл. Значит, его ничто здесь не держало.

- Хватит оправданий, Читтер! Тысяча китобоев так не скажут, как ты сейчас. Мы с тобой прекрасно знаем, как всё было на самом дело. Нас связывали общие приключения, общие переживания. А потом в один миг всё рухнуло. Думаешь, из-за золота? – в её голосе промелькнули яростные нотки. Генри мысленно сжался, зная, что последует далее. – У него было здесь всё. Карьера, деньги, светлое будущее, но в один прекрасный день всё это было перечёркнуто. И знаешь кто виноват?!

- Илайхью, я прошу тебя, не надо! – настала очередь ему умоляюще смотреть на неё. Однако женщина осталась неприступной, и вдруг громко крикнула:

- А виноват сам Генри Читтер!

Она поднялась со стула, подхватила шляпу в порыве чувств. Пройдя несколько шагов по комнате, вернулась в точку первоначального схода. Она искоса взглянула на Читтера, по-прежнему оставаясь холодной ко всему происходящему. Генри рвало эмоциями и чувствами. Он был явно напуган. Взгляд Илайхью несколько смягчился.

- Да, за сигарету спасибо, - только и вымолвила она, как ни в чём не бывало.

- Как охота?

- Прекрасно. Даже трофеи есть, - усмехнулась она, наблюдая за Читтером, постепенно приходившим в себя. – Лучше уж умереть с пулей во лбу, или в битве с каким-нибудь зверем, нежели от какой-нибудь второсортной болезни с не выговариваемым названием, как я люблю говорить.

Илайхью была охотницей по призванию. Можно сказать, с природой была связана вся её жизнь, начиная с младенчества. Да и обстоятельства её, что ни удивительно, то и дело кидали на лоно природы. Впрочем, она сама никогда не противилась этому. Ей порой было ниего не надо, кроме этих простых занятий. А раньше она была танцовщицей, и особо была знаменита на всю округу своим умением бить чечётку. В один миг всё прервалось…

- А где ты хоть находишься и имеешь ли постоянную работу?

- Моё местонахождение тебе ни к чему не знать. Если надо будет, я сама найду тебя. Что касается работы, то я, естественно, её не имею.

Глаза Читтера загорелись недобрым огнём. Он хлопнул в ладоши и удобнее расположился на стуле. Но тут же вспомнил про замечание Илайхью, и несколько минут принялся отряхивать свой пиджак. Лёгкий смех вырвался из уст женщины. «Проклятая кошка!» - мысленно выругал он своего котёнка за это покрывало на стуле. Затем он вернулся к теме разговора.

- Так вот. Мы с тобой прекрасно помним те весёлые деньки на Аляске, не так ли? Ложатся спать вроде четверо, а на утро кое-кого уже не досчитываются…

- Ты решил сделать из меня местного киллера? Так по мне и так уже плачет виселица, так что зря не старайся, - резко пресекла Читтера она. Однако, Генри не был раздосадован и полушёпотом договорил:

- Знаешь, хотя я бы не отказался тебя пристроить, как уничтожителя своих конкурентов, но мы сделаем то всё более безобидным способом, ты не возражаешь? И слово уничтожитель не будет звучать на наших устах. А для этого мне придётся посвятить тебя в самые свои сокровенные тайны.

Илайхью резко насторожилась. Но всё же решила дослушать своего собеседника до конца. Читтер совсем перешёл на шёпот, и вдруг резко перевёл тему, несколько усмехнувшись:

- Поверь, милая, твоего имени ещё как будут бояться – и я посмею даже предположить, что то имя, под которым ты сейчас мне представляешься, не настоящее (глаза Илайхью сверкнули в темноте). И я уверен, Нерст сбежал от тебя несколько по другой причине…

- И по какой же?

- Понимаешь, романтическо-лёгкомысленный взгляд и «я убью твою семью ледорубом» несколько разные вещи, - смотря в пол и растягивая слова, как аристократ, сказал Читтер.

- А я думала раньше, что это единое целое. Спасибо, Генри, просветил!

- Не надо, Илайхью. Слушай дальше, что скажет твой старый знакомый! Оно того стоит.

Читтер проворно нырнул под стол, и вскоре вылез, держа в руках, словно знамя, какие-то бумаги. Приглядевшись, Илайхью поняла, что это – акции компании. Генри сиял, озарённый идеями. Он вновь присел на стул и сложил на груди руки, продолжив разговор:

- Помнишь чародея с Харватова? В этой газете, да и слухи рассказывают одну весьма интересную деталь. Я думаю, тебе будет вполне интересно её услышать. То, что я держу в руках – акции газовых компаний. Если этот умник изобретёт электрическую лампочку, плакали все мои деньги, которые я нещадно вложил в это дело. Поэтому для меня очень важно обанкротить Вингерфельдта. Сделать так, чтобы против него восстало всё общественное мнение. Пусть он тогда изобретёт своё освещение, но если оно никому не нужно будет, и люди будут увлечены нашей пропагандой – им уже не будут нужны лампы накаливания дяди Алекса, и компании придётся терпеть громадные убытки, если не закрыться.

- Ну, а от меня-то ты чего хочешь? Послать в Прагу распространять слухи и сплетни?

- Слушай дальше. Что вы все такие нетерпеливые нынче пошли?! – возмутился совершенно искренне Читтер, поправляя свои усы. – А теперь мы перейдём к самому интересному. Да, конечно, твой вариант хорош, но я знаю ещё один. Скажи мне, Илайхью, какой человек в данный момент приобрел наибольшую популярность в электрическом деле?

- Это Александр Вингерфельдт, Читтер.

- Ну, а кроме него?

- Ты сам, - смеялись глаза Илайхью.

- И что, совсем-совсем никого больше нет, кроме нас?!

Илайхью осмотрелась по сторонам, демонстративно взглянула под книгу, под стол, и всё же пожала плечами, подтверждая свою теорию по этому поводу. Читтер начинал терять самообладание. В конце-концов, предчувствуя, что всё может испортить, он поспешил выпалить следующие фразы скороговоркой, на едином дыхании, чем не мало удивил Илайхью:

- Вот в твою задачу и входит отыскать авторитетного учёного и посвятить в наш проект. Если ты его найдёшь, назначь ему встречу в моём кабинете. За деньги люди сделают всё, поверь, Илайхью.

- И под дулом пистолета тоже, - как бы невзначай произнесла она. – Будет исполнено, сударь!

Она хотела было подняться со стула, но Читтер, явно недовольный её поведением, вновь жестом потребовал ей сесть обратно. Как он не любил людей торопливых… При этом сам всегда стремился всё делать быстро. Генри, явно хотя выдвинуть ещё одну сногсшибательную гипотезу, раскрыл на произвольной странице газету, и поспешил найти в ней то, что искал. Найдя, довольно улыбнулся, вновь отодвинулся назад. Его глаза злостно сверкали.

- Это конечно очень нехорошо строить козни за спиной может, неплохих людей… Но, мне тоже кушать хочется!

Последней фразой Читтер оправдывал все свои действия. Газеты описывали его, как людоеда и монстра, на что он всегда возмущался и спешил огрызаться этой фразой, добавляя: «Когда остальные финансисты или кто-то там начинает зарабатывать большие деньги, никто не спрашивает их, зачем они это делают. А вы мне обвиняйте в одном и том же с ними деянии. Разве виноват я, что мне, как и любому другому существу на планете иногда хочется кушать?!».

- Собственно, вот ещё в чём нюанс. Вингерфельдт хоть и раздувает миф о своей непобедимости, мы-то прекрасно знаем, что всё обстоим далеко не так!

- Ты намекаешь на то, что его дружина влачит нищенское существование, и все деньги уходят лишь на опыты, а на налоги не остаётся ни копейки.

- Скоро у них отключат газовое освещение, - засиял Читтер.

- Но Алекс же боится темноты! Хотя, если они изобретут лампу…

- Если. А если не изобретут? А почему бы нам не ускорить процесс по их выселению с сего стратегически важного объекта? Устроим скандал в прессе, лишим Вингерфельдта авторитета. И он хоть на несколько ночей даст мне спокойно отдохнуть. Я не высыпался несколько ночей подряд, слушая мерное жужжание биржевого тиккера. Акции падают, следовательно и вся моя прибыль тоже. Я уже привык к своему положению: если хвост увязнет, тащим хвост, тонет нога. Тянем ногу – тонет ещё что-то… Но когда тонут нога и хвост – это уже крайне опасно. Моя система – как карточный домик, пусть и прочна. Но если знать, с какой стороны подуть, она вмиг сложится, и даже следов в истории не оставит.

Читтер вздохнул после своего длинного монолога, и вспомнив о той идее, которой он его посвятил, вдруг снова воспрянул. Он потёр руки и усмехнулся во весь рот. Затем взглянул на Илайхью и кивнул ей на выход:

- Кажется, я сказал всё. Ты можешь быть свободна. Всё остальное я проверну вполне самостоятельно! То-то будет потехи в Европе.

Он дождался, пока женщина уйдет, с некоторым сожалением взглянул ей вслед, после чего взял трубку телефонного аппарата, недавно изобретенного Беллом, и поспешил позвонить в другое отделение одной из своих фирм, чтобы не выходить из помещения:

- Здравствуйте, не могли бы вы позвать к телефону Грайхама Берга? Кто говорит? Читтер. Генри Читтер. У меня есть очень важное дело к нему. Очень…

 

Новости от Америки до Европы разлетаются с удивительной быстротой. Особенно, когда пошли усовершенствования и изобретения в области техники. Главное, изобретения приживались мгновенно, но некоторые из них вполне могли заслуживать этого лестного эпитета Читтера: «ИзоБредения». Долетели некоторые вести и до Европы, до Праги…

Газеты в этот день начинали извращаться в метко сказанных словах и красноречии. Перо не успевало стучать по бумаге, а телеграфисты работали словно окаянные. Новость дня! Новость дня!

Генри Читтер выкинул на улицу Алекса Вингерфельдта вместе со всей его утварью! И это притом, что ещё вчера дядя Алекс давал интервью в одну из газет о том, как у него всё процветает, рассказывал о своих успешных опытах в различных областях науки, об Университете… На следующий день, благодаря чрезмерной суете Читтера и купленных им людей, Чародей лишился приставки «с Харватова».

Теперь все люди, некогда работающие в здании, с грустью смотрели на то, как рабочие открепляют табличку с надписью их компании, и с презрением кидают её на землю. Газеты злословили так, что лучше их было и не читать. Вингерфельдт стоял на отдалении, нервно покуривая сигару. В глазах его поселилась грусть и задумчивость. Затем он чему-то усмехнулся и качнул лобастой головой, развеяв тёмно-рыжие волосы.

- Ну, чему ты там смеешься? Кончилась твоя райская жизнь, обманщик Алекс. Рыбиь кости давно уже прогнили в земле…

Обманщик! Лжец! Какими только эпитетами не называли этого несчастного человека в лёгком пиджачке, и напоминающем всем видом какого-то рассеянного учёного. Скверно дела складывались, скверно, дядя Алекс! Но ты и так тянул столько, сколько мог! Когда-то всему приходит конец…

- Карлов Университет отказывается от вашей поддержки, - сказал кто-то сзади.

Вингерфельдт даже не обернулся.

- Ну и слава Богу! – он улыбнулся. – Мне наскучило давать эти нудные лекции. Теперь я смогу посвятить всё своё время изобретательству.

- Но кто теперь купит твои изобретения, дурень? – с презрением спросил рабочий.

- Поживём – увидим, - не стал загадывать Алекс. Затем он обернулся к своим работникам, и похлопал по спине поникшего и ушедшего в себя Николаса. – Не вешать нос! Мы ещё покажем, чего мы стоим! О, как ты заблуждаешься, жестокий, беспощадный мир!

- В конце-концов, - мягко заметил Авас Бекинг. – Эта канитель рано или поздно должна была закончиться. Мы давно ожидали этого радостного момента.

- Ну что, теперь завтрашний день начинается на дому дяди Алекса? – спросил Гай.

- Ты совершенно прав, друг!

И никакого чувства потери. И глаза всех десятерых засияли надеждой, которой у таких людей было хоть отбавляй. Без надежды и риска в этом мире делать больше нечего…

- Ну так что, завтра я ставлю вам чай и готовлю завтрак? Заодно познакомитесь с моими домочадцами.

Все кивнули. На том и порешили, после чего развернулись и ушли. Теперь работа пойдёт более интенсивнее. Знал бы ты, Читтер, на кого напал! Не такие простые эти людишки, против которых ты пошёл!

[Кот]

Ариадна

Про ледоруб улыбнуло.

Котёнок Читтера прояветься ничем кроме меха - что его уже съели в припадке мизантропии?

 

Странное что-то:

Моё местонахождение тебе ни к чему не знать

[Генерал]

Про ледоруб улыбнуло.

Кланяется*

Котёнок Читтера прояветься ничем кроме меха - что его уже съели в припадке мизантропии?

В дальнейшем мы его ещё увидим!

Странное что-то:

Проглядела. Каюсь

[Генерал]

Глава восемнадцатая

Вновь Лоретанская площадь. Снуют туда-сюда голуби, мурлычут песенки себе под нос. Но это особое мурлыканье, - заслушаешься…

- Э, Николас! Уснул что ли опять? – поспешила пробудить его от своих размышлений Драгутина. Серб поднял голову и расплылся в улыбке.

- Ах, милая Драгутина, если бы я уснул… Я так давно уже не спал. Мне некогда даже выцарапать даже время для своего драгоценного сна, представляешь? Я одержим жуткой идеей.

- И что, ты совсем не спишь?

- Не больше четырёх часов в сутки, два из которых посвящаю своим размышлениям. Я чувствую, как у меня трещит голова, но не могу остановиться. Если я остановлюсь, то… упаду!

И это всё конфликт с Джозефом Новаком. Разве он мог забыть беседу с этим преподавателем? Да, он всегда уважал его мнение, Николасу было интересно ходить на его уроки, смотреть на опыты, прослушивать лекции. Но тут не личная неприязнь. А нечто более масштабное, и оттого, наверное, непонятное.

- И что же это за идея изволила посетить твою несчастную голову?

- С детства я всё не понимал, почему люди вынуждены так много работать. Сам я тоже вышел из деревни, и мне было тяжело смотреть, как пашут с утра до ночи рабочие. Никто не ценит их труд, и он оплачивается копейками…

- Подвиги бесценны. Потому и не оплачиваются.

- Особенно, если эти подвиги во имя целого народа. Мы уважаем певцов, писателей, но мы забываем о простых людей. Если не станет какого-то писателя, в этом мире мало что изменится или поменяется. А вот без хлеба жить, согласись, проблематично…

- Так не уходи от темы, - слегка нахмурилась Драгутина.

- Я хочу создать двигатель, работающий на переменном токе. Мой преподаватель сказал, что это невозможно. И противоречит тому же докладу Феррариса, который отстаивал право постоянного тока на современную индустрию.

- Бог мой! Переменный ток! Да что это такое – ведь никто не знает!

- Все знают, но боятся свои знания куда-нибудь применить, - поспешил возразить Николас. – Я не откажусь быть пионером в области переменного тока. Я не виноват, что попал как раз в то время, когда все люди так заблуждаются. Если им не открыть глаза, мы все так и будем идти по ложному пути. Но сколько мы так пройдём? Столетие, тысячелетия? А прогресс не может стоять на месте, и надо ухватить его вовремя за хвост.

- Насыщенная будет у тебя жизнь, - подмигнула правым глазом Драгутина.

Два человека полностью скрылись под голубями. Затем Николас резко поднялся, птицы проворно слетели с него, и он вновь улыбнулся:

- А теперь, милая Драгутина, мы пойдём кормить голубей мира!

Скрипнул ключ в двери. Осторожно! Осторожно! Чтобы не дай бог, кого-нибудь вызвать к себе своим появлением. Главное – соблюдать тишину. Хм, всё ли он забрал? Вроде всё. Так, теперь надо взглянуть на время. Всё хорошо, всё совпадает. Жить можно. Так, пирожок можно и в рот запихнуть – меньше болтать будешь.

Феликс усмехнулся последней мысли. Но ведь так легче, с пирожком в зубах. Разве можно устоять перед противнем с такой красотой? Нет, конечно же… Тссс! Так, а теперь главное не обронить чемодан. В нём лежит страшная реликвия. Перчатки ведь не должны скользить. Мы им прикажем, и они не будут. Точно!

- Молодой человек, постойте! Не подскажите, который час?

Казалось, рассекреченный шпион не чувствует себя так безнадёжно, как пойманный на месте преступления вор. Но надо сохранить достоинство и всем видом показать, что всё нормально. Не надо волноваться – ты же делаешь это не в первый раз, а, Феликс? Ну что там какой-то старушке до тебя. Главное, не показывать ей лица – а волосы – далеко не глобальная примета для розыска. Не зря, ох не зря, он взял с собой свою шляпу, с воткнутым в неё пятилистным клевером – символом удачи. Она ему пригодится.

- Ну, покажите же своё лицо! Невежливо же так разговаривать.

- Ох, вы правы, конечно же! Я просто задумался!

Он изменил резко себе голос, сделав его более грубым и хриплым, чем он у него был на самом деле. Так, теперь шляпу надо надвинуть на нос, и пусть тень скроет всё лицо. В такой обстановке он ещё никогда так не говорил, сколько времени.

- Пол первого. Ещё весь день впереди.

- Вы правы! Сегодня такая прекрасная погода для свершения удачных дел! Вы не находите? А вот один мой знакомый, мельник из Будейовиц, так вот, он рассказывал…

Тут она увидела в зубах Феликса пирожок. Но это её не удивило, а даже наоборот, она поспешила почерпнуть в том событии немалую долю вдохновения для последующего разговора.

- А, так вам запить нечем? Погодите, я сейчас вам принесу воды. А пойдёмте-ка со мной в квартиру. Я вам ещё столько всего расскажу…

«Ей бы быть контрразведчицей – любого шпиона раскусит и вынюхает!» - подумал про себя Феликс, думая как выкрутиться из своего неловкого положения, в которое он умудрился попасть. Идея не заставила себя долго ждать.

- О! – вдруг крикнул он, показывая пальцем в сторону. Слушательница послушно обернулась, ожидая что-то увидеть, а он, весь сияя от страха, припустил по лестнице.

- Что за молодёжь! Вечно куда-то торопится, спешит, и даже поговорить по душам не желает. Эх, вы-и! – вздохнула старушка и сокрушённая, ушла.

- Я мчался во все ноги оттуда! – констатировал этот факт Феликс, рассказывая об этом случае заливающемуся от хохота Гаю. – Нет, ты только подумай, какая живучая старушенция оказалась! Я думал для меня всё кончено. Ладно хоть, быстро отделался. Мчался во все ноги из дома. То-то было потехи! Наверное, все кто могли, уже засекли меня. Надо перестать носить свою шляпу.

- И волосы сбрить, - тоном серьёзности добавил Гай. – Скажи хоть, друже, чем провинился этот несчастный пан из Праги, что ты так жестоко с ним поступил?

- Он оскорбил меня и назвал скотиной, когда я пришёл в трактир.

- О да, это ужасное преступление! – вздохнул безнадёжно Гай.

- Нет, ты дослушай! А потом он разбил мою любимую кружку – ты понимаешь! – мою, да ещё о лоб другого остолопа! Но на этом его буянства не прекратились, и он…

- Теперь я понял картину преступления! – махнул рукой Гезенфорд. – Ты полностью оправдан в связи с такими дополнениями к твоему поступку. Приговариваю тебя к высшей мере наказания в виде чашечки чая в моём доме…

- Сколько ж у тебя домов-то? – спросил Феликс, и испуганно стал озираться вокруг по сторонам. Вдруг коварная квартира Гая переметнётся в соседскую сторону и присягнёт ей на верность, кто ж знает.

Гай неловко рассмеялся и быстро пересчитал их на пальцах. Как понял Феликс по пальцам Гезенфорда, домов было не более одиннадцати. «Этак хорошо он в Праге обосновался! А я ведь и не знал…» - подумал с хитрецой Феликс. Правда, судя по тому, как развивались последующие события, смеяться должен был Гай, а не его любимый друг.

Сначала они вскрыли чемодан и выгребли из него всё то, что Феликс счёл важным. Причём Гай безжалостно выкинул половину награбленного в корзину. Дальше он быстро рассортировал вещи по местам и остался собой вполне доволен. Часть из того, что лежала на столе, как предполагал Феликс, уйдёт в быт компании – подвала дяди Алекса, а вторая часть успешно отправиться странствовать по магазину дорогуши Феликса. Впрочем, он не возражал потив такого строгого отбора.

- Но я спорю, - Гай перешёл на шёпот. – Самым ценным из всего украденного был пирожок!

- О да, - подхватил Феликс. – Жаль он не долежал до прихода Мэриан, она бы быстро раскусила его кулинарный рецепт.

- Ты смотри, о Мэриан не заикайся, а то дядя Алекс может вдруг оказаться глухим.

- Жаль не немым! – вспомнил о болтливости своего босса Феликс.

Феликс немного ошибся – вещи, которые по его мнению, должны были уйти в быт компании, Гай предпочёл заработать на них деньги и вскоре смылся из квартиры (предварительно выгнав своего друга) под предлогом выгулять Тима, а сам отправился, взяв собаку в сообщники получать деньги за добро, которое приволок с собой в чемодане дорогуша Феликс (именно так его любили называть в компании). Сам друг Гезенфорда редко появлялся в компании, зато метко. И ни один визит не уходил впустую – то Мэриан принесёт свои печально известные пирожки, то Алекс куда-то отлучиться вместе с Нерстом, и можно немного поиграть с серной кислотой в лабораториях. Правда, минуя таких последствий, как скажем, у Надькевича.

Теперь же дорогуша Феликс принял вид начальника в своём маленьком магазинчике, демонстративно вытянув ноги на столе. Весь его вид говорил о важности предприятия, которое он решил затеять.

- Я увольняю тебя со своей раскладушки! – торжественно провозгласил он.

- За что? – округлились глаза наглого квартиранта Бариджальда.

- За неуплату налогов, еды, прочей утвари, за поступление предложения Гая о твоём переселении, и наконец за голодающих Гондураса! – перечислил мгновенно всё Феликс, который в этот миг чем-то напоминал следователя, раскрывшего злого и опасного преступника.

- Каюсь! Каюсь в содеянном! Нет мне прощения… - Бари попробовал всхлипнуть, потом поднял глаза на Феликса. – Ну как, похоже?

- Больше, больше романтизма и печали, дружище! И кинематограф не обойдётся без твоей поддержки. Звёздочка кино ты наша!

В это же время события стали развиваться с другого конца города, и их траектория обязательно должна была пересечься с событиями на улочке с магазином Феликса. Во всём виноват Надькевич, и все дороги ведут в компанию – два основополагающих принципа предприятия Вингерфельдта, которые обязан был знать каждый рабочий.

А вот и сам Надькевич. В Праге он проживал на деньги своей горячо любимой тёти, проживая у одного из своих родственников. В своей семье на родине не было достаточно денег, посему Мориц справедливо решил уехать вслед за деньгами в большой город (если деньги не едут к Морицу, Мориц едет к деньгам). Здесь ему повезло. По утрам он щеголял по издательствам, а затем бегал с печатной продукцией по всем улицам и площадям, задавшись весьма неплохой, и вполне справедливой целью. На вырученные деньги можно было обогатить свой домашний фонд химических баночек. А большего Надькевичу для счастья и не требовалось!

На улице семь утра. Люди торопятся на работу. Город потихоньку оживает. И тут несётся, словно угорелый, мальчишка на велосипеде, чуть не сшибает кого-то спереди, объезжает кого-то справа, чуть не врезает газетой тому господину в чёрном цилиндре и при этом орёт, заменяя петуха:

- Газеты! Газеты! Сенсационные новости! Банкир Морган терпит одно из поражений на бирже, акции треста Рокфеллера падают! Внимание! Внимание! Дайте дорогу, молодой человек! Не видите, новости едут! И заодно уж купите газету! – и не дожидаясь, ответа, суёт ему в руки печатный экземпляр и вырывает деньги, явно приготовленные для других целей. – Генри Читтер верховодит в Америки! Газовые компании растут! Покупаем, покупаем! Не робе… ам! – И Надькевич успевает где-то на лету подхватить вишенку, сунуть её в рот, а затем плюнуть кому-то в голову, сбив шляпу. – Свежайшие новости! Из самой-самой гущи событий!

Эта профессия была довольно популярной среди молодёжи – разносит газеты. Привычный городской пейзаж без участия мальчишек, разносящих газеты, попусту невозможен. Газеты читали везде: в поездах, автомобилях, каретах, повозках, на работе, на службе, в поездах, на каких-то мероприятиях. Почётная профессия издателя – ведь кто только не подписывался на издания! А не чтение газет считалось признаком дурного тона!

Ну вот: все газеты продал, выручку получил. Всё прекрасно. Скупил газеты по дешёвке, продал втридорога. И берут же! Так, прибыли достаточно. Можно заехать в попутный магазин... Хм, а что же эта за улица? Точно же! На соседней магазин Феликса! А как там у них дела? Как протекает этот день? А что если им продать последний номер газеты – ладно уж, ради лишней баночки для своих опытов он перебьётся чтением этой прессы, зато продаст своим, ну и что, что дорого, ну ладно, так уж и быть, он им сделает скидку в пять процентов! Чай постоянные клиенты!

На том и порешил Надькевич. С этими буйными мыслями молодости он понёсся вперёд, просто развивая бешеную скорость на несчастной дребезжащей двухколесной машине. Несколько секунд он над ней ещё больше поиздевался, выделывая всякие трюки, но потом плюнул, и поехал прямо вперёд.

В этот самый момент Феликс хотел было открыть рот, чтобы рассказать Бариджальду о бизнес-плане своего «друже» Гая, по поводу переселения в более лучшие квартирные условия, но тут повернулся к окну. Лучше бы он этого не видел.

- Матка бозка! – прошептал по-польски Бари в этот момент.

Прямо на их магазин неслось прямо какое-то чудище, весело хохочущее и предвкушающее вкус очередной победы, надвигалось причём стремительно. Глаза чудовища смотрели вперёд, горели страшным огнём. Ещё немного. Нет, не сворачивает! Что же делать, что же делать!

- Ложись! – скомандовал Феликс, и оба укрылись, кто где мог: часовых дел мастер за столом, Бари за раскладушкой.

Последующее могло бы войти в сюжет какого-нибудь писателя, пишущего остросюжетные романы. Так и не свернув, велосипед протаранил витрину магазина, перевернулся в воздухе, точно встал на два колеса на полу и упал. У Надькевича была несколько иная траектория. Велосипед, решив, что наездник помешает ему в свершении этого предприятия, заранее скинул его у витрины, и тот неудачно упал на битое стекло.

Первым опомнился Феликс. Он подбежал сначала к велосипеду, найдя его состояние исправным, отставил в сторону, и подбежал к лежащему Надькевичу. Часовых дел мастера хватил страх при виде произошедшего. Лёгкие синяки, ссадины – всё это чёрт с ним. Неподвижное лицо мальчишки, закрытые веки, всё это ясно говорило лишь об одной страшной догадке Феликса. «Дурак! Дурак!» - начал он заранее мысленно бичевать себя.

Кое-где битое стекло впилось в лицо, которое затее стало всё больше и больше бледнеть. Под конец изо рта несчастного пострадавшего потекла кровь. Феликса хватил ужас. Он хотел было что-то закричать, заранее отправив телеграфиста в морг, как умерший вдруг так же неожиданно воскрес, подпрыгнул, и накинулся на плечи Феликса, что тот еле устоял на ногах.

- А что? Поверил! Поверил! Ха! Вы только посмотрите – он попался! – и он залился добродушным смехом, вытирая «кровь» с подбородка. При рассмотрении Феликс убедился, что это был лишь жалкий кетчуп.

- Старый плут! А ну-ка, кругом! – и тут дал себе волю часовых дел мастер, сгребая стекло с парнишки, не упуская случая наказать его несколькими тумаками по шее и заднице. – Ты разбил мне витрину, монстр!

- Я?! – искренне удивился Надькевич. – Так я же уже всё продумал для этого подвига. Увы, пролететь со своим велосипедом я не смог больше нескольких метров, поэтому мой цирковой номер весьма неудачен. Ах!

- Не, не уходи в сторону! Что там, со стеклом-то?

- Да вот же оно, мистер Бари! – Мориц вошёл несколько вглубь, прошествовал далее, и как раз под портретом Дизеля указал на искомое, слегка постучав по нему рукой, доказывая его существование для этого мира.

- Ах, хитрец! – вздохнул с облегчением Бариджальд. – Я уж перепугался…

В этот момент раздались ещё шаги позади и вошёл жандарм прямо в магазин. Это уже ничего хорошего не сулило. Кивнув Феликсу, он поспешил справиться о происходящем:

- Так, что тут у нас, попытка кражи со взломом средь бела дня?

- Нет-нет, какая кража… - Феликса бросило в жар.

- А вы, пан… Как вас там?

- Нет, мальчишка ни в чём здесь не виновен. Понимаете ли, в одной из своих работ о духах, некто Карл Монгейвич изложил вкратце рассказ о полтергейстах. Это такие стихийные существа, которые невидимы, и могут сносить всё подряд…

- Но свидетели! – попытался возразить жандарм.

- Так вот, он ещё писал, что все полтергейсты, кажется, имеют место действиям конкретного человека. А на самом деле это мираж, иллюзия, которой верят все остальные. А вот в другой своей работе, другой писатель, знаете что написал? Ах не знаете? Ну так вот…

Философия неизвестного философа Феликса принесла свои плоды и дело замялось. Стекло поставили, всё хорошо и прекрасно. Жаль только, что случай попал в газеты…

Ах, эти коварные и ужасные газеты!

- Мими, ты только посмотри, что тут пишут! – невольно воскликнула Мэриан, всем своим видом напоминая в этот день яркий цветок. – Видишь вот этого юношу с чёрными волосами?

- Это тот, что вещает жандарму о духах в нынешней литературе?

- Да-да, - горячо закивала она. – Нет-нет, ты только посмотри на него! Ведь он работает на нашу компанию! А вон тот парнишка всеобщий любимец и отчаянный любитель приключений! А вон тот… Нет-нет! Всё-таки этот парень на переднем плане напоминает на этой фотографии принца со сказочного коня! Ты только посмотри на его черты лица!

- Ну всё, влюбилась!

- Ах, что за глупости, Мими! Я повышаю твоё образование, а ты… И так всегда! И так всегда! А теперь пошли скорее, я тебе ещё уйму всего интересного расскажу. Вот скажи, что ты думаешь об этом ободке на моей голове? А знаешь, что его мне подарила известная мировая знаменитость! Эй, посмотри кто идёт! Хм, вон уже тучи за окном, пошли скорей на улицу, а то до дождя не успеем… Ой, а ты знаешь, что сказал мне мой дядя! Нет, ты только послушай!

И она говорила единственно лишь с вдохновением, не останавливаясь ни на секунду в своих речах, словно балаболка. Она вывела свою университетскую подругу на воздух и начала увлечённо вещать о чём-то, как вдруг….

Пред её взором предстал тот самый сказочный принц, вещавший ранее о проделках духах. Казалось, что он сошёл с листа газеты, что находился в руках Мэриан.

 

Жизнь Николаса, тем временем, и к слову сказать, текла несколько своим чередом, неусыпно и неустанно продвигаясь к достижению своей высшей цели. Но на её пути как это всегда бывает, встали свои препятствия…

- Ах, ну кто ж так ходит?! Взял и отдал трефовую восьмёрку, - ворчал один из игроков, в пылу азарта поглощая воду.

- Я не знаю, кто так ходит, но я решил пойти,- невозмутимо ответил Николас, и побил козырем валета.

Сидящий напротив игрок в злости стукнул кулаком по столу – ему не понравилась такая игра. Да и играли-то ведь на деньги – кому уж их терять охота? Правильно Ницше писал: «человек вопреки законам гравитации всё время хочет падать вверх.» Игрок заскрежетал в отчаянии зубами, когда понял, чем оканчивается вся эта игра. Николас же сидел абсолютно спокойно, постепенно раскрывая одну за другой карты.

- Ты жульничаешь! Так невозможно играть! Всё, хватит!

Глаза серба прожигали насквозь игрока. Лёгкая улыбка мелькнула на его губах, когда он взял в руки деньги – кстати, весьма солидную сумму. Николас отсчитал свой выигрыш, обернулся назад, где сидели другие игроки и резко изменился в лице. Он кого-то подозвал и торжественно сказал, словно бы говорил молитву:

- Держи, я думаю эти деньги тебе нужнее. Ты их проиграл в тот раз. Я думаю, ты найдёшь им применение лучшее, чем я, - глаза Николаса смотрели слишком наивно, слишком искренне.

Он так и прослыл в обществе чудаком – ибо кто ещё согласится отдавать выигрыши побеждённым… А в карты он играть стал много. Это стало его новой страстью после той злополучной чашечки кофе. Кстати о кофе…

Из кухни квартиры служащего компании доносился аромат хорошо сваренного кофе. Гай, совершенно не понимая, что происходит, поспешил разъяснить для себя полностью эту загадку, и вышел прочь из своей комнатёнки в соседнюю, принадлежащую Николасу. Удивлению не было предела, когда он увидел серба, сидящего за книгами, а на дальнем конце стола нетронутая чашка кофе.

- Ты же вроде решил от него отказаться? – не совсем понял Гай увиденной сцены.

- Разве я изменил себе и своему решению? – удивился Николас, смотря на своего собеседника. Кофе тем временем неумолимо продолжало остывать. Поняв, что валлиец всё равно ничего не понял из случившегося, серб решил поскорее ему всё разъяснить в доступных выражениях: - Дорогой друже, это своеобразный способ избавиться от этой вредной привычки. Вот, послушай: в детстве я читал одного весьма интересного автора. Они писал о том, как надо развивать волю. Тогда на меня произвело просто огромное впечатление. Я даже не смог дать себе в сим отсчёта. Вот и сейчас я пробую некоторые советы из этой книгой. Я научился управлять своими страстями… Я вырабатываю полное отвращение к этой злополучной чашечке, и пройдёт немного времени, и я возненавижу кофе. И тогда научусь обходиться совсем без него.

Гай только пожал плечами.

Однако с некоторыми страстями было весьма трудно бороться – как, например, с той самой злополучной чашечкой кофе, но те были ещё страшнее. Казалось что тут сложного – переплюнуть себя. Но Николас не знал чувства меры в своих увлечениях. Эту привычку он сохранил до конца жизни, стараясь больше применять её во благо, нежели во вред самому же себе.

Этой новой страстью были карточные игры. Он как-то непроизвольно стал в них играть. Всё это пошло с тех самых пор, как он научился играть в бильярд. Дальше всё шло по нарастающей. Затем он стал с той же страстью играть в шахматы, и, наконец, дошёл до вышеупомянутой игры. В чём-то он стал повторять проступки Феликса: поздним вечером он часто посещал заведения специализирующиеся на этих играх, и тогда давал себе полную волю…

Что его подтолкнуло к этому далеко не безвредному увлечению студентов? Неудачи в достижении намеченной цели. Решение той огромной проблемы, которой Николас старался посветить своё время, так и не могло прийти, и он продолжал мучиться иллюзиями, сомнениями, предрассудками. Чтобы как-то избежать этого нервного напряжения, он шёл играть. Ещё и ещё!

Таяли деньги, отложенные на учёбу в дальнейшем. Таяли просто на глазах. И даже деньги, полученные за работу, никак не могли покрыть эту дыру в своём «бюджете». На каникулы, как это и водится, он ездил обратно, в Сербию, к своим родителям, но их черёд выпадал лишь в определённые месяцы – Вингерфельдт никак мириться не хотел с тем, что компания лишается одного из самых действующих его работников, хотя он прекрасно всё понимал. Этими каникулами были летние и зимние. Так весело протёк первый курс, так весело стал начинаться второй.

Николас прошёл через девять экзаменов с блеском, что какое-то время имя этого серба долго не выходило из стен университета. Оно было слышно во всех разговорах и студентов, и преподавателей. С наступлением этого лета, которого серб ждал с ещё большим нетерпением, переписка с родителями обострилась, он приезжал к ним даже на какое-то время погостить. Бесспорно, дом был полон всей радостью по случаю приезда такого высокопоставленного гостя, и ему уделялось всё время. Здесь не так уж много всего поменялось за столь большое отсутствие Николаса в семье. Сам он много рассказывал о Праге, своей работе, просто о людях, оказывающих на него внимание.

Тут-то он и рассказал о своих увлечениях, занятиях, чем не мало обеспокоил своих родителей. Правда Николас, ещё по молодости своей, особо не придавал этому какое-то сильное значение. «Для меня было наивысшим удовольствием сидеть за карточной игрой. Мой отец просто не мог простить мне столь бессмысленную трату времени и денег, в чём я давал себе полную волю. Он вёл примерную жизнь…» - записывал по ходу какие-то мысли в свой дневник Николас. Эта тетрадка была небольшой, в неё помещалось только самое сокровенное, и ещё неизвестно было даже самому сербу, что в ней должно было быть. Он свято верил, что она предназначается для чего-то большего, чем просто ведение записей, поэтому свою обыденную жизнь он не расписывал на страницу, сухо уделяя ей пару строк в суровом академическом стиле. В том же, что касалось философии, книг, мыслей, идей – тот тут количество страниц не играло никакой роли. Ибо именно эти увлечения и составляли основной костяк его второй жизни, явно не имеющей ничего общего с обыденной. Именно эта жизнь впоследствии и проявлялась в компании Вингерфельдта, где он мог дать себе полную волю (естественно, в отсутствие всякой какой бы то ни было учёбы).

После переезда обратно в Прагу завязалась острая переписка с родителями, где Николас много и увлечённо рассказывал о своей работе и занятиях. И ни слова про учёбу. Ей он не отдавал слишком много времени, считая её скорее вспомогательным направлением, нежели главным. С карточной игрой Николас пытался уже неоднократно завязать. Однако, несмотря на то, что он был полон решимости, философия его была слаба. И он всё так же продолжал проигрывать большие суммы денег в карты, а выигрыши раздавал побеждённым.

Отец его просто закидал письмами, полными красноречия и остроумия, в которых указывал ему на то, что надо оставить эту пагубную привычку, иначе хуже будет ему же, Николасу.

- И что же ты ему ответил? – обычно спрашивал Гай, хитро улыбаясь. Он не вмешивался в жизнь своего соседа, полностью предоставляя его самому себе, в чём, наверное, был прав.

- Я могу остановиться, когда мне будет угодно, но стоит ли тратить время на отказ от того, что доставляет мне райское наслаждение?

- Твоё дело. Но мне кажется, твой отец в этот раз абсолютно прав…

Гай не соврал, как это выясниться дальше. А между тем события продолжали принимать всё новые и новые обороты, вовсе и не думая останавливаться. Канитель продолжала раскручиваться, и люди вместе с ней, уносясь в потоке событий вперёд.

После того, как красноречия стала не хватать, пошли больше угрожающие письма, полные какого-то отчаяния, охватившего отца. Денег почти не было. А вечером можно было услышать подобный разговор:

- Нет, ну ты только подумай, кладу, значит, восьмёрку червей, а у него трефовый туз

- Это ещё что! А вот когда я играл! ...

Проиграв одну партию, Николас тут же садился за вторую, чтобы отыграться. Если выиграл, то играли третью, решающую. Проигрывал – садились за ещё одну партию, тоже отыгрываться. Фортуна не всегда улыбалась Николасу, скорее даже посмеивалась над ним. Ей доставляло большое удовольствие вертеть его судьбу в руках во все стороны.

В конце-концов, наступил пик всем событиям, и произошёл случай, который раз и навсегда положил конец всем заблуждениям. И сыграла здесь роль далеко не воля серба.

Из дома на улицу доносится запах ароматного кофе, которое только что заварили. Он ещё горячий, но источает незабываемый запах, что просто хочется его выпить. Гай, меж тем, предложил весьма оригинальный способ с этим кофе. Ему не давало покоя, что кофе уходит впустую, и стоило ему только остыть, а Николасу куда-то отлучиться или зазеваться, как чашка тут же оставалась пустой – проблем с сердцем у Гая не было…

Серб открыл свой заветный чемоданчик, отодвинул книги в сторону и выразительно взглянул на лежащие в пачке ассигнации. Взяв их осторожно в руки, он испугался. Теперь это уже не пачка. А просто несколько бумажек, сложенных вместе. Неужели он истратил все деньги? Надо, надо с собой бороться! – твердил мозг. Но душа упрямо не слушалась. И вечером того же дня Николас забрал эти последние деньги и проиграл…

Дальше пошло ещё страшнее. Он вновь отправился к своим родителям погостить, и тут не решился упустить случая. Мать его, добрая и своенравная женщина, понимала природу людей, и знала, что спасение придёт к человеку, только если он приложит сам усилия.

Проиграв все свои имеющиеся деньги, Николас просто стал умолять дать ему ещё денег на игру, обещая, что в этот раз он их выиграет. Мать терпеливо выслушала, и с болью в глазах ушла куда-то. Серб остался стоять в проходе, едва не задевая дверной косяк из-за своего роста. Он себя чувствовал далеко не лучшим образом. В нём проснулась совесть, стыд, но страсть к карточной игре так и не смогла утихнуть в его буйном, молодом сердце.

Мать вскоре вернулась с пачкой векселей, и всё с той же болью в глазах сказала:

- Иди и получи удовольствие. Чем скорее ты проиграешь всё, тем лучше. Может, ты только тогда сможешь справиться со своей страстью.

Наверное, она была права.

В ту ночь, когда Николас сел вновь за карточный стол, произошло воистину чудо. Он играл всю ночь, и вряд ли смог бы выкинуть её из памяти, ибо она оказала неизгладимое впечатление на его душу.

В тот вечер он полностью победил свою страсть. Сначала фортуна была не на его сторону, а потом коварно предала соперника Николаса и переметнулась на его сторону. Он стал отыгрывать всё: сначала деньги матери, проигрыши предыдущих дней, и к утру домой он возвратился с огромной суммой денег, которые поспешил припрятать в заветный чемодан.

С тех пор в карты он больше не играл…

- В тот день и в той игре я победил полностью свою страсть, и лишь сожалел, что она не была в сто раз сильнее. Я не только подавил, но вырвал её из своего сердца, чтобы не оставалось даже следа желания и пустил её по ветру. Сейчас азартные игры столь малоинтересны для меня, как ковыряние в зубах.

Гай только усмехался, подобно Чеширскому коту – он вновь оказался прав.

Но в бильярд, например, Николас так и не бросил играть, продолжая с друзьями посещать подобное заведение, где они предавались этому своеобразному виду отдыха. В довершение всего, как-то придя домой, Николас поспешил напомнить Гаю, который уже наверняка успел выкинуть из головы когда-то данное им самим обещание:

- Так ты научишь меня жонглировать предметами?

- Так собственно, в чём же проблема? – удивился такой простой просьбе Гай.

Проблема была совершенно в другом, и валлиец ещё не раз ругал себя за эту фразу, сказанную им, явно необдуманно. Предметы нашли вскоре – да и искать их не надо было, и Гай поспешил показать свой мастер-класс сербу, которого круговое вращение четырёх ржавых гвоздей, полученных в подарок от дяди Алекса, просто заворожило.

Урок усваивался быстро, но как это бывает, не без злоключений.

- Так! Вот уже хорошо… давай, не халтурь! Осторожно! Здесь мой буфет. Так, не трожь тарелки!

Николас едва успевал следить глазами за летающими гвоздями, которые ему, как переходящее знамя, поспешил вручить в руки Гай. Серб ступил ногой вперёд, пошёл дальше, даже несколько пошатываясь, как будто он шёл не по полу, а по верёвке, протянутой от одного конца здания до другого. Чуть оступишься – а там пропасть. Он прошествовал ещё немного вперёд, а тут сзади, как назло, появился вездесущий Гай. За что и поплатился.

В один миг серб потерял связь с предметами, что-то перепутал, и они поспешили рассыпаться в различных направлениях. Один из них поймал сам Николас, а второй удалось поймать… носу Гая. Железо, пусть и ржавое, далеко не самое лучшее, чем можно дать по носу. Валлиец подпрыгнул, как ошпаренный, держась рукой за нос.

- Сильно болит? – участливо спросил Николас.

- Давай проверим на тебе… Ухггг! – Гай куда-то выбежал из кухни.

На этом все эксперименты дома с жонглирование закончились. Для валлийца. Но Николас продолжал заниматься этим нелёгким делом – итог его занятий содержал в себе два разбитых фужера, одну сброшенную тарелку, и всё старательно припрятывалось в такие места, что о них было весьма трудно догадаться. Когда Гаю что-то требовалось найти, он начинал рыскать эту вещь по всей квартиры, и порой натыкался на подобные вещи, которые оставляли у него немало удивления, ибо он никак не мог вспомнить, чтобы он когда-либо что-то разбивал в своей квартире. Мы вновь обращаемся к домовёнку Кузе за ответом, но он, как и всегда, молчит.

У Гая была совсем другая жизнь, преисполненная своих весьма интересных событий. Каждый день он проводил то на одном, то на другом конце города, много общался, строил догадки, выдумывал, а под вечер, приходя домой, падал без задних ног на кровать. А завтра вновь начинается такой весёленький денёк. И вновь куда-то его забросит безжалостная и беспощадная судьба…

В этот раз она забросила его даже далеко от города. Но Гай нисколько не жаловался – какая разница, где ему суждено побывать, главное, что он что-то унесёт оттуда с собой. Сегодня он выкроил день для себя и своих занятий. Для этого пришлось ударно работать два предыдущих дня, но оно того стоило.

Гай стоял возле небольшого здания, где, как он понял по визитке, и располагалось именно то, что ему нужно. Дрожащими руками он прижимал к себе этот жалкий клочок бумаги, всё не решаясь войти. Затем вздохнул, и поняв, что терять времени не стоит, поспешил войти.

Это маленькая, заброшенная улочка, уже скорее корнями уходящая в пригород, была не густо населена. И не так пользовалась спросом. Кто знает, есть ли вообще в этом здании люди? Чтобы узнать, надо войти. И Гай вошёл. Здание представляло собой на первом этаже магазин велосипедов, и именно туда он и вошёл, надеясь встретить там продавцов или кого-то из тех, кто указывался в визитке. Он нисколько не ошибся в своих намерениях.

Здесь действительно кто-то был. Звякнул колокольчик в прихожей, послышалась возня за лавкой товаров. Или это мыши? Не, мыши так не скребутся. Мыши скребутся в его душе. Бешено клокочет сердце…

- Э, здравствуйте! – невнятно проговорил Гай, решив хоть как-то привлечь внимание к своей скромной персоне. Человек мгновенно обернулся к нему, встал с пола.

- А, вам что-то надо? Милости просим, вот пред вами целая витрина.

- Понимаете, мне бы…

- Прекрасно понимаю! – перебил продавец. – Вам что, велосипеды, может, мячи, или же вон часы?

- Да, постойте же. Дайте договорить… - Гай начинал свыкаться со своей новой ролью.

- Ах, да! Я понял, вам нужно что-то более необычное, типа вон тех товаров! Сейчас, сейчас.

- Да меня сюда послал один знакомый. По визитке.

Продавец не прошёл и половины пути, как вдруг остановился. Он обернулся выразительно назад, немного почесал в голове. Гай было обрадовался, что смысл его слов всё же дошёл до этого господина, но он здорово просчитался.

- Так вам какие мячи – большие, маленькие?

- Да поймите же! – Гай затряс этой визиткой перед носом продавца, как куском колбасы перед собакой. – Я ничего покупать не собираюсь!

Продавец опустил голову и замер. Затем взглянул с опаской на валлийца. Гай вновь стал ожидать очередных выходок в подобном стиле от него, но в этом раз он ошибся. И хорошо.

- Жаль. Очень жаль… - вздохнул человек. – Подавайте сюда вашу визитку. Я должен понять наконец, в чём зарыта собака.

- Наверное, не в земле, - вздохну Гезенфорд, оглядывая всё помещение. Ждать ему пришлось недолго. Вскоре продавец вернул карточку обратно.

- Теперь мне всё ясно. Я не знаю, причём здесь именно магазин. Так вы, говорят, отите увидеть изобретателей? – поинтересовался он, ухмыляясь. В его голове уже созрел гениальный план.

- Ну, я бы не отказался…

- Слушайте меня внимательно. Скоро в Париж приезжают братья Райт, которые и хотят продемонстрировать свои достижения публике. Там-то думаю, вы и сможете найти именно то, что вам так нужно и необходимо. Поверьте, та развалюха, что попалась вам в Праге на таком собрании – ничего абсолютно не представляет. Это лишь начало пути. Говорю вам, в Париже вы увидите именно то, что вас интересует. Удачи вам!

Тем не менее в руки Гая всё-таки попал один из предметов того магазина, пусть и вопреки его воле. Тем не менее он купил что-то, и с чувством выполненного долга вышел вон. Что ж, такова судьба дяди Алекса – постоянно оплачивать дальнейшие поездки…

[Генерал]

Глава девятнадцатая

Авас Бекинг прищурившись, смотрел на сидящего на крыльце Витуса. Главный механик явно был чем-то недоволен. Прикусывая травинку, он всё хмурился и хмурился. Правда, сидящего Витуса нисколько ничего не беспокоило. Он что-то рисовал на бумаге, и всё вокруг его ни капли не интересовало. Бекингу, весьма далёкому от искусства, естественно, всё было непонятно. Вскоре он решился высказать свои претензии к самому художнику:

- Ну, и что это за каля-баля?

- Между прочим, это ваза с цветами, - сердился Витус.

- Ну что мне от этой вазы. Ваза должна дома стоять, а не на бумаге. Только пустая трата времени и бумаги.

- А сам-то! – передразнил Витус, хитро ухмыляясь. – Ишь, умный какой! Я тоже могу командовать сворой лиходеев и мастерить всякие штуковины!

- Так что же не командуешь?

- Всё равно платят одинаково…

И оба поспешили замолкнуть. Витус больше углубился в своё занятие, с гораздо большей страстью принявшись рисовать. Бекинг переключился на другое – теперь он стал смотреть куда-то вдаль, и нашёл весьма интересным рассматривать проходящих, куда-то вечно спешащих людишек. Авас был единственным человеком в компании, который ни с кем не был во вражде, и ко всем относился совершенно одинаково. Он был своеобразной прослойкой между остальными шумными членами этого домашнего предприятия. Эта гора мускулов, абсолютно добродушная, но всё же что-то знающая и могущая, была так же отдушиной всех членов компании. Ему не стыдясь рассказывали всё, что было на уме абсолютно все люди. Авас мог что-то посоветовать, утешить. Он не обладал такой грубостью, был бесхитростным и вполне простодушным человеком. Этим все и пользовалась. Неудивительно, что Алекс поставил его во главе всего этого сборища инженеров - электротехников.

Да, с зарплатой были видные проблемы. Жалованье сейчас получали нерегулярно, и приходилось расплачиваться порой то из собственного кошелька, то просто энтузиазмом. А ещё всегда под боком был Витус. Откуда у него были деньги – пожалуй, он сам был не в курсе. Всё это казалось ему какой-то нелепой сказкой. Но, так или иначе, он оплачивал большинство расходов всеми уважаемого Александра Вингерфельдта.

- А ну-ка брысь с прохода! Расселись тут, воробушки, не протолкнуться!

Из-за двери показалась жена прославленного изобретателя с метлой наперевес.

- Вы что, забыли, что это вам не прошлое здание вашей компании. А ну, отошли все! Дайте мне убраться!

- Извините, - промямлили как-то вместе оба, словно провинившиеся дети.

За калиткой показалась грозная фигура Гая, который вёл куда-то, словно она поводке Николаса. По его выражению лица было видно, что ему это особо не доставляет удовольствия, у него, мол, у самого дел по горло, а тут ещё возиться надо… Вот валлиец подошёл к калитке и было видно по его лицу какое-то злобное торжество. Он словно бы к чему-то готовился. Демонстративно встав перед Николасом, он протянул руку к калитке и произнёс тоном давно чего-то ожидающего человека:

- Ну, я надеюсь, здесь с калиткой всё в полном порядке!

Он схватился за ручку её, повернул и потянул вперёд. Каково же было его разочарование, когда отворив калитку, он приложил немало сил. Дух компании переместился и на дом самого Алекса. Гай входит на территорию дома, оставляет велосипед у забора и проводит Николаса куда-то вперёд. Увидев двух стоящих молодцов, он презрительно усмехается:

- Что это вы здесь забыли, а? Мне кажется, Алекс вчера вам всем вчера ясно разъяснил, что приходить сюда вовсе и не зачем…

- Как незачем? – расширились глаза Аваса.

- Сегодня Алекс объявил отбой – ибо у него весь день битком забит делами. Ему с ними не протолкнуться, не то о вас, бедных, вспомнить. Наверное, он вам вчера забыл сказать об этом. С ним это бывает – человек он совершенно рассеянный. Так что по домам, братцы.

- Столько времени потеряли, - буркнул недовольно Витус, сдвигая на бок кепку и собираясь.

Дождавшись, пока они уйдут, Гай услужливо пригласил Николаса в дом, предварительно вытерев о ковёр ноги. Он знал, как здесь любят чистоту. Затем поспешил спросить жену Вингерфельдта:

- Милая, а куда же подевалась сама душа компании? Почему я его нигде не вижу?

- Может, он в лаборатории? – невинно пожала плечами она и продолжила подметать крыльцо.

Гай ничего не сказал, только было собирался открыть дверь, как услышал шум где-то позади себя. Николас мгновенно обернулся, сам чувствительный ко всем шумам, и увидел знакомую фигуру тучного мужчины на фоне забора. Вингерфельдт шёл явно недовольный, что-то успевая ворчать себе под нос. Он никого, естественно не заметил. Подойдя лишь к самому крыльцу, он увидел наконец стоящих Гая с Николасом.

- А! Пришли, голубчики. Что ж, доброе утро, господа! Надеюсь, уж для кого, для кого, а для вас оно было добрым. Гай, тебе разве не надо никуда? – спросил вдруг Алекс, переключившись с погоды на дело.

- Как раз надо. Я уже опаздываю, - начал раздражаться валлиец. – Своего работничка я привёл, я думаю, ты найдёшь, чем с ним заняться. А я опаздываю – у меня там дела, а потом ещё поезд…

- Какой поезд? – округлились глаза дяди Алекса.

- В Париж, - невинно ответил Гай.

- Зачем? Что ты там позабыл?

- Понимаешь, там именно располагается штаб-квартира одного нашего главного финансиста. Я думаю, ты прекрасно поймёшь, о чём я говорю… Ты просил меня раздобыть большую сумму денег, должен же я что-то предпринимать, верно я мыслю? И наконец, самое важное – там ещё вскорости произойдёт одно весьма интересное событие. Но подробности о нём вы получите позже. Нико! Не забывай выгуливать моего пса! Он очень мстительный и может укусить ни за что, ни про что!

Гай так же поспешил раствориться во тьме событий. Остались лишь Николас да Вингерфельдт. Даже жена Алекса поспешила уйти куда-то – впрочем, её никто и не держал. Вингерфельдт оглядел серба с высоты своего роста и поспешил спросить, как бы невзначай:

- Ну, что ты думаешь о нашем новом расположении компании? Нравится?

- Против ничего не имею, - кратко отозвался серб. – А для каких целей эта знаменитая калитка поспешила перекочевать сюда?

- Ну, не вся же слава тому умнику, что купил наше здание. А во-вторых, так удобнее будет всем нам привыкать к новой обстановке. И наконец, это опять-таки коммерчески выгодно, чёрт побери!

Когда прозвучало последнее, фирменное выражение дяди Алекса, Николас невольно улыбнулся. Они поспешили войти в дом, где и должна была продолжиться их беседа. Алекс сам звал к себе, за делом. Якобы у него имелась какая-то важная беседа, о нём самом, Николасе.

Для начала Вингерфельдт провёл его куда-то вглубь дома, в просторную, светлую комнату. Здесь и надлежало состояться той самой беседе, к которой так взывал дядя Алекс. Сам он присел на стул, выпрямил ноги, и кивнул Николасу на стоящий недалеко стул. Вингерфельдт обернулся к роялю, возле которого сидел, осторожно приподнял крышку вверх, и задумчиво простучал пальцем несколько нот. Всё так же, не закрывая крышки и держа руки на клавишах, он обратился к ожидавшему его сербу:

- Это комната моей племянницы. Сам её чёрт знает, где носит сейчас. Видать, порывы буйной головы сказываются. Как, например, бывает у меня.

Он вдруг ушёл в себя, убрал руки с клавишей и пропел своим грубым голосом, который во время пения оказался не таким уж и грубым, какую-то ноту. Едва он окончил, как из рояля донеслась в точности такая же нота, прямо из клавишей. Николас невольно удивился только что увиденному факту, который Вингерфельдт тут же поспешил подкрепить словами:

- Если нажать на правую педаль рояля, при условии, что крышка будет открыта, можно спеть какую-то ноту. Колебания голоса вызывают вибрацию струн, а нажатие педали позволяет струнам вибрировать совершенно свободно. Каждая струна в рояле вибрирует с собственной частотой.

- Чистейший резонанс! – кивнул согласно головой Николас, соглашаясь в этом с ним. – А откуда тебе самому известно это явление, раз ты не учёный?

- Я лишь жалкий исследователь мира, участь которого – облегчать всем нам жизнь. Я не исследовал законов природы, как Фарадей, Ньютон, Торричелли, Архимед или кто-нибудь ещё, моя цель просто наблюдать. Вот я и наблюдаю много различных явлений, многие из которых, вполне вероятно, открыты уже до меня…

- Всё может быть, - вздохнул довольный ответом Николас. – И всё-таки, зачем я здесь тебе так понадобился? Что-то случилось на работе?

- Нет-нет. К работе это никак не относится.

Светились в темноте глаза прищурившегося Вингерфельдта. Он опять что-то взвешивал в своей голове, что-то высчитывал, продумывал. Вдруг резко обернулся куда-то назад, и остановил свой взор на дверном проёме. Не понимая, чем он его так может заинтересовать, Николас с выжиданием уставился в том же направлении. Через несколько минут всё встало на свои места…

Раздался чей-то топот, лёгкий смех, который бывает только у детей, и в комнату вбежало двое ребят – мальчик и девочка. Глаза Вингерфельдта налились отеческой любовью.

- Знакомься, Николас. Дош и Дат, как я их прозвал, мои дети, - он усмехнулся.

Дош и Дат, в переводе с английского, означали точку и тире. Весьма примечательные прозвища для человека, отдавшего телеграфному делу свои шесть лет. Вингерфельдт хотел было разъяснить всё до конца, но его дети уставились на серба с неподдельным интересом, что великий король изобретателей, которому явно хотелось продолжать свои дела, невольно нахмурился. Но не зло.

- Так-так! Что это у нас, уроков что ли нет? Так я найду.

- Вон этот, папа, слишком смышленый! – вдруг сказал сын Вингерфельдта, указывая пальцем на Николаса. Серб даже растерялся от такого неожиданного внимания.

- Ну что вас, не учили, что на людей пальцем не показывают, а? А ну-ка все пошли вон, ваш любимый папаша будет вести очень-очень важную беседу. Считаю до трёх, а то иначе хуже будет. И чтоб духу вашего при счёте три здесь не было! Раз… Два… Три!

Николас невольно рассмеялся при виде этой доброй сцены. Но Вингерфельдт быстро перешёл от семейных забот к заботам, связанных с именем Николаса, и отделался одной-единственной фразой по поводу своего семейного счастья:

- Это только двое. А у меня их всего шестеро. И все шустрые, везде лезут, нос свой суют – ужас просто! Ладно, всё же перейдём к делу, пока всё моё семейство сюда не сбежалось и не отметило приход одного весьма смышленого паренька, - он вновь улыбнулся хитрой улыбкой и поспешил достать из кармана дорогую сигару. Но закуривать её не стал, скорее воспользовался ей, как дирижёр палочкой, расставляя правильно акценты в своей речи.

Николас поудобнее устроился на стуле, поняв, что разговор будет долгим. Ибо просто так к себе на дом он никого и никогда не повезёт. Таков уж был наш дядя Алекс. Когда случается что-то действительно важное, можно было услышать его приглашение к себе. Затем Алекс вспомнил о своём гостеприимстве и поспешил куда-то уйти (как он сам выразился, за чаем, без которого невозможно гостеприимство в доме Вингерфельдтов). А серб всё это время беспокойно сидел на стуле, чувствуя себя как-то неуютно. Как будто бы он сидел на иголках.

Тогда у него появилась хорошая возможность осмотреть всё то помещение, в которое он попал. Несмотря на то, что Алекс жил далеко не богато, семейство он содержал огромное. Мы умолчим про то, что он ещё содержал все свои компании, своё «домашнее предприятие» и остановимся на его доме. Восемь членов семьи, включая самого Алекса, проживало в этом не очень большом доме прямо на окраине Праги.

Взгляд Николаса скользил от светло-бирюзовых обоев дальше. Вот стояло два шкафа, в которых, наверняка, хранилось много всякой домашней утвари, одежды, посуды. Возле рояля стояли горшки с цветами, которые сразу придавали комнате какой-то уют. Дальше виднелись две кровати, стоящие на достаточно близком расстоянии друг с другом, маленький столик, на котором не было даже пылинки и всё стояло в строгом образцовом порядке. На нём возвышалось огромное зеркало, вверху поцарапанное. Но в общем плане, всё было просто прекрасно со всех точек зрения. Чувствовался уют в этом помещении, да и вообще во всём доме.

Вскоре вернулся Вингерфельдт, в руках которого были две небольшие чашки чая. Боясь их пролить, он шёл осторожно, тщательно выбирая дорогу, пока, наконец, не дошёл до Николаса. Серб благодарно принял это послание дяди Алекса и устроился поудобнее. Ибо разговор представал долгий.

- Итак, вспоминается мне одна весьма старая история, связанная с твоим именем. Это касается твоего заговора против постоянного тока, - Алекс поднял глаза на серба, при этом его лицо было окутано какой-то таинственностью, которая обычно бывает у шаманов.

- Ну? – выжидающе спросил серб, поняв, что сейчас ему устроят хороший опрос.

- Свои гениальные мысли ты изложил лишь поверхностно Новаку. Он тебя даже выслушивать не стал. Но я не Новак. Я – это я. Гениально, правда? Ладно. Меня заинтриговал этот случай. Я ни к чему не отношусь поверхностно – жизнь меня отучила от этого. Я не успокоюсь. Пока не осмотрю эту самую проблему со всех точек зрения. Вот скажи, раз ты такой умник, что ты знаешь об электрической индустрии?

- Ну, если переходить к делу, - поняв, что запахло жареным, сказал Николас, тщательно выбирая слова для речи. – Сейчас постоянный ток – основа всей индустрии, сейчас на нём всё базируется. Без него нынешняя жизнь просто невозможна. Но есть и другой ток – переменный…

- Вот! – довольно кивнул головой Алекс, которому ответ понравился. – Так вот, дорогой друг, продолжай-продолжай, я очень внимательно слушаю.

- Переменный ток, однако, широкого применения не получает, ввиду того, что люди просто недостаточно владеют знаниями, как с ним обращаться. Зато прекрасно знают, что такое постоянный ток. Но..

Вингерфельдт угрожающе поднял руку.

- Довольно. Мы вошли в курс дела. Теперь можно только ещё больше углубиться в сие происшествие. Значит, как мне доложили, в тот день тебе е понравилась несчастная машина Грамма. Ты пришёл к Новаку и предложил свою, новую оригинальную мысль, так?

- Так, - кивнул Николас, а про себя подумал: «Как будто допрашивают на суде».

- Но развить тебе её не позволили. Переходим к основной части нашего вопроса. Мне абсолютно безразлично, что ты думаешь о Новаке, и что он думает о тебе. Мне важна сама суть. Я слышал, ты в карты долгое время играл. Гай мне уже успел на всё нажаловаться. Не чувствуешь связи между этими двумя событиями?

- Да какая тут связь, - Николасу говорить на эту тему явно было неприятно.

- А вот я чувствую! Эти слова Новака подстегнули тебя к этому необычному и необдуманному решению. Оставим воспитание и нравоучения. Продолжаем логическую цепь событий: Новак тебе в сильных фразах сказал, чтобы выбросил эту идею из головы. И тогда ты решил назло всему свету водворить её в жизнь. Но по недостатку опыта ты никак не мог справиться с этой задачей. И тогда тебя стали подкашивать депрессии и неудачи. Чтобы как-то уйти от них, ты решил заиграть в карты. Действительно, приходило твоё облегчение. Но уходили деньги. Причём в довольно известном направлении. Теперь карт нету, а есть только ты: здесь и сейчас. Что ты дальше собираешься делать? Куда будешь путь держать?

Николас молчал, напряжённо думая, и начав цедить чашку чая. Он поднял глаза на Вингерфельдта и вновь принялся что-то обдумывать. Дядя Алекс, ещё немного отхлебнув чая, стал ждать ответа. Нет, он не отступится от этого серба!

- А что мне остаётся делать? Учиться да работать.

- Хватит уже мне тут лапшу на уши вешать! – начал сердиться Вингерфельдт.

- … И заодно пытаться найти это злополучное решение.

- А что, ты так уверен в своей правоте? Ведь ты не обладаешь и долей технических знаний. Что же тебя заставляет мыслить в таком духе. Что же тебя подталкивает к этой мысли? Откуда она к тебе пришла? – он был готов завалить несчастного студента вопросами. На самом деле он пытался просто понять то, чего не знал, что он никак не мог продумать при своей дальновидности.

- Я не знаю. Мне кажется, что решение где-то рядом. Но мне не хватает лишь какого-то толчка, доли, чтобы к нему прийти. Я всё блуждаю кругами вокруг него и всё никак не могу прийти к нему самому. Я не знаю, что мне мешает. Дело тут не в знаниях. Есть такая штука интуиция. Вот она иногда и делает три четверти работы. Я верю в то, что я абсолютно прав в этом. И не знаю почему.

- А можешь вкратце изложить, что ты увидел, что работало не так в машине Грамма? Что тебя там так смутило? – Алекс достал из кармана какую-то бумажку и карандаш и вручил их сербу.

- Я заметил, что щётки в динамо-машине слишком искрят. Это из-за того, что используется постоянный ток, - как я подумал далее. Надо убрать коллектор – он мешает самой работе машине, и подключить её к переменному току. Тогда бы устройство работало гораздо эффективнее.

Дядя Алекс слегка отклонился назад, задумался. Хитрый его взгляд долго-долго блуждал по лицу серба. Он словно что-то высчитывал.

- Так. Значит у тебя такие мысли и выводы (сердце Николаса сжалось, когда он понял, что сейчас ему вынесут вердикт). Хорошо, - задумчиво протянул Вингерфельдт. – Это весьма интересный и рискованный план, - и тут он спохватился. – Да понимаешь ли ты, что ты вершишь революцию во всём сознании людей?! Понимаешь ли ты, жалкий студент, что твои масштабные мысли перевернут весь этот мир?!

Он не говорил – слова из него сами полились потоком. Он был на пределе своих нервов, достал какую-то газету, принялся её лихорадочно листать, и наконец, найдя нужную страницу, поспешил показать Николасу. На ней был изображён… Генри Читтер!

- Видишь этого дядю? Вся его империя строится на использовании постоянного тока. Я, начинающий король электричества построил за свою жизнь множество всяко-разных машин и устройств, работающих именно на постоянном токе, я внедрил его в нашу глухую жизнь. А тут приходит какой-то сербский студент-второкурсник, и вдруг выдвигает такую крутую мысль. Типа все такие тупые вокруг меня, никто раньше ничего не думал в таком направлении. Да, Николас?! – Вингерфельдт вдруг рассмеялся. – Я такой крутой, знания мне нужны. Я всю жизнь пронюхал наперёд, а во всём виновата моя интуиция – она мне твердит, что я прав, даже если я не прав. И вообще все идеи подсказали мне зелёные человечки. Перпитуум мобиле! – вдруг воскликнул Вингерфельдт, отбрасывая в сторону газету. – Боже, какой наивный этот жалкий свет! Прошлое их ни чему не учит – они и сейчас пытаются построить то, что ещё древняя алхимия отрицала. Вечный двигатель – какая сладкая булочка, да? А то что ещё существуют законы природы, это не…

Дядя Алекс сконфуженно опустил голову, явно приходя в себя после этого порыва. У Николаса разве что волосы не встали дыбом от только что им услышанного.

- Вон! А знаешь ли ты, что такая оригинальная идея уже приходила кому-то голову. Берём Феррариса. Он тоже предложил идею применения переменного тока. И что, ему оно удалось? Вот свидетельство. Он-де, коллектор-то оставил, но что-то там похимичил, да ток из постоянного стал превращаться в переменный. Ну а дальше-то что, спросишь ты? А дальше вот что – потом он накатал доклад о НЕВОЗМОЖНОСТИ использования переменного тока в отечественных полевых условиях. А он тут мне, умничает!

Вингерфельдт вновь залился громким смехом. Серб ещё больше сжался.

- Так что же от меня ты ждёшь? – просто спросил Николас.

- Валяй. Только вряд ли у тебя что-то получится, - дядя Алекс взял в руки бумажку, на которой рукой Николаса был нарисован принцип его изобретения, и изорвал её в мелкие клочья . – Посмотрим же, на что ты способен. Только смотри, не заставь людей над тобой хохотать. Великий мистификатор ты, а не изобретатель! Надо же до такого додуматься!

И Николас ушёл. Поверженный, убитый. Это ему сказал сам авторитет научного мира. Вряд ли знал Вингерфельдт, какую глубокую травму нанёс этому впечатлительному сербу. Но было уже поздно – а назад дороги нет. И Николасу ничего не оставалось, как утереть слёзы и вновь идти по своему пути, несмотря ни на что…

 

Генри Читтер смотрел свысока на здание, в котором располагался банкирский дом Моргана. Несложно догадаться, кто был его главой. Ах, какой всё-таки лакомый кусочек! Но сейчас его путь лежит не сюда. В высоком чёрном цилиндре, в смокинге, с тростью наперевес, гордо вышагивает чудовище с Уолл-стрита. Какое ему дело до других людей – он задался одной-единственной целью…

В кабинете душно. И рука мгновенно открывает окно. Говорят, свежий воздух прочищает мысли. Поверим им на слово. Генри садится в своё кресло, на руках у него сидит котёнок. Так, начинается новый день. Что-то он сегодня должен сделать важное, но в чём вопрос – что же? Впрочем, не будем торопиться с выводами – если ты не можешь сам прийти к идее, она сама придёт к тебе.

Появление Грайама Берга котёнок встретил встопорщенной шерстью. Так Читтер понял, что кто-то вошёл. Развернувшись, он увидел высокого мужчину с волевыми чертами лица.

- А! Так это ты. Как я рад тебя снова видеть! – лёгкая улыбка, которая бывает только у промышленника, продумывающего в своём мозгу очередную гениальную аферу.

- Читайте газету, мистер Читтер! Я думаю, вы весьма обрадуетесь одной статейке… - глаза знакомого незнакомца засветились тем же блеском, что и у Генри. – Это дело стоило мне очередным местом в редакторской конторе.

- Тебя бы выгнали оттуда и без меня! – махнул безнадёжно рукой Читтер. – Я боюсь даже сосчитать, сколько подобных инцидентов произошло за твою краткосрочную жизнь.

- Ты читай, читай!

Берг присел на стул, закинул ногу на ногу. Внешность у его была, как у викинга или крестоносца из двенадцатого столетия – тяжёлый подбородок, густые брови, густые светлые волосы, в конце один из их пучков заплетается в коротенькую и маленькую косичку, бородка, охватывающая всё пространство от носа до подбородка. Словом, всем видом он скорее походил на разбойника, чем на редактора газеты. Хотя, может именно поэтому он никогда не имеет постоянной работы и его отовсюду гонят?

Рука Читтера скользила по газете. Ага, вот оно! Вингерфельдта выселили с тёплого местечка на Харватова. Неплохо… Генри с благодарностью взглянул на Грайама Берга – это ведь на его совести хранится подобное утверждение. Читтер снова присел, положил часы и газету на стол. Сейчас он больше всего походил на того величественного магната. Он размял руки и усмехнулся.

- Что ж, нам остаётся только радоваться! Теперь, устроив антирекламу нашему дорогому господину, мы добились хороших успехов. Хорошо, что я имею таких людей, как ты!

- Мне за это платят.

Именно Берг был повинен в этом событии. Он хорошо поторопил время, и механизм сработал чётко и слаженно. Делать аферы и скандалить ему нравилось. А Читтер всегда давал такую возможность у себя, тем более старому другу и знакомому. Грайам ещё раз осмотрел всё помещение.

- Ты кого-то ждёшь?

Но не успел Генри ответить на вопрос, как в комнату без стука вошли высокая женщина и какой-то худой мужчина в очках (видно профессор, – решил Читтер). Генри оглядел всю свою комнату и высказал волновавшую его мысль вслух:

- Уж не знаю, разместимся ли мы тут все. Кстати, добрый день, Илайхью!

Спустив котёнка на колени Берга, он быстро куда-то вышел, а затем вернулся в сопровождении человека, тащившего два лишних стула.

- Так, вроде всё, - смотря, как усаживаются его гости, сказал с некоторым облегчением Читтер. – Теперь мы все в сборе. И можно спокойно начать этот весёленький разговор. Итак, господин, я бы хотел услышать, кто вы и всё такое. Не могу же я знать всех людей в Америке, вы ж это понимаете?

- Конечно, - согласно кивнул человек. «Учитель из сельской школы» - более точно поставил свой диагноз этому человеку Читтер. – Я профессор Машен, преподаю в одном из университетов. Я сам раньше занимался электричеством…

- Электричество! – вдруг воскликнул Читтер.

- Я сделала всё, как ты просил, - улыбнулась Илайхью.

- Вы говорите-говорите! – прошептал обрадованный Генри. – Ведь это именно то, что мне сейчас нужно. Наверное, вы догадываетесь о моём положении – всюду я вроде изгоя, везде я числюсь отрицательным героем. Впрочем, ладно. Я всего лишь бизнесмен, и мне важны деньги. Верите ли вы в возможность электрического освещения?

- Э-э, - растерялся от такого потока вопросов профессор. – Понимаете ли, я сам раньше занимался этим вопросом…

Читтер облокотился к спинке своего величественного кресла и смотрел сверху вниз на робкого профессора. Конечно, эта стеснительность понятна. Читтер – это не просто человек! Это целая легенда, бродящая по Америке и держащая всю страну в диком страхе.

- Вы продолжайте. Мы не съедим. Просто скажите, возможно это или нет.

- Теоретически – да. Как человек, который отдал этому делу большую часть жизни, я с уверенностью могу сказать, что…

- Довольно лирики! – оборвал резко Читтер.

Затем он обернулся к Илайхью. Сделав ей жест рукой, он задумался. В этот миг все думы Генри не предвещали ничего хорошего. Со зловещим выражением лица он впился взглядом в несчастного профессора. Илайхью подошла к столу Читтера и достала несколько пачек долларов, заранее приготовленных на этот случай.

- Значит, говорите да. А если подумать… - и он рукой показал на деньги. – Вы по-прежнему так считаете?

- Пожалуй да, но не совсем.

Взмах тростью в руках Генри, и на столе появляются ещё деньги.

- А теперь?

- Пожалуй, что нет, - сдался профессор.

«Ох уж эти жалкие людишки! За золото они продадут всё. Что поделаешь, сейчас такое время», - подумал про себя Читтер. Затем он стал развивать свои мысли далее:

- Этот Вингерфельдт – словно палка в нашем колесе. Из-за него я терплю убытки и не могу нормально заняться делами. Живя совсем на другом континенте, он портит мне жизнь здесь, в этой частной конторе. Так вот, послушайте меня, что я вам скажу. Вы против того, если я вам предложу провести лекцию о том, что освещение невозможно?

- Но…

- Невозможно. Вы меня понимаете? – Трость Читтера указала на аккуратно сложенные пачки денег. Под взглядом троих человек профессор не устоял.

Он коротко кивнул, а Генри с невероятной для него легкостью встал на ноги, подошёл к профессору и любезно похлопал его по плечу, как старого друга. Зловещая улыбка не сходила с его лица.

- Вот и прекрасно, я же вам говорил, что мы сработаемся!

Проводив этого человека за дверь и указав ему, куда идти, он вновь вернулся в свой кабинет и сунул трость под мышку. Читтер принялся насвистывать один навязчивый мотив песни одного серба: «Чести золото не купит». Берг поспешил ехидно заметить, глядя, как Генри в задумчивости крутит свои усы.

- Ты знаешь, Генри, в Германии недавно звучало твоё страшное имя. Кайзер Вильгельм был недоволен, что его усы имеет какой-то промышленник.

- Сами мне награду дали бог знает за что, - и Читтер показал на свой немецкий, единственный орден, с которым не расставался никогда. – А теперь ещё – тьфу! Жалкий народец. И вообще, это у кайзера усы как у меня, а не у меня, как у него. Ему дай волю, он и собаке покажет, как правильно надо гадить. Только и делает, как всех учит… Ненавижу этих политиков!

- А сам бы полез в политику, а? – спросила Илайхью.

- Не знаю, - резко оборвал Читтер. – Сейчас у нас о другом помыслы… Мы остались одни – и вынуждены теперь ото всех обороняться.

- Что ты думаешь о Вестингаузе?

- Ему бы лучше заняться своими пневматическими тормозами, он ведь знает в них толк. А он всё лезет не в своё дело. Как и все эти Морганы, Рокфеллеры, Томсоны, Хьюстоны… Но раненый лев никогда не подаст лапы своим охотникам! Никогда! Они думали, что выжат меня, но я не сдамся, пока у меня есть деньги и средства! Я готов к борьбе и буду бороться.

Заговорил дух магната. Скоро действительно начнутся великие дела на континенте.

 

Напротив, стояло здание «дома Моргана». В нём, как это ни странно, верховодил дугой не менее именитый промышленник – Джон Пирпонт Морган. Для него совсем неплохо складывались дела. Как, например, и для миллионера Рокфеллера. Но потом пришёл Читтер. И 90 % всей добываемой нефти трестом Рокфеллера в стране стали 44, а Морган лишился своей конторы привилегий. Теперь все шли уже к Читтеру на поклон – а банкирский дом никто уже серьёзно не воспринимал. Естественно, это не устраивало Моргана. Даже очень не устраивало. Он, миллионер, всегда, если захотел, вершил судьбы мира в своих руках. У него было власти побольше, чем у политиков. Он финансировал проекты и прочее, без него не обходилась ни одна сторона жизни. А потом Читтер. Этот наглый выскочка! Ничего не остаётся, как обвинить ему войну! И война началась. Причём на два фронта – интриги Генри сделали так, что все более ли менее богатые люди восстали против него и стали вести продолжительную борьбу против него. С одного конца Джордж Вестингауз, автор 400 изобретений, сын какого-то токаря. Ныне – ведущий промышленник Америки. Томсон и Хьюстон – тоже два промышленника-изобретателя, проекты которых переехала тропа Читтера. И опять же Рокфеллер, которого вполне не устраивали нынешние дела в мире нефтяной промышленности. А ещё есть Вингерфельдт, который напрямую воздействует на Читтера. Что оставалось Генри? Правильно – окопаться и засесть в глухой обороне. А он? Полез в наступление – да причём ещё в какое – его дела способны удивлять даже современников. А он ещё побеждает – да ещё с таким солидным преимуществом! Каков же это хитрый лис во всей Америке! Вот уж кто действительно может оказаться не по зубам. Один Читтер стоит голов всех ведущих промышленников и магнатов. Да, он ходил по лезвию ножа, но делал это так искусно, словно бы был прирождённым акробатом. Так на чём мы? Да, на Моргане.

Джон Пирпонт Морган. Не коронованный король Америки. Миллиардер, лучший бизнесмен в мире – его банк знаменит на весь свет, деньги текут рекой. Самый богатый человек в мире (!). Такие, как он, и решали судьбу всей Америки. Что ещё можно о нём сказать? Вот же он, да-да, этот самый человек с громадным красным носом (наследственная болезнь), который швырял на искусство свои огромные капиталы. Он был богом и дьяволом одновременно. Говорили, что ему свойственна сатанинская безжалостность и тот, кто задел его хотя бы по мелочи, не мог рассчитывать на пощаду. Говорили, что взгляд его больших, широко расставленных глаз не могут выдержать даже очень сильные люди: это все равно что смотреть на фару несущегося прямо на тебя паровоза. Говорили, что он нежно любит кошек и собак, помогает бедным, верен друзьям, великодушен по отношению к женщинам - лояльные к Моргану журналисты описывали его так, что ему самому становилось тошно.

Железнодорожный король, торговец золотом и оружием, знаток банковского дела… Громоподобные титулы! Одна большая, жесткая монополия царила в антимонопольном государстве. Но при этом он не был никогда в своей жизни счастлив. Болезненный, всю свою жизнь страдающий какими-то хворями, вечно шмыгающий заложенным носом, он производил страшное впечатление. Он увлекался искусством – может, именно это и спасло его жизнь? Он не взирал на цены – денег было у него предостаточно, скупал всё: картины великих художников, предметы античного искусства, скульптуры, фарфор, словом, всё, что мог достать. А потом раздаривал различным музеям. Благотворительность, на которую подсадила его же собственный библиотекарь Белль да Коста Грин (а библиотека у Морганов, следует сказать, была огромная), кстати, она сама была самой лучшей библиотекаршей в мире…

Но он был всегда одинок. Как это и бывает. Он не имел ничего против света, но временами ему становилось тошно. Семейного счастья у него так никогда и не было (разве что его первая жена). И тогда он уходил в работу. Эта работа и поддерживала в нём какой-то внутренний стимул, заставляла уходить от собственных невзгод. Как и Читтер, он любил животных. Они помогали ему ещё с детства избежать одиночества – так, известна на свете история о его канарейке по имени Салли Вест.

И Читтер. Обаятельный, остроумный, гонящий всю прессу прочь, живой, активный, готовый на самые невероятные решения. Он молод – вся его жизнь впереди. Он не самый богатый человек в мире, не у него миллиарды, он не имеет за своей душой монополии, не влияет на политику, но… влияет на умы и действия тех, кто способен влиять на политику. Человек пробивной, своего состояния добился исключительно сам и своим трудом, - из семьи он происходил далеко не аристократической, он знал, что такое настоящие рабочие, да и его родители были эмигрантами, пережившие многие тяготы того времени. Своевременная суета во время золотой лихорадки позволила этому наследнику эмигрантов неплохо подзаработать. Континентальная компания Читтера, уже известная во всём мире, раньше занимающаяся геологией (просто удачное прикрытие), ныне занимается месторождениями и добычей нефти, занята продажей её и прочем, прочем, прочем. Это только Аляска – но как звонко она ударила по карману ведущих нефтяных магнатов! Читтер не был тем шаблонным бизнесменом, хитрый, способный на любые козни, мотивируя это древним правилом джунглей – «не будешь убивать ты - убьют тебя», он и персонал такой себе подобрал – настоящее сборище различных авантюристов и разбойников. Уже страшно? Тогда можно представить себе, как дрожали стены всех корпораций и зданий великих магнатов. Но нет, не всех. Были и такие, которые ко всему этому относились вполне нейтрально.

- Этот Рокфеллер… Хотя господин О’Читтер ударяет именно по его карману, нисколько не спешит действовать. Если позволять первому продолжать свои козни, это может плохо кончится. Для нас. Господину О'Читтеру ничего не стоит захватить власть хотя бы над банками. Он давно покушается на мой банкирский дом. Он спит и видит, как дом Моргана станет домом Читтера, - продолжая шмыгать носом, откровенничал Морган со своей библиотекаршей – единственным человеком, который знал обо всех его переживаниях, страданиях, взлётах и падениях. – Но есть и надежда. Она заключается в одном весьма непокорном и трудном характере в Европе. Да, да, я говорю об Александре Вингерфельдте – этот предприимчивый молодой парень неплохо дружит с башкой, он как раз из тех, кто нам нужен. Сейчас он переживает не лучшие времена. Его многочисленные компании и дальше развиваются, но сам он на грани банкротства. С маленькой командой доверенных сотрудников они творят воистину чудесные вещи в маленьком подвале дома. Им не хватает спонсора. Если мы выступим в этой роли, то сможем добиться весьма неплохих успехов. Чихать на всех этих рокфеллеров, вестингаузов, фордов и прочих! Мы справимся и без них!

Решив подкрепить свои слова делом, Морган громко чихнул. Очередная болезнь, а ведь с ними он уже так сжился, что и вовсе не обращал внимания на многие его мучающие боли и заразы. Как и Нобель, человеком он был неуравновешенным и болезненным.

- Это вполне неплохая мысль, - вслух продолжил размышлять Джон, - и надо спешить её реализовать. Война с господином О'Читтером приобретает весьма скудный характер. Она затягивается – ему-то что, ему выгодно этим заниматься и поднимать скандал за скандалом, тем более, если они в первую очередь вредят нам. Я не так молод, чтобы продолжать вести эту весёлую передрягу. Вот посмотри!

В руках великого магната была сжата стопка всяких бумаг разного формата и качества.

- Это всё – иски в суд. Он судится со всеми ведущими людьми, которые ему мешают. Мы прошли уже через множество судов, сейчас он пишет очередной иск в суд и плачет по поводу того, мы устроили без его ведома монополию, а теперь не хотим делиться. Он сетует на то, что у нас антимонопольная политика. И жалуется, жалуется, жалуется. До чего он мне тошен! Вот так уже (И Морган провёл ладонью по своему горлу так, словно бы хотел его перерезать)! Ты знаешь, как я расправляюсь с конкурентами. Я бьюсь с ними до победного, пока не разорю их, или не переманю их на свою сторону. Но господин О'Читтер – вот это да, тот весьма крепкий даже для меня орешек. Его ничего не берёт. И это так – в своё время он прошёл хорошую школу жизни, и теперь как зверь, чувствует опасность и изворачивается. Хотя, он всего в нескольких шагах отсюда…

И Морган подошёл к окну, отбросил занавеску и с нескрываемым призрением посмотрел в сторону окна ненавистного дома, в котором одиноко горела свеча. И это у такого богача, как Читтер! Какой позор…

- Решено. Завтра я отправлю сои приказы по поводу финансирования Вингерфельдта. Это риск! Большой риск. Лишь бы у этого парня всё получилось с его изобретениями…

На том и порешили. На следующий день, прочитав о решении своего «коллеги» Моргана в газете, другой, не менее именитый человек, чьё имя стало почти нарицательным, предался долгим и грубым ругательствам. Этого человека звали Рокфеллером.

В то время даже поговорка такая ходила: «Быть богатым, как Рокфеллер». Этот человек нажил себе весьма неплохое состояние на нефти, можно воистину окрестить его «нефтяным королём» - прозвище, которое долго носили братья Нобели. Но то в Европе. А в Америке совсем другие дела – этот континент лет на сто отставал от бурной своей «коллеги». Рокфеллер стал первым (!) миллиардером в мире. Ещё одна монополия, и снова в антимонопольном государстве.

Он смело давал взятки, не брезговал никакими средствами. Был личным другом Генри Форда, и часто раскаивался перед ним. Был мизантропом. Он ненавидел буквально всё: деньги, любовь, свет, людей… И всё же это был весьма влиятельный человек. На выборах он дал такую взятку, что всенародному избраннику ничего не оставалось как закрыть рот и продолжать болтать о несуществующих монополиях. А в тени стоял всё тот же страшный Рокфеллер.

Им пугали маленьких детей. Нефтяная лихорадка, захватившая мир, стала его золотым ключиком. Иными словами, зарабатывающий на торговле предприимчивый парень, оказался в нужное время в нужном месте. В 1871 году его компания (уже переименованная в Standart Oil) могла выдержать волны финансового кризиса. И выдержала. Фактически, он монополизировал промышленность по добыче нефти, скупая разоряющиеся холдинги.

Джон Рокфеллер считал живопись полным развратом и в его доме до сих пор нет ни одной картины – эту нелюбовь он привил и детям. Он мало ел, относясь к аппетиту как наказанию. «Что это такое: ешь и ешь, и еще хочется», – говорил он Генри Форду. На еде, он, кстати, не экономил, но и траты на нее считал бессмыслицей. До умопомрачения любил каштаны – все его карманы были забиты ими. И тем не менее тоже не жаловался, и занимался благотворительностью.

Своих детей он стремился воспитывать в том же духе. И они научились жить своим умом, и не только состоянием их богатого папочки.

И вот этот человек сейчас стоит возле окна своего дома – страшный, злой. И его личным слушателем на сей раз всё тот же старый приятель Генри Форд.

- Морган решил повести игру так, значит. Пусть! Пусть! На этом он и сломает себе всю шею. Мы поступим похитрее. Пусть они все перебьют друг друга в этой схватке, а нам достанутся все лавры победителя. Пусть Вестингауз занимается своими тормозами, а Томсон с Хьюстоном экспериментируют над переменным током. Пусть изобретёт лампу Вингерфельдт, и пусть на него растратит своё состояние Морган. Главное, чтобы рухнул Читтер. Вот мы и будем против него, пока не свергнем его с пьедестала. Мною купленные люди уже занимаются тщательным изучением его достижений. Скоро он взлетит на воздух со всем своим состоянием, как на пороховой бочке! Этот враль того стоит. Скоро всплывут весёленькие фактики, и покатится звезда гениального бизнесмена туда, откуда она вышла! – и он глухо рассмеялся. Но в трущобы Читтер идти отнюдь не горел желанием…

Рокфеллер знал о многом. В его голове давно уже был составлен хитрый план всех действий. Никто кроме него, не знал всей этой системы. Ему стоило только нажать на кнопку – и вся Америка задвигается. Но он чего-то выжидал. Чего? На этот вопрос может ответить лишь время.

Что мог ответить своему хорошему знакомому «автомобильный король» (и тоже король!), который в своих книгах претендует на роль социального реформатора, сам благотворитель и создатель конвейерного производства? Генри Форд сам часто выступал за человечность, которую умело сочетал с деньгами (одно другому не мешает) и нажил тоже весьма неплохой капитал. А оставалось ему лишь одно – слушать да делать выводы. Он не лез во все эти передряги, и вероятно, делал правильно…

В другой части света, в пригороде Праги, с наступлением вечера случился весьма забавный разговор, который несколько опережал события в Америке:

- Витус, ты меня слышишь? – ещё не теряя надежду уговорить его, продолжал дядя Алекс, преграждая путь из дома. – Какая тут лампочка! Я говорю о целой системе освещения. Я забегаю вперёд. Разве я многого прошу? Мне всего-навсего нужны пятьдесят тысяч долларов, и дело будет у нас в кармане!

… Вряд ли знали они, какой сюрприз им преподнесут следующие дни!

[Генерал]

Глава двадцатая

Авас Бекинг был кем-то вроде личного механика Вингерфельдта. Весьма интересная должность, не так ли? Именно ему приносил все свои чертежи гениальных изобретений дядя Алекс, а ему ничего не оставалось, как всё это претворить в жизнь. Порой он сам не знал, что собирает. Каждый день был для него сюрпризом.

«Фабрика изобретений» - так назвали всю эту деятельность маленькой сплочённой компании в доме изобретателя. А позднее именно так прославится другое место на другом конце света – «Менло-Парк». Но сейчас по-прежнему 1908 год, со своими неувязками и тайнами…

Деятельность начала кипеть в самом разгаре, с тех пор как всю свору лиходеев Вингерфельдта выгнали прочь с их прежнего места. Идеи шли интенсивно, работы было много, поэтому подвал дома всегда был освещён. Здесь не было ни праздников, ни выходных. Одна работа. Большая, неутомимая и страшная работа. Именно в этой среде Вингерфельдт чувствовал себя, как рыба в воде. Он шёл к своей цели, несмотря ни на какие преграды. Удивительный человек этот изобретатель.

В этот миг он разрабатывал метод записи телеграмм на поверхности плоского вращающегося диска иглой, которая по спирали наносила точки и тире. Для воспроизведения телеграммы плечо рычажка помещалось в желобке цинкового диска, и когда диск вращался, плечо опускалось и поднималось в соответствии с пометками на диске.

В этот момент Вингерфельдт зачем-то запустил машину на большой скорости, и плечо рычажка начало вибрировать, издавать звуки. Алекс был поражён своим открытием. Если прикрепить плечо рычажка к диафрагме, будут возникать звуковые волны разной частоты, - мгновенно сообразил он. Алекс поместил в сделанное им устройство полоску плотной бумаги, и крикнул «О-го-го!..» Вибрирующий звук привел диафрагму в движение. Игла, соединенная с диафрагмой, оставила след на бумаге. Тогда Вингерфельдт перенастроил устройство, и теперь след, оставленный иглой на поверхности бумаги, активизировал диафрагму. Раздалось еле слышное «О-го-го!..»

Ведь долгое время Алекс работал над усовершенствованием телефона… Ныне этот опыт очень даже пригодился. Ведь телефон имеет много общего с этим изобретением. Рука быстро набросала чертёж будущего изобретения.

Авас сидел на своём прежнем месте в так называемой лаборатории и о чём-то размышлял. Через несколько минут к нему подошёл сияющий Вингерфельдт с листком бумаги, на котором, как всегда предполагалось, должен быть изображён какой-то чертёж. Интуиция Аваса не подвела, как ни странно. Дядя Алекс молча положил лист на стол и усмехнулся сквозь усы.

- И что же это будет? – принялся изучать чертёж Авас.

- Говорящая машина, - не раздумывая, ответил Вингерфельдт, и механик долго смеялся над шуткой Старика.

Гораздо больший смех вырвался в дальнейшем. Чертёж не был так полон деталей, и порой их приходилось додумывать и домысливать самому – но это уже не важно. Здесь действовала чётко налаженная Вингерфельдтом система: последнему стоило только цыкнуть, чтобы запустить механизм компании в дело. Вот и здесь так: за одним столом трудится он, Авас Бекинг, пара столов просто завалены всякими материалами, чуть поодаль Нерст крутит спирали под дуговые лампы, тут же стучит телеграф Надькевича. Не так далеко и сам Вингерфельдт, поглощающий книгу за книгой, пытаясь ответить себе на многие вопросы.

Везёт же некоторым! Это касается всяких умников наподобие Бариджальда, у которого вся работа заключалась на улице – он работал с механизмами, машинами. Но и то, в последнее время его довольно часто стали вызывать сюда. Колдун был неумолим в своих желаниях. Слово «невозможно» вообще было для него пустым звуком, и часто, когда он его слышал, он притворялся глухим.

Кстати о глухоте. Неизвестно отчего, но здесь, в подвале, со слухом Вингерфельдта творилось иногда совсем неладное. Иногда он прикладывал магнит к уху, чтобы лучше слышать, иногда просто выходил из помещения. Но эти особенности, по его же собственным словам, помогали ему спать, как убитому, или же сосредоточенно работать. Он ведь никогда не слушал пустые разговоры – сначала он от них просто бежал, потом всё стало гораздо проще – он их просто не слышал. Или не хотел слышать. Притворялся или не притворялся – это уже отдельная тема для будущих историков. В лаборатории, ради которой он мог отдать всю свою жизнь, на слабости и капризы просто не обращалось внимание.

Теперь о подвале. Как было сказано ранее, в нём так же было несколько столов – но Вингерфельдт их расставил так, что всюду было вполне просторно. Здесь больше царил порядок, нежели в прежней лаборатории. Достаточно сказать, что в ней ничего просто так, без разрешения Алекса, не взрывалось, не проливалось, и не прыгало по полкам. Здесь была чистота, благо та же жена Вингерфельдта не позволила бы, чтобы в дому царил полный беспредел по вине работающих внизу людей.

Но работа продолжала идти своим чередом и, причём, весьма успешно. Цель маячила уже на горизонте. Люди уже видели, что очень даже близки к ней. И снова вернёмся к Авасу Бекингу. Простому, бесхитростному работнику Вингерфельдта.

У него сейчас очень ответственное задание. Впрочем, любое задание ответственное. Лоботрясов здесь не держат – да и сами не выдержат по двадцать часов работать без устали. Вингерфельдту лентяи не нужны – их и так вон сколько на свете бродит! Так что работать, работать, и ещё раз работать. И не ныть. Да какое тут ныть – ты только начни, как вся команда Вингерфельдта в миг пресечёт тебя. Сиди, и не жалуйся. Мы все в одинаковых условиях. Вполне справедливо.

Но что же заставляло таких простых людей вроде Бекинга работать в этом мрачном помещении на тридцатичетырёхлетнего учёного за несуществующие деньги? Зарплату ведь платили плохо, особенно сейчас, не регулярно. Может обаяние Вингерфельдта? Ведь если дядя Алекс чем-то интересовался, он умудрялся подсадить на это всех. Так или иначе, теперь всем без исключения стали интересны лампы накаливания. А не будут интересны… Впрочем, это совсем уже другая история, и на практике она никогда не происходила. И, наверное, к большому счастью самого дяди Алекса.

На чертеже, на котором было написано: «38 крон», был изображён вращающийся цилиндр, приводимый в движение ручкой. Он был обернут листом олова. При вращении цилиндр продвигался вдоль двух неподвижно закреплённых рожков. Один рожок был микрофоном. В нём находилась гибкая диафрагма с крохотной иглой; игла соприкасалась с оловянной оболочкой цилиндра. Чертёж превратился во вполне нормальное устройство. Интересно всё-таки, что же это будет? Скоро приоткроется и эта завеса тайна. И опять благодаря доброму дяде Алексу. Конструкция выглядит солидно, но как её применять – знает лишь один человек, впрочем, как и всё её происхождение.

Дорогое газовое освещение горит в подвале. Вингерфельдт, подобно льву, стоит возле стола и выжидает. Подходит невысокий Бекинг, не спеша, чтобы не дай Бог, уронить это, несомненно, чудо техники! Дядя Алекс берёт эту необычную вещицу в руки, ставит на стол. Возле Вингерфельдта мгновенно появляются люди: Нерст, Авас и Надькевич. Они поняли, что являются свидетелями величайшего открытия в истории человечества.

Дядя Алекс берёт в руки бумагу. Все смотрят на него точно, как на кудесника. Бумагу прикрепляет к деревянному цилиндру, ставит на неё лапку. Все молча выжидают. Даже дышать бояться. Вот он, момент истины! Затем он начинает постепенно вращать цилиндр, и говорить в микрофон:

- Любимый друг у Мэри был,

Ягнёнок белоснежный…

Начинает говорить Вингерельдт первое пришедшее на ум детское английское стихотворение, вибрации диафрагмы оставляют шероховатые линии на бумаге, подобно сейсмографу. Но не успел дядя Алекс и договорить, как бумага рвётся, а следовательно, первый дубль не удался.

Нахмурив брови, он берёт в руки второй лист бумаги, вновь ставит его на цилиндр, сверху помещает рукой лапку с иглой и вновь начинает своё прежнее действие:

- Любимый друг у Мэри был,

Ягнёнок белоснежный.

За Мэри всюду он ходил,

Дарил любовь и нежность.

Вингерфельдт довольно улыбается, чувствуя, что теперь ничто не сможет помешать его коварному замыслу претвориться в жизнь. Но все стоят в прежнем молчании. Они по-прежнему чего-то ждут. И дядя Алекс не заставляет их долго ожидать. Он снимает микрофон, цилиндр возвращает в первоначальное положение, и другая трубка со значительно более чувствительной диафрагмой и более лёгкой иглой становятся на место микрофона. Затем он начинает вращать рукоятку, иголка передаёт вибрацию диафрагме.

И машина вдруг… заговорила! Игла точно идёт по этим непонятным кривым линиям, записанных во время монолога Вингерфельдта и произносит каким-то механическим, сверхъестественным, и в тоже время похожим на голос дяди Алекса слова:

- Любимый друг у Мэри был,

Ягнёнок белоснежный.

За Мэри всюду он ходил,

Дарил любовь и нежность.

Тайна разгадана. Но это фантастика! Такое простое устройство, и в то же время такое сложное. Возможности использования этого изобретения просто огромны: можно записывать музыку, голоса членов семьи, людей, всё, что душе угодно! Вингерфельдт, автор этого творения, скромно стоит в стороне и ждёт отзывов по поводу оригинальности своей идеи. И он не заставляет долго ждать.

- Браво, Алекс! Но это же восхитительно! – не выдерживает Нерст.

- Отличная работа, Алекс! – не замедляет вставить своё слово Авас.

На следующий день одна из местных газет поспешила отметить это событие: «Недавно в наш офис пришёл господин Александр Вингерфельдт, положил на стол небольшой аппарат и покрутил ручку, после чего машина спросила нас о нашем здоровье, и как нам нравится фонограф, проинформировала, что сама чувствует себя хорошо и на прощание пожелала нам спокойной ночи…»

Триумф! И никакие внешние проблемы не воспрепятствуют этому потоку идей Вингерфельдта, который несётся на него с такой волной, что он едва успевает записывать их в свою записную книжку… Но довольно лирики, и можно продолжить разговор о фонографе. В России, например, это прекрасное изобретение поспешили использовать, чтобы записать на плёнку голос великого Льва Толстого – титана литературы, пусть и этому факту дано свершится несколько позднее задуманного. Но наибольший фурор ей предстоит произвести на посетителей Международной выставки в Париже, которой суждено состояться в этом году.

Но и теперь по-прежнему предстояло много работы. Да, это воистину оригинальное изобретение Вингерфельдта – фонограф. Первое в мире устройство, которое позволяет записывать звук. Никто до него ещё до этого не додумался. Но идеи просто так в воздухе не витают – кто-нибудь да схватит! Всё ж просто. Недаром слышны были жалобы патентного бюро: «Дорога в контору привилегий просто не успевает стыть под ногами этого молодого человека!» Сказано в точку, и вполне справедливо. Патенты сыпались, как из рога изобилия.

Вингерфельдт был в восторге от своего изобретения. Он предложил несколько способов его применения:

Диктовка писем и документов без стенографистки

Фонографические книги для слепых

Обучение красноречию

Воспроизведение музыки

Музыкальные шкатулки и игрушки

Часы, которые могут вслух объявлять время

Сохранение языков посредством точной регистрации правильного произношения

В целях образования

В сочетании с телефоном для записи переговоров

Запись на память семейных событий, голосов членов семьи

Фонограф положил начало новой эпохе – ему ещё предстоит пройти через множество усовершенствований, впоследствии он станет патефоном, графофоном, граммофоном, и наконец, дойдёт до ныне существующих плееров, флеш-карт и прочих. Мир меняется… Но следует помнить, откуда всё начиналось. Порой просто никто не задумывается, что запись звука имела долгий путь, полный своего очарования. Впрочем, как и любое другое изобретение.

Возле дома дядя Алекса сегодня много прессы. Сам он, и его помощники стоят у веранды и спокойно смотрят, как их постоянно щёлкает объектив фотографа. Журналисты стоят здесь в ряд, стеной, - не протиснешься. Здесь же стоит и главный виновник торжества – Вингерфельдт. Возле своего же детища, фонографа.

- Этот фонограф – моё дитя. Я ожидаю, что оно вырастет и станет важной персоной, и будет содержать меня в старости, - вещает дядя Алекс представителям прессы, которых хватает тут в избытке.

- Во всём мире вас называют волшебником. Что же вы для этого сделали? – спрашивает какой-то весьма предприимчивый журналист с блокнотом и ручкой – всё, как положено.

- Уж если я и колдую над чем-нибудь, то, как правило, это получается самым лучшим. Чтобы не попало в мои руки – будь то простая машина для взбивания яиц, я тут же спешу её разобрать, и начинаю ломать голову, как её усовершенствовать. Но и то, не стоит всё приписывать мне, - и рука Вингерфельдта указала на стоящих двух помощников: Нерста и Бекинга. Взгляд Вингерфельдта был полон благодарности. – Альберт Нерст, например, помог мне прийти к идее фонографа. Авас Бекинг помог сконструировать мне это чудо. Мы всё делали вместе, как и полагается настоящей команде работников.

Другой журналист, у которого мгновенно в голове созрел вопрос, поспешил его как можно скорее задать:

- Мир бы очень хотел знать, что вы изобретёте следующим. Ходят слухи об освещении… Как можно назвать то, над чем вы сейчас работаете?

- Вы умеете хранить тайны? – прищурился подозрительно дядя Алекс.

- Да-да, - в один голос сказали все. – Вы сомневаетесь?

- Тогда идите сюда!

И Вингерфельдт полушёпотом поведал о своей грандиозной тайне, слухи о которой давно уже гуляли по всему свету. Но в газетах этой тайне не суждено появиться - журналисты сдержали своё слово.

После этого дела пошли по-прежнему в маленьком доме в пригороде Праги. Работа, работа, работа! И ничего кроме неё.

В подвале одиноко горит дуговая лампа. Возле неё стоят двое – Вингерфельдт и агент Моргана, цели которого ясны изначально. Тут дядя Алекс мог дать себе полную волю – уж о своих изобретениях говорить он, ох как любил! Он демонстративно указывает на лампу, по всему его виду можно было судить, что этим днём не бог как весть доволен.

- Это дуговая лампа накаливания, изобретённая знаменитыми русскими изобретателями Яблочковым и Лодыгиным. Лучшее, чего удалось достичь сейчас. Но она не практичная. Пока это сырая идея. И совместными усилиями её надобно воплотить в жизнь. Она очень быстро перегорает, и пока уступает своим аналогам в виде газового освещения. Человек, который сделает её наиболее практичной, сможет добиться просто головокружительных успехов, уж поверьте мне. Мало того, что она горит непродолжительное время, она ещё является и опасной для человека. Я имею хорошо оснащённую лабораторию. Тому же Лодыгину не дали развивать свой грандиозный проект далее. Но есть я. Я этим и решусь заняться в настоящее время. К тому же, у моей компании есть патенты, куплённые у этого известного русского изобретателя. Все права защищены. Но есть одно но. Не так-то ведь просто изобрести подходящую нам лампу.

- Но в чём же состоит главная сложность всей этой вашей идеи? – спросил этот незнакомый человек.

Альберт Нерст, что-то проверявший в это время в помещении, поспешил вмешаться в разговор, несколько опережая даже своего босса:

- А сложность, господин, заключается в том, чтобы найти подходящий материал для спирали. Причём сделать это так, чтобы коэффициент полезного действия лампы был весьма неплохим для дальнейшей работы. Нам нужна экономия и практичность. Вот над этим-то и предстоит биться. Так же, надо подобрать всё так идеально, чтобы наша лампа – не взрывалась, как здесь часто происходит, в конце-концов подобрать подходящую форму для неё, сделать весьма удобной в использовании её. А на это нужно время, время, и ещё раз время.

- А время – деньги, - поспешил добавить не без корысти Алекс Вингерфельдт.

- Я слышал, вы уже прошли через 5 тысяч провалов…

- Семь, - вновь поправил Нерст. – Точнее, семь тысяч и один.

И все взглянули на Бекинга, коршуном кружившего возле одной из ламп, пока она в очередной раз не потухла. Брови у собеседника дяди Алекса поднялись удивлен вверх.

- Как же так – сейчас вы все утверждаете, что собираетесь засветить мир, а не можете даже света зажечь в этой комнате?!

- Терпение друг, только терпение. Чтобы был результат, чтобы я засветил весь мир, ты сам понимаешь, что мне нужно. За этим сюда тебя и привели.

Засияли в темноте глаза Витуса, который отвечал за финансовую часть этой команды работников. 50 000 долларов… но Моргану эти деньги безразличны: для него это просто пять цифр, поставленных рядом, ибо он – самый богатый человек на Земле!

- Так сколько же вы хотите?!

- Сколько я хочу? – рассмеялся глухо Вингерфельдт. – Я хочу миллионы, миллиарды. Но получу не более 50 000 долларов, ибо однажды уже где-то проговорился.

- Но это же сумасшедшие деньги!!!

- Не беспокойтесь. Нас они с ума не сведут. Мы не дикие люди, и кровь за эти фантики проливать не станем. Важно другое, - Алекс говорил сдержанно, особо не задумываясь, ибо он понял, что поймал самое известное на этот мир 1-е чудовище с Уолл-Стрита. – Изобретения ведь тоже денег стоят, верно? Сумасшедшая идея требует сумасшедших денег. Всё закономерно.

- И вы уверены, что изобретёте эту лампу накаливания? Ведь ныне в мире часто можно услышать опровержения вашим словам!

- Пусть говорят, что хотят. Сколько у них компаний и патентов? Ни одного и ни одной. Вот и пусть тявкают из подворотни. Иногда лучше и не знать, что то или иное действие в нашем мире просто невозможно. Прошу учесть этот факт, сударь.

- Но, как же ваши познания в науке?

- Да, я не освоил высшей математики. Каюсь. Но это не мешает мне экспериментировать! Только пройдя тернистый путь проб и ошибок я выйду на верный мне путь. Опять же, если бы у меня были пятьдесят тысяч долларов…

- И это на какую-то лампочку? – вновь засомневался агент Моргана.

Дядя Алекс, Нерст, Витус и Бекинг вдруг громко расхохотались и тем самым поставили сего господина в весьма неловкое положение. Затем Вингерфельдт провёл этого незнакомого товарища вперёд, к одной из стен подвала, на которой можно было увидеть огромный лист бумаги. На нём были изложены последующие будущие изобретения, которые ещё только предстояло разработать.

- Пока всё это – сырые идеи. Но они станут актуальны после нашей победы. Это динамо-машины, системы освещения, выключатели, счётчики, электростанции… Я говорю о целой индустрии! Ты понимаешь это, друг? Я думаю, ради одной маленькой революции в нашем мире можно использовать и пятьдесят тысяч долларов. Но тогда выгода будет просто огромной! И опять же часть лавров перепадёт вашему дорогому Моргану!

- Когда будут первые результаты…

- Они уже есть. Просто пока не освещены в прессе. Когда же это случится, то будет уже поздно – лампочка захватит мир. Думайте и торопитесь. Иначе будет слишком поздно!

Работа пошла ещё стремительнее… Вновь все затаили дыхание. Каждое движение Нерста с Вингерфельдтом может стать последним конкретно в этом случае. Лампа начинает светиться, мигать, все чего-то от неё ждут. И вновь взрыв!

Альберт Нерст вовремя успевает закрыть глаза, чтобы в них не попали осколки от использованной лампы, отбегает вперёд. Авас и Алекс стоят всё с теми же сконфуженными лицами. Нерста начинает одолевать отчаяние, которым он стремится срочно поделиться со всеми, стоящими здесь:

- Мы никогда не изобретёт эту проклятую лампу!

- Не изобретём – да, усовершенствуем – тоже да, - невозмутимо отвечает Алекс, приподнимаясь из своей пригнувшейся позы.

- Тогда это будет последнее, что мы изобретём! – вмешивается Бекинг, так же предаваясь полному пессимизму.

- Полно киснуть, господа! Это же я прозван вами Стариком, не так ли?

И вновь за дело. Нерст сидит за своим персональным столиком, готовясь показать то, чем он занят конкретно в данный момент. Очередные нити накаливания. Он разгибает пальцы от этой долгой и утомительной работе. Рядом пыхтит Авас, едва успевая записывать номера используемых нитей:

- Номер 7 004. Конский волос.

В конце-концов это заканчивается очередным опытом. Едва успев отложить ручку в сторону, Нерст несёт свою нить Алексу, тот вправляет её в стеклянный сосуд, и вновь все выжидают. И вновь поражение… Взрыв, летят осколки от испытуемой лампы, рассекают воздух. Мрачный Бекинг вновь включает газовое освещение, ибо и этот экземпляр не оправдал своего доверия.

У всего есть предел. Наверное, у человека тоже. Нерст, никогда не высыпающийся, с чёрными кругами вокруг глаз, крайне нервозный, злой, и даже голодный, стоит сейчас перед своим боссом в прожженном кислотами халате. Усталый, потерявший уже давно всякую надежду во что-то лучшее, он готов решиться на отчаянный поступок. У него сдают нервы – он молод, и ему наверное, это простительно.

- Опять неудача! Мы никогда, никогда не изобретём лампы! Сколько нужно опытов, чтобы понять такую простую истину – это НЕВОЗМОЖНО! Я не могу больше, Алекс! Я не могу. Простое человеческое не могу, ты слышишь? – кричит Нерст. Но Вингерфельдт даже ухом не ведёт – пусть выговорится. А Альберт продолжает наращивать темп, его уже понесло… - Ты помнишь, сколько я сам провёл опытов над этой штуковиной, не так ли? Но нельзя перепрыгнуть дальше того, что ты можешь. Все учёный нам кричат, что мы напрасно тратим время и силы, так может, стоит прислушаться к их советам? Мы банкроты, над нами насмехаются. Мы не имеем сдельной зарплаты, работаем же на чистом энтузиазме. Посмотри на меня: чёрные мешки под глазами, весь испачканный халат, я не соображаю, я не сплю вот уже не сколько лет. Лет, Алекс! Несколько лет из моей долгой продолжительной жизни. Как будто я отсиживаю срок. Но разве я этого заслуживаю?! Какая лампа, какие патенты, какой там Читтер, какие там Морганы, мы себя обеспечить ведь не можем. Я не могу больше. Не могу.

И весь лёд из души этого человека растаял. Нерст выговорился практически полностью. Он просто уже был на грани отчаяния. Но что-то останавливало его от самого главного действия – вскочить и убежать. Лицо сохраняло по-прежнему тоже безнадёжное выражение обманутого человека. На миг показалось Алексу, что сквозь пенсне мелькнули слёзы Нерста. Но тот поспешно закатил их назад, чтобы не показывать своей минутной слабости. Замкнутый в себе всё время, он наконец-то смог полностью раскрыться.

- Даже там, на службе Читтера, под покровом Полярной ночи на Аляске я не чувствовал того обжигающего холода, который чувствую здесь. Даже там мне не пришлось так страдать… Опять неудача, Алекс! И они будут ещё долго нас преследовать, покуда мы все не поймём, что это просто тьма.

- Но тьма, озарённая светом! – наконец-то вставил Вингерфельдт. – Это не неудача. Нам удалось установить, что этот материал не годится. Выяснив, какие материалы нам подходят, мы найдём то, что нужно… А ты ещё по-прежнему молод, Альберт! Зрелость часто не справедлива к юности, поэтому тебе я всё прощаю. Хватит! У нас точно ничего не получится, если разводить такие длинные монологи на тему, что можно, а чего нельзя…

Альберт взглянул из-под пенсне на своего босса, и увидев какую-то надежду в его глазах, полностью успокоился. Зато он выплеснул все накопившиеся эмоции…

В этот миг дверь в подвал приоткрылась, и смущённо вошёл какой-то человек, пытаясь тщательно выбирать дорогу. За ним важно шагал Бариджальд.

- Э-э, так это вы – Александр Вингерфельдт, величайший учёный нынешнего столетия?

- Ну, допустим, я, - хитро усмехнулся изобретатель, смотря на хрупкую фигуру человека.

- Вот этот молодой человек, - он указал на Бариджальда. – Привёл меня сюда с важным заданием. Сам я плохо разбираюсь в физике, но у меня есть с собой прекрасная библиотека, которую бы я мог пожертвовать вам на время. Я наслышан о ваших опытах. И кроме того, этот молодой человек, оказывается, весьма неплохо разбирается в математике…

- Математике?! – воскликнули Алекс, Нерст, и Витус одновременно.

- Куда мы раньше смотрели, - усмехнулся Авас.

 

С Бариджальдом всё давно стало ясно. А в особенности с его местом жительства. Благодаря инициативе Феликса («сколько можно занимать место в моём магазине!») и Гая («Вряд ли от соседства с часами у него изменится его время»), его поспешили пристроить одному хорошему знакомому на дом. Это и был тот самый библиотекарь. У него стояло множество различных книг, посему вполне естественным показалось желание Бари заняться смотром всей этой литературы. Тут он дал себе полную волю, и вспомнил те далёкие времена, когда деревья были большие-большие, а паштеты в Голландии вкусные-вкусные, и как неплохо он учился математике.

Математика… Ведь это именно то, что сейчас нужно Вингерфельдту! Ведь именно этих практических знаний ему не хватает для дальнейшей работы! Мысли пронеслись перед глазами Бариджальда, он отбросил в сторону книгу. Да, ведь это именно то, что сейчас нужно! Он может сослужить пользу. И доказать, что он не бесполезный рабочий и дармоед. Нельзя, нельзя упускать такой шанс!

Вместе с библиотекарем, который вернулся чуть позднее, они перерыли стопку книг, ища те, которые могут быть весьма полезны. На это ушёл весь вечер. Это нудная утомительная работа, однако, принесла много своих плодов. И надо было полностью довериться ей… Бари не сомневался в успехе своего предприятия. Он так хотел, так жаждал помочь! Есть шанс пробраться в команду молодцов Вингерфельдта. Ну чем он хуже того же Нерста? Что он, не сможет ничего показать стоящего, что ль? Они ещё не знают его с хорошей стороны.

Алекс жаловался в последнее время, что ему не хватает образования…

- Теоретическая физика. Что-то про Ома… Пойдёт?

- Ещё бы! Мне кажется, - вздохнул многозначительно Бариджальд, оглядывая огромную груду отобранных книг. – Нам придётся вызывать извозчика, чтобы всё это довести до пункта назначения. Как ты думаешь?

- Мой ответ положителен…

В этот день Бари присоединился к своим товарищам. Их уже четверо. И все на одну лампу.

 

История с Феликсом тоже имеет вполне обдуманный финал. Иначе бы она и не происходила…

Своё появление на территории Медицинской Академии он объяснил особо важным поручением от двух личностей: первой личностью был Надькевич (требовалась ему помощь), и наконец, Вингерфельдт (благо ему самому из лаборатории тащиться было лень по вполне естественным причинам). Теперь этот Феликс стоял перед Мэриан, и ему предстояло рассказать обо всём случившемся по порядку, с толком, чувством и расстановкой.

- Феликс, так может, ты расскажешь мне, наконец, что же произошло?

- Понимаешь, тут такое дело… Срочно нужна чья-то помощь. Я даже не знаю с чего начать… Легче если я это буду говорить без свидетелей, - и он многозначительно указал на подругу Мэриан.

- Хорошо. Может, я должна пойти к тебе в магазин?

- Именно это я и хотел предложить, - у Феликса просто заплетался язык. – Там тебе сразу всё станет ясно. А уж по ходу, я может, соберусь и скажу менее грустное сообщение…

- Грустное? Неужели что-то случилось серьёзное? Может, мне что-то надо взять с собой?

- Вполне хватит твоей головы, - честно сказал Феликс. – Я думаю, она будет дороже всяких примочек. Так вот, я бы хотел сказать…

- Да перестанешь ты волноваться или нет, в конце-концов!

Зелёные, как трава, глаза Феликса удивлённо взглянули на Мэриан. Он что-то ещё раздумывал, а потом пришёл к выводу, что раздражать людей ни к чему, и надо немедленно прекратить это занятие, и послушать, что говорят умные люди (которых сейчас представляла именно Мэриан). Он выдохнул, и продолжил разговор тоном спокойного и уравновешенного человека:

- Дядя Алекс прислал тебе несколько отчётов, их надо немедленно перепечатать на машинку, чтоб к завтрашнему дню всё было готово. Мало того, он просил меня передать, чтобы ты запаслась провизией для всей банды таких дилетантов, как и мы…

- И ради этого ты тут так мялся? – она упёрла руки в бока, и стала похоже на жену, которая застала своего мужа за каким-то богохульством.

- Нет, ну понимаешь, здесь не столько в этом дело... Вот, я всё собираюсь сказать, но что-то мне то и дело мешает. Так вот, Надькевич. Он расшиб мне стекло. И хотя он уверяет, что с ним всё в порядке…

- С ним не всё в порядке, - продолжила логическую цепочку со скучающим видом Мэриан.

- Да, как-то так, - и Феликс умолк.

Ссадины Надькевича (сопротивляющегося, конечно же), обработали на третий день после происшествия. При этом вид у Мэриан был такой, словно бы ей предстояло препарировать лягушку, а не замазывать «боевые шрамы» этому телеграфисту из их компании. Феликс то и дело был на подхвате, умело орудуя… пирожками. Весь смысл его пребывания состоял в том, чтобы не дать Надькевичу сбежать, а уж заодно решил подкрепиться пирожками, которые добрая начинающая медсестра принесла с собой. Но как это и водится, делал он это украдкой, чтобы не дай Бог, заметили.

- Феликс, я всё вижу!

- Мэриан, я всё слышу! – перекричал Феликс, но пирог на место уже положить не смог.

- Ухгг… - шипел Надькевич, когда замазывали его коленку какой-то отвратительной мазью.

- Цыц! – отрезала Мэриан и вдруг округлила глаза. – Да я боюсь, здесь предстоит делать операцию!

- Да ну, - Феликс быстро пережевал всё содержимое во рту. – Наверное, она очень серьёзная, и если бы не я, Надькевичу предстояло бы заразиться смертельной болезнью. У него зелёные коленки – первый признак острой формы стеклобиенофобии. Это очень опасная и заразная болезнь. Главные симптомы состоят в том, что пациент склонен к суициду, не разговорчив, шипит на врачей, словно зверь. Из всех способов народной медицины самым верным оказался лишь один: гильотина. Универсальное и бесподобное средство!

Надькевич только шипел. Но едва всё закончилось, он пулей выбежал из магазина, мотивируя это тем, что у него ещё за сегодня не все газеты проданы и умчался куда-то. Феликс, смотря на портрет Дизеля, только головой покачал.

- Мне искренне жаль, что всё так вышло. Ладно хоть, аналог этому стеклу нашёлся. А то я уж беспокоился, - во рту Феликса исчез очередной шедевр кулинарного искусства.

- Хватит есть! А то не хватит…

- Тебе? Я поделюсь! Я не жадный. Честное благородное!

Мэриан пыталась сначала сопротивляться соблазну съесть то, что приготовила для дядюшки, но смотря на счастливое лицо Феликса, который просто нагло брал и склонял её к греху, не устояла. А этот аферист ещё и продолжил всё это:

- Такие вкусные пирожки. Сладкие, прямо тающие у тебя во рту. М-м-м!

Племянница Вингерфельдта выхватывает пирожок из рук Феликса, ест сама, с оглядкой смотря на Феликса. Мэриан взглянула в корзину, и, поняв, что от былых времён остались лишь воспоминания (в данном случае – пять пирогов), в соучастии с продавцом магазина поспешила их умять без всяких на то угрызений совести. Она ещё не знает, а ведь именно этот момент в её жизни повлияет на всю дальнейшую судьбу…

 

«Алекс Вингерфельдт выше среднего роста с тёмно-рыжими волосами со значительной проседью: он не носит бороды, и у него свежее лицо совсем молодого человека, что составляет замечательный контраст с его начинающими проявляться сединами. Под массивным высоким лбом сверкают поразительные глаза, которые, кажется, пронизывают Вас насквозь, особенно тогда, когда он задумывается.

У него от природы общительный характер, он приятный собеседник; особенно он любит разговаривать с людьми, которым интересны его изобретения, и которые понимают их. Благодаря его добродушию и простоте, у него много друзей и знакомых, он обладает особым юмором и не прочь при случае подшутить над своими друзьями. Он хороший семьянин, нежный отец и муж шестерых детей; домашние его уже привыкли к его несколько оригинальному образу жизни, когда он несколько дней подряд не показывается домой и пропадает в своей лаборатории».

- Что это ты там катаешь, Нерст? Что за пасквили? – удивился Витус.

- Я пишу воспоминания о нас для потомков. Хочу. Чтобы Альберта Нерста все знали как гениального писателя. А ещё он хочет стать биографом великого изобретателя, который является кавалером Ордена Почётной Ложки, некоронованным королём электричества и прочая, прочая, прочая, - Альберт захлопнул свою тетрадь, в которую вносил только самые сокровенные записи. – Наконец, куда пропал сам наш Отец, Старик, и Святой дух, каждый день побуждающий нас к работе?

- У него совещание, - вздохнул Бекинг. – Там и Николас. Умные они все… Типа Официального приёма, что ли.

- Ну, долго он там не просидит, - мягко заключил Витус.

- Вот-вот! Всё равно сбежит в нашу тёплую компанию! Давно лампы не взрывались, непривычно тихо что-то стало. Пора приняться за работу…

Действительно, официальный приём заставил повременить со своими делами в лаборатории, которых у господина Алекса Вингерфельдта, конечно же, было немало. Но свет есть свет, и опять же это тот самый треклятый Морган. Он ещё сомневается в его способностях… Попробовал бы сам что-нибудь изобрести. Хорошо же сидится всем этим миллионерам на Уолл-Стрит!

Алекс ненавидел эти выходы в свет. Он жалел ещё, что полностью не потерял своего слуха. Всюду неслась великосветская болтовня ни о чём, все пытались показать что-то, сделать так, чтобы на него обратили внимание. Всюду фальшь, смех, иллюзии. И он. Чопорный, грубый изобретатель с лицом волка и глазами хищного, голодного орла. Рядом с ним был и Николас. С ним они-то и пошли на приём.

- Один я не могу пойти, - объяснял Алекс сербу. – Ибо всегда нужен тот, кто сможет меня сдерживать. Если я разойдусь, это плохо кончится.

- Для банкета? Я надеюсь, страшных случаев в практике не появлялось?

- Ну почему же. Например, из-за этого света я сделал себе печальную репутацию человека, который ест, как канарейка.

Николас глухо рассмеялся и глубоко задумался. Как канарейка… Это ему хорошо напомнило о нём самом! Когда Николас жил у своей тёти и учился в Реальной гимназии, ему круто доставалось за свой вид. Его попосту не кормили. Когда же дядя хотел что-то скинуть существенное ему на тарелку, тётя всё видела и отвергала это: «Нико слишком деликатен для этого». Бедный Нико голодал, и его муки голода были сравнимы разве что с муками Тантала. В его дневнике так и попадается запись: «Я ел, как канарейка».

Они пришли на банкет с заметным опозданием. Идя по улице прогулочным шагом, они так живо увлеклись беседой о технике, что Николас вполне смог простить даже тот недавний инцидент со своей идеей по поводу нового индукционного мотора. Разговаривали о разном, ибо оба были людьми на редкость начитанными. Как ни странно, в этих беседах и Алекс так же потерял свою привычную неприязнь, которую имел в той или иной степени ко всем своим товарищам по работе. Так прошёл весь путь, а перед тем, как войти, Николас взглянул на часы и усмехнулся.

Тем не менее, их выгонять за опоздание не стали, даже место приберегли. Неважно, что какой-то другой финансист лишился его из-за прихода этих двух важных особ. Да и не заслуживает он этого почётного места. Людей здесь было много, даже слишком много для такого помещения и такого стола.

 

Локоть Николаса беспрепятственно мог задеть локоть соседа, но, как говорится, в тесноте, да не в обиде. Ничего, как-нибудь усядутся. Так и уселись все на своих местах. Пошли долгие беседы ни о чём. Но ведь, наверное, так и надо – любое празднество просто случай всем встретиться и обсудить последние новости. Здесь вышло тоже самое. У Николаса медленно стали увядать уши от всего шума, производимого тут. Разговоры, звон вилок, тарелок. Меньше всего наверное, здесь нравилось Алексу.

Ещё бы! Пропадают драгоценные часы в его лаборатории! А он тут, засиживается… И всё из-за того злобного коррупционера и мецената со здоровенным носом, работающего напротив Читтера! Но надо терпеть. Хочешь пятьдесят тысяч долларов – сиди и не рыпайся. Своё недовольство Вингерфельдт выплёскивал в свою крохотную порцию салата.

У Николаса была психология устроена несколько иначе. Раз уж привели в гости, чтобы время зря не пропадало, можно потихоньку есть. Неважно, с какой скоростью, главное – какое количество. Он съел один салат, положил себе второй и с некоторой усмешкой стал наблюдать за своим единственным знакомым коллегой, который, как решил серб, решил повторить азбуку Морзе, выстукивая вилкой то короткие, то длинные сообщения. Но тем не менее беседа, которую поспешили развязать хозяева банкета. Помешала дальнейшим планам Николаса положить себе немного курицы на тарелку.

- Не случайно мы все здесь сегодня собрались. Главные гости нашего празднества – вот они: величайший учёный столетия и изобретатель-промышленник Александр Вингерфельдт и его подмастерье Николас Фарейда!

Ни один мускул не дрогнул на щеке Алекса при этом обращении, и он по-прежнему продолжил своё нелёгкое дело тыкать салат. Наконец, до кого-то дошло, что если изобретателя не вывести из транса, он и не подумает возвращаться, и Николасу выпала честь толкнуть его в бок.

- А? Что? – словно пробудился от долгого сна Вингерфельдт. – Наверное, я должен что-то сказать?

Николаса это обращение застало как раз в тот миг, когда он потянулся через весь стол за курицей, и теперь все могли воочию посмотреть на длинного тощего серба, растянувшегося на скатерти. Однако, сделав задуманное, он поспешил возвратиться в первоначальное состояние, с интересом наблюдая за Вингерфельдтом, которого пытался разговорить сидящий напротив него сосед.

- Господин Вингерфельдт, ведь это вы изобрели говорящую коробку, не правда ли? (вопрос был задан намеренно на английском языке, дабы польстить изобретателю)

Алекс, по-прежнему не теряя достоинства, и так же продолжая исполосовывать салат вилкой, выстукивая кому-то (уж не себе ли?) длинные послания, ответил на вопрос, так и не подняв головы от своей тарелки, словно бы это занятие представилось ему крайне интересным, гораздо лучшем, чем смотреть на какого-то собеседника.

- Я? Вы же знаете, говорящую коробку(chatterbox) изобрёл Бог из ребра Адама…

После этого он умолк, видя что вся его речь попадает к кому-то на блокнот. Так ведь и договориться легко – чуть что, сразу в газеты попадёт. Хм, а куда же делся этот самый умник, агент Моргана? Что-то не видно главного виновника всего затеянного торжества! Впрочем, он нисколько не важен. Какая разница. Главное, чтобы были деньги. Нелёгкое это дело – изобретать. С такими грустными думами Алекс смотрел в свой пустой стакан, нисколько не тревожась о его заполнении.

Николас, всё это время наблюдая за ним и его стаканом, сам попал в повышенное поле наблюдения, когда стал накладывать себе очередной салат.

- Что, вас совсем не кормят ни на работе, ни в университете?

- Кто вам сказал такую ересь? – удивился Николас, и невольно засмущался, когда увидел несколько прикованных к нему взглядов.

- Просто вы пришли, как голодающий из лондонских трущоб, - глаза человека смеялись. – Вы над чем-то работаете тоже?

- Над собой, - откликнулся Николас, посмотрев куда-то в сторону, и резко прервав все попытки затеять с ним разговор.

Все попытки выведать что-то у изобретателей успехом не увенчались. Затем Вингерфельдт дождался, пока большая часть еды уйдёт в известном направлении, и принялся слушать разговоры вокруг. Они были полны чувства такта, изысканности, как и положено высшим слоям общества. Это мало того, что приводило в сон великого изобретателя, так ещё и раздражало. Он искренне ненавидел себя за то, что глух на одно ухо, а не на два. Когда ему предложили поучаствовать в одной из великосветских бесед, он сослался на свою вновь обострившуюся глухоту.

Его тарелка так и осталась нетронутой. Затем Алекс обернулся к Николасу и поспешил узнать, сколько времени. Узнав, он пришёл в ещё большие страдания, и просто стал выжидать. Разговоры приняли самую интересную форму, и наконец, представился чудесный случай улизнуть отсюда. Впрочем, изначально сюда ни Николасу, ни Алексу, тащиться не хотелось. Обстоятельства! Они всегда такие коварные и зловредные!

Осторожно встав со стульев, оба поспешили выйти, медленно, осторожно пробираясь к выходу из частной квартиры. Где и проходил этот прекрасный ужин. Главное, чтобы никто не заметил. Но как не заметить худущую высоченную фигуру серба и тучного Алекса с щегольскими усами? Наверное, так посчитал хозяин, который как раз застал их совсем недалеко от выхода. Оба мгновенно притворились, что что-то ищут, стали копошиться в своих карманах. Осталось только ждать наилучшего случая для того, выйти из этого ада, и не упускать его.

Хозяин, однако, отнюдь не стремился их выпускать.

- Мистер Вингерфельдт, скажите, пожалуйста, а над чем вы работаете сейчас?

- Над проблемой выхода, - неожиданно сам для себя сказал изобретатель.

Сославшись на острую выдуманную боль, Алекс всё же решил свою «проблему выхода» и они, наконец вырвались из цепких объятий света, который держал их, словно в Бастилии. Оказавшись на улице, Вингерфельдт облегчённо вздохнул. На улице было уже темно, но это не могло сравниться с радостью их освобождения.

- Ну как, Николас, что ты думаешь о банкете?

- Искусственно созданное хорошее настроение, - отозвался серб.

- Пожалуй. Пойдём что ль? Может, сегодняшний день ты переночуешь у меня – а то шарахаться по темноте до дома Гая, стоящего в другом конце города, не совсем приятное занятие. Опять же, ходют тут всякие, а потом вещи пропадают…

На том и порешили. Вдоволь набегавшись по кочкам, они пришли в дом Алекса, где Николас без сил рухнул на приготовленную ему кровать, мгновенно выпустив всё из головы…

[Кот]

Ариадна

Уф... Наконец-то я сумел прочитать эти три главы!

Ну и производительность. И как ты только успеваешь работать над такими объёмами параллельно прочей насышеной деятельностью?? Да тут на каждый кусочек описаний, подробностей, сюжета, историй, отсылок и цитат сколько в иных целых книгах нет!

Что и говорить, высокий уровень литиратурного мышления...

Ещё бы успевать это читать вовремя, но таки "Обстоятельства! Они всегда такие коварные и зловредные! ".

[Генерал]

Уф... Наконец-то я сумел прочитать эти три главы!

Дальше ещё веселее пойдёт. Я обещаю.))

Ну и производительность. И как ты только успеваешь работать над такими объёмами параллельно прочей насышеной деятельностью??

Я сажусь писать полдесятого. Часа на всё хватает - на два вордовских листа. Но самые свои большие секреты я раскрою в конце книги. Я уже её почти завершила (глава осталась). Я иначе не могу. Мне надо заниматься всем. И вся. Весь день распределён...)

Да тут на каждый кусочек описаний, подробностей, сюжета, историй, отсылок и цитат сколько в иных целых книгах нет!

Спасибо. Правда сокращать и редактировать ещё ой как много придётся!

Что и говорить, высокий уровень литиратурного мышления...

Ещё бы успевать это читать вовремя, но таки "Обстоятельства! Они всегда такие коварные и зловредные! ".

Таки книги хорошие читаем. Вдохновляют. Я думаю, всё успеется.

[Генерал]

Глава двадцать первая

Читтер зол. Читтер недоволен. Сейчас он будет метать! Было бы, конечно, в кого только… А так разве что в ни в чём не повинного котёнка, сидящего у него на столе. На долю этого несчастного животного то и дело падало ответственное задание – снимать стресс хозяина. А Читтеру в его ни к чему не нужной войне только этого и надо было. Поглаживая животное по спине, он стал вести беседу, даже не оборачиваясь назад, к собеседнику:

- Опять этот Морган! Он перепутал мне все карты! Как хорошо стояли мои фигуры на шахматной доске! А этот обладатель самого большого носа в мире взял и украл инициативу. Но ничего, мы сделаем ход конём и спасём короля! – заключил Читтер.

Затем всё же дали знать обстоятельства, с ним произошедшие, после которых он принялся вновь рвать и метать. Он просто выплёскивал всю злость наружу. Он долго изрыгал проклятия, плюясь на пол пережёванным и дешёвым (и это с его-то возможностями!) табаком. Наконец, он успокоился, и как ни в чём ни бывало, продолжил строить свои козни века против всего этого глупого и гнусного мира, к которому, он естественно, себя не причислял.

- Они мне просто… надоели! Конечно, это весело, когда взлетают одни, падают другие, а о нас потом пишут статьи в газетах. Но, всему же есть предел! Мне уже истинно надоели все эти старики вроде Рокфеллера с Морганом, такие старые скряги, страшно скупые и злобные. Зрелость бывает часто не справедлива к юности, не правда ли? Так ведь говорит Вингерфельдт? А старость ещё хуже к ним относится. Им жалко для меня места под солнцем! Их старые кости, наверное уже не воспринимают солнечного света, столь необходимого для нашего роста, правда, Грайам?

- Если бы они от этих бесед прекратили свои притязания, - вздохнул обречённо его собеседник. – Знаешь, Генри, какое тут дело интересное: кто-то из тех, кого ты перечислил, подкупил журналистов и историков, теперь они все копаются в дебрях твоей биографии. И все самые интересные факты легко могут всплыть на поверхность.

- Всё зависит от того, кто даст им больше денег. Побеждает тот, кто бьёт противника его же собственным оружием! Все эти мешки с деньгами страшно скупые, и ни копейки не дадут. Мы же поступим по-хитрому: я, такой значит, щедрый, дам солидную взятку всем этим умникам, и пусть они копают уже против них. Но почему, почему? – никто не может пойти по стопам Генри Форда? Тот вроде сидит себе, да и не вмешивается ни в какие денежные интриги. Мало того, этот умник умудряется поддерживать хорошие отношения со мной, Рокфеллером, и даже чародеем из пражской деревеньки! Но мы их перехитрим.

Читтер очень важно потёр руки. В такие минуты его осеняло вдохновение, которое он спешил реализовать как можно больше и быстрее. Он подошёл к своему шкафу. Открыл его, что-то там повозился, всё просмотрел и вернулся с солидной пачкой денег.

- Ничего, я думаю, не случится, если я себя лишу роскошного обеда на месяц? В конце-концов, я уже так свыкся с пельменями, с которыми познакомился на Аляске, что жизнь мне порой кажется малиной.

- Да, ты прав. Там мы были обречены на весьма скудное и никому не нужное существование. Мы ели всё подряд. Но даже наши достижения по сравнению с двумя другими товарищами кажутся просто детским лепетом!

- Ты конечно же, имеешь в виду Илайхью и этого умника, как там его, Альберта… Не…Неп…

- Нерста, - закончил фразу за своего друга Грайам Берг. – А ведь тоже неплохой парень был!

- Все они неплохие, а теперь работает против меня. Так что, с выражениями тут надо быть весьма и весьма осторожным, - заметил Читтер, после чего снова присел на кресло.

На миг воцарилась тишина, и каждый стал думать о своём, продумывая только что сказанное и услышанное. Читтер поглаживал кошку, о чём-то напряжённо размышляя. Морганы, Рокфеллеры… Ах, как достал этот гнусный мирок! Но деваться некуда – хочешь кушать, надо бороться. Причём не только хорошими способами. Он взглянул на книгу, лежащую на столе. Почему всё в жизни не так, как в книгах? Какие-то выдуманные приключения, доброта, чужие люди, чужие судьбы, и почти всегда счастливый конец. Но в жизни не всегда можно ожидать такого конца – Читтер убедился в этом на собственном опыте, когда писал свою книгу жизни. В книгах герой всегда вознаграждён за свои старания, тяжёлая жизнь у него рано или поздно кончается – его триумфом, и страдания больше никогда не повторяются. Никогда… Но в жизни избавиться от этого гнёта несправедливости, зла, отчаяния, обмана трудно. Порой и невозможно. Работая, люди теряют своё сердце. Они забывают о таком качестве, как человеколюбие. Так их воспитал этот мир порока и иллюзий!

Глаза Генри подёрнулись льдом. Он взглянул ещё раз на эту книгу, открыл её на произвольной странице, но взгляд его явно скользил выше написанных строк. Через некоторое время вновь придётся работать. Работа – от слова раб. И он тоже раб своей работы, раб денег. Эти бумажные фантики вскоре стали диктатором всех людей в мире, они коварно распоряжались судьбами, ломали их, коверкали, за эти фантики люди гибли тысячами, и продолжают гибнуть. Но они решают всё. Надо преуспеть. Ради этих фантиков. Преуспеть – значит забыть, что у тебя есть сердце. Выкинуть всё человеческое из себя, оставшись сухой, завистливой, нервной скрягой.

Раньше деньги существовали к другой, более интересной жизни. Они не были главной движущей силой во всём мире, они являлись действительно просто металлом и бумагой. И без них люди жили. Тяжело, но жили. А сейчас не выживешь…

Осталось только читать чужие книги, считать чужие деньги. А не сочинять книгу собственной судьбы. Боль надавила на сердце при этих размышлениях. Никому сейчас нелегко: не бедным, ни богатым. Эти две Америки были призваны жить под одной крышей, предаваться соблазнам и жить всю жизнь в иллюзиях. Но если бы это был только Новый Свет – деньги давно уже захватили мир. И ситуация подобная сейчас творится повсюду, и не только здесь.

Хорошо читать о давних временах, когда люди были другие – добрее, мягче. Когда жизнь текла веселей, когда всюду был риск и приключения, дружба. Настоящая дружба! Не то, что в эти времена – где ты одинок и остаёшься наедине со всеми своими проблемами и страстями. Ты приходишь в этот мир один, и таким же его покидаешь – полностью одинокий в своих печалях и радостях. В нынешнем мире лучше совсем не иметь друзей, чем иметь. Всюду предательство просунуло свои длинные цепи.

Генри взглянул на Грайама Берга. Он знает его давно. С ним они прошли через столько испытаний, из которых, казалось бы, и вовсе невозможно нормально выпутаться. Но выпутались же! Да ещё как. И не только это Берга касается. Их тогда ведь было несколько людей, таких, для которых любые повороты судьбы были не страшны. И тут он вспомнил…

Холодный, прожигающий душу ветер. Всюду снег, холодный, белый снег, игриво переливающийся на солнце. Но они не видят этой красоты. Её нельзя видеть. Потому что ты занят совсем другим. Красота и борьба за существование – две вещи разные. Все деревья стоят в снежных шапках, всюду царит страшная, не поддающаяся объяснению тишина. Солнце находится в зените, светит прямо в глаза. Падают снежинки, бьют по лицу, мешают идти вперёд. Дыхание сбивчивое, каждый вздох может оказаться последним. Пар выходит изо рта, щёки красные от дикого мороза. Хорошо ещё, что нет ни бури, ни метели. Это была бы погибель.

- Ничего, ещё чуть-чуть, Генри, ещё чуть-чуть, - подбадривает спутник лежащего на санях практически неподвижного Читтера. Великий магнат (а в ту пору совсем обычный человек), лежит, едва ли не умирая. Его глаза смутно глядят вперёд. Что он видит? Что он думает в эту минуту?

Три ездовые собаки несут еле-еле сани вперёд, тонут в снегу, раздирают в кровь ноги о подушку наста. И идут вперёд. Их не надо подбадривать – уже бесполезно. Главное – успеть дойти. Успеть… Спутник оборачивается, и Читтер видит юношеское, красное на морозе лицо своего товарища – что ему стоит бросить его здесь на погибель, ведь эта лишняя ноша сама для него препятствие. Они рискуют. Они могут не добраться до темноты до пункта назначения, и тогда погибнут уже оба. Оба! Но нет же, они идут. Ползут. Но продвигаются. У спутника уже все ноги в снегу, но он молчит, подбадривая мысленно себя. Он смотрит на Читтера и молчит. Да, Генри сейчас хуже, чем ему, надо терпеть. Лишь бы добраться…

Начал звереть холод. Ветер дул сильно, отбивая у двух людей последнюю надежду на спасение. Они не поддавались. Что толку знать о своей гибели – надежда не умрёт до последней секунды жизни. И они снова ползут. Устали собаки. Устал спутник Читтера. Но нельзя останавливаться – остановишься, значит, замёрзнешь. Нельзя…

Стеснённые этими узкими рамками, они идут далее. Солнце медленно идёт по небу, затем на миг пропадает в туче. Лишь бы успеть!

- Нерст! Нерст! – словно проснувшись от забытья, шепчет Читтер дрогнувшим голосом. Ему сейчас очень паршиво. И путник это прекрасно понимает. – Долго ли ещё идти?

- Терпи, друг, терпи! – он на миг останавливается, и пожимает слабую, ледяную, почти как у мертвеца, руку Читтера. – У нас ещё осталось немного спирта. Генри, я надеюсь, эти последние капли согреют тебя. Тебе они нужнее, чем мне. Слышишь меня?

Альберт останавливает повозку, собаки утыкаются носом в снег, съёживаются, чтобы не выпустить остатки тепла. Нерст кладёт ружьё на сани, всё ещё держа слабую руку своего спутника, находит небольшую флягу, открывает её. Немного присев, он открывает Генри рот, и последние капли достаются ему, Читтеру. Нерст смотрит на всё это несколько испуганным лицом, но твёрдость мелькает в его глазах, ибо, по его мнению, он всё делает так, как надо, - правильно!

Немного оттаяло в горле, немного тепла разразилось по всему телу лежащего человека. Он завёрнут в одеяло, глаза его выражают безнадёжность положения. Но он надеется, что ещё можно обойтись. Читтер смотрит на Нерста несколько печальным взглядом, словно спрашивая его: «Зачем? Зачем я тебе? Со мной уже всё ясно. А так ты губишь ещё и свою жизнь!»

Словно бы прочитав эти мысли, Альберт поворачивается и готов уже отдать сигнал двигаться дальше.

- Нет, Генри, нет! Я тебя не брошу посреди этой ледяной пустыни, где практически нет людей. Ты мне друг, а друзей не бросают. Сейчас мы подойдём к нашему месту, и ты поймёшь, что я был прав. Я не дам тебе умереть от обморожения! А представь, какой вкусный ужин приготовит нам Илайхью. Ты любишь мясо зайца? А она его так готовит, я знаю. Пальчики оближешь! – Нерст жертвовал своим здоровьем, чтобы подбодрить Генри. Говорить в такой холод было отнюдь не лёгкой задачей. А Альберт говорил, долго и без умолку, постоянно обращаясь к своему лежащему спутнику. Он сбивал себе дыхание, пока шёл вровень со своей повозкой по всему этому снегу.

Аляска. Этот своеобразный мир, не тронутый человек. Вот где простор фантазии! Вот где можно почувствовать себя абсолютно одиноким, никому не нужным. Всюду леса, леса, снег. И ты один среди деревьев, а там, может быть из-за угла, на тебя смотрит какой-нибудь голодный, такой же одинокий, как и ты, зверь. Охотники! Что за презрительный вид деятельности. Убивать не за что зверей. Просто так. А все тебя будут хвалить и хлопать тебе в ладоши! Какой красавец, какой молодец!

Но здесь далеко не так. Не будешь убивать ты – убьют тебя. Если ты пришёл в эту северную часть страны, чтобы спастись от этого гнусного общества, плати. Твоя еда – то, что ты сам себе добудешь. И не более. Твоё спасение – всё в том же беспощадном к тебе лесу. Не ты здесь хозяин, ты лишь гость его. Ты посмел вторгнуться в эти владения, посмел украсть сокровища этого леса без спроса!

И даже в такой дыре мира (как считалось в более цивилизованных уголках планеты) были хорошие, добрые, весёлые люди. Но они были людьми. Никого и никогда они бы просто так не убили, хотя могли бы. Здесь убивать – что дышать. Но тут люди были более близки к природе, они были с ней более знакомы, они знали многие её тайны, и никогда бы не пошли разрушать беспечно этот баланс, эту гармонию.

Нерст оборачивается, его рука скользит по ружью, с которым он не расстаётся. Нет, послышалось. Всюду стеной стоит этот непроходимый лес, и что в нём творится, никто не знает. Не факт, что ружьё спасёт. Оно скорее чисто для успокоения, но следует знать, что идёшь ты под прицелом чьих-то очень внимательных глаз. Снова оборачиваешься – и вновь тишина. Лишь снег где-то с ветки упадёт. Ничего. Но интуиция подсказывает абсолютно другое. Она чувствует, что ты здесь не один.

Они оказываются на высоком холме, и Альберт на миг останавливается, чтобы обозреть окрестности.

- Ого! Мы вышли на нашу знакомую тропу! – радостно возвещает он. – Я помню эти зарубки на деревьях. Уже скоро. Слышишь, Генри? Мы почти уже пришли! Я же говорил тебе…

Альберт вдруг обрывает свою речь на полуслове, осторожно снимает с плеча ружьё. Читтер внимательно следит за всеми действиями своего товарища. Он что-то увидел, сомнений нет. Затем, почувствовав, что нет никакой опасности, Нерст снова надевает ружьё и восхищённо шепчет своему другу, который даже не способен ему сейчас отвечать, но в котором ещё теплятся слабые огоньки жизни:

- Вот это зверь! Вот это красота!

По снегу бежал огромный серый, с лоснящейся шкурой волк. Но бежал он на хорошем расстоянии от путников, поэтому никакой угрозы не представлял. Нерст ещё долго восхищался этим огромным, массивным зверем, пока он не исчез из виду, и они вновь поползли дальше. Собаки еле дышали, все, как один, были тощими.

Они вернулись в маленькую сторожку во время заката. Успели…

На первый взгляд разглядеть это маленькое, деревянное сооружение было очень нелегко. Но ведь оно и строилось вовсе не для того, чтобы его все видели. Она была сплошь в снегу, и лишь лёгкий дымок на том месте, где должна была быть труба, выдавали её. Её немного скрывали ели с теми же снежными шапками на ветвях. Но всё равно её узнали.

Собак откормили, согрели. И наконец, остался лишь один жалкий человек, из-за которого рисковали жизнью и эти псы, и этот человек в пенсне. Читтера вскоре тоже отогрели благодаря печке. В его глазах впервые со времени того происшествия показалась тяга к жизни. Любовь к жизни!

Нерст подбрасывает дров в печку. Рядом сидит Илайхью, которая совсем недавно сварила нечто согревающее для лежащего человека. Читтера начала бить лихорадка. Жар. Но это было, наверное, наилучшим, что можно было пожелать этому человеку.

- Он провалился под лёд, счастье его, что я тогда оказался рядом с ним, - терпеливо начал свой рассказ Нерст, сидя в далеко не комфортабельном кресле и обозревая всё вокруг, обставленное трофеями. – Когда мы нагрузили столько золота, сколько нашли, стали двигаться назад. Наш путь проходил через замёрзшую реку, это и было роковым решением. Хотелось поскорей добраться…

- Жадность – извечный порок человека, - без всякого сочувствия в голосе произнесла Илайхью, давая пить отвар больному. – Она могла бы лишить вас обоих жизни. Но, как это и бывает, вы оба рождены в рубашке. Значит, ещё не пришёл ваш час. Главное, что вы оба живы!

Отблеск свечи мелькал на её ожесточённом в трудностях лице, но когда она произнесла эти слова, казалось, она помолодела духом, и Нерст даже заметил на её лице ранее неведомые качества, которые, казалось бы, невозможно сохранить в этих условиях.

Читтер поправлялся быстро благодаря заботе Илайхью, когда та возвращалась со своей охоты. Она много сидела возле больного и рассказала множество историй и случаев, однако, не связанных с ней. Она не любила говорить о своём прошлом, которое привело её сюда, в этот край Земли.

Когда же он поправился (это случилось весной, когда всюду начали бежать реки, ручьи и таять снег), Илайхью вывела его на улицу, и они подошли к тем самым саням, что были нагружены золотом. Его так никто и не удосужился разгрузить. Страшная суровость мелькнула на лице Илайхью, когда она раскрывала тяжёлый мешок. Она достала несколько самородков, столько, сколько она могла унести, и прошествовала далее. Так они подошли к ближайшей реке.

- Всё это презренное золото! Холодный металл, за который гибнут тысячами людей. Окровавленный кусок железа, - произнесла она с нескрываемым призрением и в следующий миг бросила всё то, что принесла с собой, в воды реки. – Там им будет спокойнее. И пусть живут дольше люди, которым бы оно могло покалечить судьбы!

В этом суровом мире на краю Земли были безразличны ценности другого, более весёлого мира, полного своих развлечений и красоты. Золото было ценно там, как и деньги, но здесь они были лишь грудой металла и стопкой ненужных бумажек, которые невозможно, ни съесть, ни излечиться ими здесь.

Читтер пробудился от своих раздумий, и в который уже раз взглянул на лежащую на столе книгу. Он вновь вернулся в этот серый тёмный мир, и сердце ещё больше заныло. Только сейчас он стал осознавать, как ему было там хорошо. Это были, пожалуй, лучшие годы его жизни. Как хотелось убежать от этой серой мрачной действительности и вновь поселится там, где нет никаких пороков, где есть своя очаровывающая сила.

Генри глухо рассмеялся. Над чем он смеётся? Над собой? Или над теми глупыми воспоминаниями, составляющими его книгу жизни? Но чувствовалось, что это смех сквозь слёзы. Печаль, грусть, скованность мешали этому великому магната трансформироваться в того простого человека, каким он мечтал бы остаться до конца своих дней. Он был зажат в своём мире, и жил, словно в четырёх стенах. И даже этот смех, и даже эти книги и воспоминания не помогут избежать той участи, которую он себе сам избрал. Добровольно. В них он только пытается уйти от этих проблем. Но проблемы не уходят, они остаются. Это коварное время!

Но ещё жива в нём слабая надежда, что когда-нибудь что-то изменится в его жизни. Ведь помимо этих глухих стен, злобных богачей, интриг и гнусностей с фальшью, есть другой, чистый и совершенный мир!

- Что ты там читаешь, Генри? – спрашивает, ухмыляясь, Берг. После этого он берёт в руки книгу, лежащую на столе и узнаёт в ней… «Остров сокровищ»! Это его явно не удовлетворило, но он полностью отказался ото всех этих претензий к жизни своего знакомого.

Кошка испуганно спрыгивает со стола, не ожидая такого бурного смеха своего хозяина. Грайам непонимающе смотрит на своего некогда лучшего друга и продолжает разговор, который, конечно же, оставляют без ответа.

- Чему ты там смеёшься, Генри? Что ты там вспомнил? Рыбьи кости давно уже прогнили в земле…

Берг верно разгадал направление мыслей Читтера, но развивать свою мысль далее он посторонился. Нерста раньше называли «рыбёшкой», а после своего ухода из Америки он стал «рыбьими костями» и с тех пор о нём отзывались с некоторым призрением, говоря, что у последнего нет чувства благодарности. Но Альберту удалось большее – он смог сбежать от этой порочной жизни. Он смог – а они все до сих пор прозябают в этом отвратительном мирке. И поэтому завидовали этому молодому и талантливому физику, который не стал губить свою жизнь, и которому видятся лишь светлые перспективы в будущем. В отличие, опять же, от них!

Читтер, казалось бы, вспомнил, что для чего он здесь. Он выкинул из головы все печальные мысли, прекрасно зная, что слезами горю не поможешь. Наверное, подобные же мысли бродят в головах и других не менее известных магнатов, чем он сам. Деньги – всё это прекрасно, они возвышают тебя в глазах других и меж тем оставляют тебя полностью одиноким, как и происходит в мире. Практически ни один из богачей не достиг счастья в жизни. Но вступив единожды на тропу денег, сойти с неё уже просто невозможно. Как бы этого не хотелось.

Он обернулся к Грайаму. Берг был практически единственным человеком, который его понимал. Сам он владел какой-то газетёнкой, но, то и дело приходилось менять её название и тому подобное, ибо то, что писал там он, нельзя было назвать шедевром американской и мировой литературы. «Правильно, если ты такой умный, то зачем писать такое множество научных статей, - иди в Академию!» - смеялся Читтер, читая об очередном скандале, вызванном горе - издателем. Казалось бы, человеку с внешностью викинга делать просто нечего на редакторских позициях, но, однако же, Берга это ничуть не тревожило. Он всегда с удовольствием вспоминал, что как-то раз его посадили в камеру за то, что кто-то из правительства усмотрел в его кознях и сатирических очерках пародию на себя. Но Грайам сидел там недолго – тюремщики просто умоляли, чтобы его забрали оттуда поскорей, ибо ему хорошо удавалось отравлять им жизнь.

- Берг, я тут вот о чём подумал, - скрестил руки на груди Читтер. Глаза его злобно вспыхнули в полумраке. – Нам ведь совсем немного ведь надо: рассорить Моргана с той деревенщиной из Праги, и мы с тобой останемся в шоколаде. Вингерфельдт остаётся жить, покуда у него есть те самые пятьдесят тысяч долларов, присланные агентом нашего дорогого джентльмена, не так ли?

- Это уже похоже на задачу, - начал сердиться Берг. – Наподобие этой: у вас имеется уравнение. Где икс – что подумает сосед, игрек – какова температура на дне Марианской впадины, а зет – протяженность железной дороги Мичиган-Чикаго. Вопрос задачи: в каком году умерла старушка из смежного со мной подъезда?

- Я думаю, - усмехнулся Читтер, - это был 1881 год.

- Почему? – подозрительно прищурился Грайам, делая в уме проверку своего уравнения.

- Потому что это магическое число, в котором сумма первых двух чисел равна сумме двух вторых чисел, что соответствует условию задачи, в котором говорится, что икс да игрек равны зету, из чего следует, что угол падения…

- Хватит! – с мольбой на глазах оборвал эту речь Берг. Он вновь несколько воодушевился. – Ты знаешь, что я вспомнил? Морган ведь владеет газовыми компаниями.

Читтер кивком головы поблагодарил за столь ценную информацию, взвешивая в своей голове все последующие махинации и аферы. Он пролистал газету в некоторой своей задумчивости, потом, найдя нужную страницу, отложил её в сторону до лучших времён в разговоре.

- То есть, Морган ведёт эту сделку с кудесником, только ради того, чтобы насолить мне. Надо сделать так, чтобы навредить и ему, и чародею. То есть, лишить финансирования нашего зарубежного коллегу, и при этом сделать так, чтобы акции компании Моргана упали. Знаешь, что я предлагаю сделать?

- Ну? – спросил заинтригованный Берг.

- Ничего. Не надо ничего делать. Всё пойдёт своим чередом – если кудеснику удадутся, хоть частично его опыты, но в кошельке господина Моргана образуется солидная брешь. При этом, мне, наверное, следует напомнить, что сегодня проходит лекция того самого профессора о невозможности электрического освещения. Авторитет некогда непобедимого волшебника и так уже подорван. А так люди совсем перестанут ему верить!

- Так мы убьём двух зайцев сразу. Останутся ещё…

- Один, - произнёс Читтер. – Вестингауз и прочая шушара опять-таки в подчинении у нашего дорогого Моргана. С нами остаётся только Рокфеллер…

И они вновь взглянули на массивное здание банкирского дома Моргана, в котором, наверняка, разговоры ведутся всю на ту же на тему.

 

На Уолл-стрит было очень жарко.

- Ну, и как же там поживают изобредения моего дорогого друга из Праги? – ухмыляясь, спрашивает Морган. У него сегодня опять скверное настроение, и он не намерен всё оставлять так, как оно есть на самом деле.

- Первое звукозаписывающее устройство его конструкции потихоньку завоёвывает мир. Оно докатилось даже до России.

- Фонограф? – переспросил магнат. – Но разве мы ему платим деньги за какой-то там фонограф? По-моему, мои цели ясно были продиктованы этому чудаку. Или он решил вывести меня из себя? А как поживают опыты с лампой?

Перед грозным и брезгливом человеком, в котором одиночество истребило все человеческие качества, стоял другой, менее простой мужчина в шляпе. Тот самый, что давал Алексу Вингерфельдту те пятьдесят тысяч долларов. Этот несчастный человек в задумчивости теребил шляпку, смотря куда-то в сторону, но не в глаза Джону Пирпонту Моргану.

- С лампой? Они пока даже не могут осветить то помещение в подвале, где у них лаборатория! И всё это из-за какой-то лампы.

- Это освещение очень путает мои карты. Мне приходится лавировать между Читтером и этим далеко не славным малым. Я, как владелец огромной монополии газового освещения, потеряю очень много денег этим самым странным ходом. Надо делать всё гораздо проще. Урезать сумму, данную ему на пожертвования. Уолл-стрит теряет своё доверие…

- Но если мы лишим его денег, то найдётся кто-то другой, кто даст ему эти бумажки!

- Но между нами говоря, - начал жестикулировать Морган. – Мы знаем же, что электрический свет невозможен, ей-богу!

- Но ведь тоже самое говорили о других изобретениях: в частности, о фонографе, динамо-машине.

- Полно! И Читтер, и я прекрасно понимаем всю эту ситуацию с лампой. Это лишь повод выкрутить с нас побольше денег, и если бы не наша взаимная война, я бы не копейки не дал этому прохвосту из Праги. Хорошо, хорошо! Но вот что я тебе скажу, - Морган беспокойно сидел в кресле, скорее напоминая голодного тигра. – Если бы это заявление об освещении сделал бы кто-то другой, а не Вингерфельдт, мы бы все попадали тут со смеху

Так или иначе, но банкирский дом Моргана нехотя расставался со своими пятьюдесятью тысячами долларов. Но так было надо. Условились, правда, на одном: это были последние пожертвования в пользу Алекса Вингерфельдта.

 

На площади, совсем недалеко от того университета, где преподавал выше упомянутый профессор, как раз и прошла лекция, купленная господином Читтером полностью в свою пользу. Невысокий хиленький мужчина лет сорока пяти стоял возле здания и собирал вокруг себя множество зевак и прохожих. Среди них, как ни странно, оказался и Джон Рокфеллер. Возле профессора суетились журналисты, поспешно записывая что-то в блокнот.

- Электрический свет невозможен! – начал высокомерно он.

- Но, доктор, не проводили ли вы сами опыты со светом?!

Профессор, однако, теряться не стал, и быстро освоился со своей новой ролью. В толпе он заметил Рокфеллера, но не узнал его. Глаза ещё одного магната долго и напряжённо исследовали всю окружающую обстановку.

- О, да… Да, и мои выводы основаны на этих самых опытах!

- Но ведь Вингерфельдт претендует на изобретение чего-то нового! – сопротивлялся один из самых настырных журналистов.

- Вингерфельдт… Он может претендовать на всё, что ему нравится, но больше не в силах менять законов природы, иначе он превратится в полное ничтожество. И мир увидит нового чародея!

А теперь можно коснуться самого интересного факта. На эту лекцию профессора вдохновил не один Читтер (однако, справедливости ради, отдадим пальму первенства ему), а все более или менее значимые фигуры в этом государстве. И Морган, и Читтер уплатили за подобное свершение. Магнаты – это особая каста здесь, в Америке, и уж они-то имели власти побольше, чем сам президент! Здесь стоило дать только взятку, чтоб послушная марионетка-политик заткнул рот и замолчал. Так и делалось. Но эти люди, что называется, вершили судьбы мира.

Рокфеллер с удовлетворением дослушал речь до конца, после чего пошёл своей дорогой, купив по пути одну из газет. Дома, раскрыв её, с некоторой грубостью, столь ему присущей, поспешил отметить:

- Здесь говорится о размерах состояния Моргана. Надо же, этот человек никогда и не был богатым!

Он сказал что-то ещё, менее важное, и не имеющее уже никакого смысла для истории, после чего вновь переключился на столь наболевшую нынче злободневную тему всех деловых разговоров в Америке.

- Мне кажется, наступило такое время, что надо подтолкнуть Моргана к принятию столь хорошего для него решения. Этим он обезопасит свои капиталы от той своры негодяев и воров, что составляют общество кудесника из Праги. Мы должны его поторопить, и пусть прекращает финансирование во избежание худшего исхода!

Так или иначе, но трое столь разных человек, находящихся в борьбе друг с другом, и готовых перегрызть друг другу глотки, стали теперь невольно общими союзниками в войне с не менее опасным противником. Имя ему – Александр Вингерфельдт.

[Генерал]

Уф, надо уже потихоньку заканчивать эту канитель.))

 

Глава двадцать вторая

Драгутина провожала взглядом улетавший косяк гусей. Время летит с такой скоростью, что даже не успеваешь принять более или менее какое-то полезное решение. Дни летят так быстро, что порой становиться просто страшно об этом думать. Поэтому многие (например, Вингерфельдт) всегда не имеют на своём месте часов, чтобы те не мешали думать. Те же люди, чья жизнь проходит в часах (как у Феликса), имеют обыкновение ставить стрелки неправильно, чтобы можно было себя не смущать столь быстрым ходом времени.

Подул пока ещё тёплый августовский ветер. Он принёс с собой новые надежды, новые мысли. Эти мысли сразу и охватили обоих сидящих на скамейке людей. Как это было и положено, встречи происходили строго в намеченный час, и не раньше. Тогда Николас запасался несколькими пакетиками корма, тщательно рассовывал их по карманам и шёл сюда. Ему нравилось кормить голубей. А здесь их были сотни, тысячи этих птиц!

- Я меняю место работы, - тихо сказал Николас, держа в руках одну из птиц.

- Уходите отсюда?

- Ну почему же так? Просто, если уж дополнить, то меняю место положения и на какое-то время уезжаю работать в телефонную компанию всё того же Алекса Вингерфельдта в Будапешт. Он говорит, что тут мне делать нечего. А знания надо получать со всех концов света. Вот меня и отправляют немного подработать – как выразился один из моих друзей. Здесь с деньгами худо – своим самым ценным сотрудникам Алекс особо не платит, попусту потому, что нету денег, чего уж говорить тут обо мне.

- И надолго ли? – прищурилась хорватка.

- Я не знаю, что будет через пять секунд, а вы говорите о более громадном промежутке времени!

Николас взглянул вперёд с надеждой и верой в хорошее будущее. Ибо этого сейчас ему так не хватало. Опять же, пронеслось у него в голове, помимо денег, которые можно будет откладывать на дальнейшую учебу, он приобретёт ещё достаточно времени для своих опытов. Его мысль, высказанная когда-то в Университете, до сих пор не могла дать ему покоя. Он и сейчас чувствовал, что он прав в своём решении. Ответ где-то на поверхности, надо его только вытащить. Но что-то всё время мешало…

- Как раз в те дни, как я уеду для своей напряжённой работы, здесь начнётся не меньшая по трудности работёнка у моих коллег, с которыми я уже так успел свыкнуться. Если бы им всё удалось! – в глазах Николаса загорелась надежда. – Я бы не хотел вас сильно огорчить, но в мой распорядок дня вмешивается новое событие, из-за которого я могу полностью потерять время, чтобы бывать здесь.

- Это печально, - согласилась Драгутина. – Но вам надо учиться и работать. Я верю в то, что у вас всё получится. Вы так одержимы своей идеей!

Николас кратко кивнул и ушёл на миг в себя, смотря на пролетающих мимо птиц. Может, их он уже и не увидит здесь. Впрочем, отчаиваться рано – вся жизнь впереди. Вдруг ему удастся добиться каких-то успехов! Все в него верят, все чего-то от него ждут. Гай смеётся, что в нём – будущее человечества. Интересно, шутит он, или говорит правду?

Драгутина заёрзала на месте, после чего вынула из внутреннего кармана своего пиджака какую-то маленькую вещь, чем невероятно заинтересовала Николаса. Он взглянул на неё любопытным взглядом, но всё же пришёл к выводу, что карты надо раскрывать постепенно, как и поступила Драгутина. Женщина, продолжая держать эту вещь в руках, поспешила произнести абсолютно спокойным тоном:

- Знаете, когда я ещё жила там, в Хорватии, у меня был очень близкий друг. Когда настал момент уезжать оттуда, в последний день он пришёл ко мне и подарил одну вещь. Про неё он сказал так: вещь эту можно подарить только самому близкому другу, человеку, которому ты доверяешь и веришь, кто вдохновляет тебя. Дайте свою руку!

Николас послушно дал свою руку, Драгутина разжала его ладонь, вложила что-то в неё и закрыла. Серб раскрыл ладонь и увидел небольшую фигуру белого голубя. После этого она загадочным тоном произнесла:

- Точно такой же есть и у меня. Покуда мы имеем их у себя, жива наша дружба. И советую вам и впредь помнить о том, что мир не без добрых людей.

Так прошёл последний день лета Николаса в Праге.

Не только инициатива Вингерфельдта повлияла на решение Николаса уехать в Будапешт на работу. Тяжёлое материальное положение всё же лишило его права голоса. Вчера он получил письмо, написанное дрожащей рукой матери о том, что умер его отец. Рука серба дрогнула, когда он читал эти страшные для него строки. Слёзы блеснули на глазах – но больше он не проронил в этот день никому ни слова.

Семья осталась без средств к существованию. А работа в компании Вингерфельдта большого заработка для того, чтобы продолжать образование и просто жить, не давала. Тогда, выслушав всё очень внимательно, и закуривая десятую по счёту сигару, он предложил работу в Венгерской правительственной телеграфной компании, которая, естественно, так же входила в собственность дяди Алекса. К тому же сыграло роль и ещё одно обстоятельство, мгновенно побудившее Николаса ехать туда.

Глава этой компании был одним из друзей отца, что ещё раз подтверждало теорию о том, как ужасно тесен мир. Задача этой компании состояла в том, чтобы заниматься проведением телефонных линий и строительством центральной телефонной станции. Не так уж и плохо, тем более, если есть хороший заработок. Волна американского телефона, наконец, докатилась и сюда, и начала уже окутывать плотными сетями весь этот мир.

Тевадор Пушкас, что и являлся тем самым хорошим знакомым, был старым боевым товарищем отца, заодно со своим родным братом они организовали эту компанию, причём на деньги Алекса, когда он ещё их имел в нормальном количестве и не переживал такой кризис, как сейчас.

Купив билеты на поезд, утром Николас уже проснулся в Венгрии. Ему врезалось в память то великолепие Будапешта, что разом ослепило его. Сойдя с поезда он ещё долго осматривал город, и оказавшись в нём, долго не знал, куда идти, ибо сразу почувствовал такое дыхание свободы, что лишило его всякой надежды мыслить.

Яркости вывесок, туда-сюда снующий народ, нахлынул на него одновременно с массой впечатлений, полученных от столь знаменитого на Европу города. Трамвайные линии, железные дороги уходили прочь, их шум чётко ощущался в ушах всех прохожих. Их здесь было очень много – шли они с таким видом, словно они решали судьбы мира. Все так же спешили на работу, как и Николас.

Найти бы только это здание среди всех многочисленных ярких вывесок и красок, которыми так блистал этот огромный город. Будапешт завоевал громкую славу не только своей насыщенной историей, но и развивающимися неуклонно многочисленными предприятиями, фабриками, поэтому отнюдь не удивительно, почему Алекс выбрал именно это место для своей телефонной компании. После этого изобретения Александра Грэхема Белла, он усовершенствовал телефон, добавив к нему угольный микрофон, и тем самым значительно улучшив качество связи. Так или иначе. Если продолжать эту историю, то компания Вингерфельдта после долгой борьбы за приоритет (Вингерфельдт так же, практически одновременно с Беллом, ломал голову над изобретением телефона), они заключили мирный договор и объединились против Британского бюро патентов. С этих пор все телефонные компании щедро финансировались обоими великими изобретателями в истории человечества.

Будапешт стал просто магнитом, притягивающим кошельки и умы людей. Он был одним из тех городов, что пользовался популярностью у эмигрантов. За образованием молодые люди так же ехали сюда, в столицу Венгрии – так был велик её авторитет! Сюда ехали как и те люди, что были полны надежд, так и те, кто их уже давно потерял, кому предстояло делать карьеру, и кто уже её сделал. Здесь можно было завязывать важные деловые знакомства, заводить хорошие связи, ибо лучшие (элита) неоднократно посещала эти места во время своих путешествий по Европе. Население этого города было занято не столько отраслями производства, сколько просто деятельностью, двигавшую вперёд эти огромные массы народа, эту кишащую толпу. Многие километры дорог были вымощены камнем, было множество бульваров, канализационные трубы, множество пустырей, мигающие ряды газовых (пока ещё газовых!) фонарей, узкие деревянные мостки, что были сделаны над глубокими реками.

В центре города, как и положено, были самые выгодные места, самые дорогие. Здесь обычно находились штаб-квартиры каких-нибудь крупных предприятий, чьи названия так часто мелькали в газетах, и никогда не сходили с уст простых людей. В первую очередь ищущий работы человек заходил именно в этот элитный район, где располагались крупные фабриканты. Николас решил, что именно здесь и должно быть то самое здание, что он ищет, - ведь ни одна из компаний Вингерфельдта (а тем более, ещё образованная в результате слияния с другой) не находилась в закоулках мира и эпохи. Большинство контор помещалось в первом этаже и выглядели весьма внушительно.

Стеклянные окна ещё только входили в моду, и лишь самые крупные компании могли позволить себе такой шик. Когда Николас проходил мимо вот таких вот предприятий и глядел в эти застеклённые окна, первое, что он видел были перегородки из полированного дерева и матового стекла, а за ними – множество рабочих, углубившихся в свою работу. Когда он видел множество вывесок с ценами, он вспоминал о своей нужде.

Помимо всего прочего, серб ещё остался и без денег, ибо сказалось его отнюдь не лёгкое материальное положение, которое мешало, как раз этой свободе действий. Все ещё осматривая здания вокруг, он медленными шагами, не торопясь, добрался и до здания, которое арендовала компания. Оно выглядело действительно солидно и ярко выделялось среди остальных, уходя вверх. Огромные окна, застеклённые (что говорило о хорошем заработке) а так же недавно покрашенные стены создавали впечатление аккуратного здания, которое и внутри должно бы отличаться такой же простотой и вкусом.

Нерешительно отворив дверь, он ещё оглянулся назад, как бы сомневаясь в правильности своего решения. Однако, всё же он зашёл. Его ожидания оправдались. Николас оказался в огромном холле, возле входа кто-то дежурил, но явно этого человека не интересовал этот высокий серб. У него были дела поважнее. Впереди была высокая и широкая лестница, уходившая вверх. По ней Николас зашёл наверх, прошествовал далее, смотря на двери, и не зная, куда бы следовало зайти сперва.

Вскоре, как ему показалось, он нашёл нужную дверь, ибо она сразу выделялась из остальной своей красивой отделкой. Предварительно постучавшись, он поспешил войти в помещение. Перед ним сидел невысокий, явно нагруженный работой человек с лысой головой.

- Вам что надо, молодой человек? – в его голосе чувствовались нотки раздражительности.

- Я… ищу работу, - наверное, надо было сказать что-то ещё, но Николасу больше ничего не приходило в голову, и он решил ограничиться лишь этой фразой.

- Я не уверен, что у нас есть вакантные места. У вас опыт есть?

- Нет.

- Боюсь, вы не сможете себе ничего найти, разве что…

Он не договорил, как серб дал ему в руки одну бумажку, достав её из внутреннего кармана своего пиджака. Он с выжиданием посмотрел на человека, который стал внимательно вчитываться в неё. Через несколько минут он важно закивал головой, как бы понимая, в чём тут дело и вернул бумажку обратно.

- Значит, Алекс Вингерфельдт, говорите?

- Ну, я не говорю. Там так написано, - слабо улыбнулся Николас.

- Хорошо. Наш проект пока ещё не начат (у серба упало сердце, ибо он ожидал чего-то большего услышать от этого статного господина). Но в ближайшее время мы приступим к его исполнению, ибо уже имеем и достаточно средств, и работников. Должность проектировщика и чертёжника вас устроит?

- Мне то что. На многих должностях мне хорошо. Особенно, если они помогают повысить материальное положение.

- Ладно, считайте, что наш разговор с вами закончен. Да, забыл представиться – я Тевадор Пушкас. Уж не вы ли сын моего старого знакомого Милютина Фарейды?

- Да, - горячо закивал Николас. – Я он и есть.

- Приятно было познакомиться. Завтра можете приступать. У нас великие планы, как того требует великое время.

Братья Пушкас были людьми очень деловыми. Они имели свои предприятия в Париже и Санкт-Петербурге, держали под контролем многие из новаторств их великого спонсора, тем самым повышая его капитал и авторитет. Но в последнее время что-то стало не задаваться и у них – это подтверждал и тот факт, что телефонная станция до сих пор продолжала существовать лишь на бумаге, хотя проект о её строительстве был утверждён давно. Со времени изобретения телефона прошло очень много времени, но он нехотя прибивался к привычному жизненному укладу людей, всячески не хотя быть полезным человечеству. Такое коварство.

Первый день на новом месте вполне удовлетворил его. Дальше пошли недели, и вскоре он окончательно привык к шумному дыханию Будапешта, в котором он обустроился совсем недавно. Получая минимальный оклад, он много экономил, выкраивал для себя небольшие суммы, которые спускал на покупку необходимого ему оборудования. Он вообще не отдыхал здесь, полностью поглощённый своими мыслями и занятиями.

Этот мотор, работающий на переменном токе… Если бы только хватило сил и времени, чтобы украсть эту тайну у природы! Если бы. Он, как и в прежнее время, ограничивался всего лишь тремя часами сна, что было ненормально для него. Тем не менее, Николас работал как вол, и всё оставшееся время посвящал решению своей внезапно охватившей его проблеме. Он должен её решить, причём во чтобы то ни стало! Он чувствовал, что долго так продержаться не сможет. Позже этот образ жизни даст о себе знать.

Вскоре на эту же работу в качестве инженера прибыл и Антони Сцигетти, и Николас никак не мог не радоваться приезду своего старого знакомого и доверенного лица. С ним они провели много весёлого времени. В дневнике серба появилась весьма любопытная характеристика его друга: «У него тело Аполлона, большая голова, украшенная шишкой на боку, что придавало ему несколько странный вид».

Ночи Николаса стали немного краше и от бесконечных прогулок по большому городу плавно переросли в состязания с лучшим другом. Они быстро находили, чем себя развлечь. Они обычно встречались в местных кафе, где либо обсуждали события дня, либо устраивали между собой дружеские соревнования…

Мигающий газовый фонарь слабо освещал улицу, но даже его света хватило на то, чтобы выделить из общей густой массы темноты фигуры двух спешащих людей. Донеслись обрывки весёлого разговора, шаги одного из идущих были подобно топоту слона, однако тот утверждал, что обладает летящей походкой, неважно, что вибрирует при этом дорога.

Маленькая вывеска кафе, которую, казалось бы, совсем невозможно заметить, ярко выделялась на фоне остальных по мнению двух идущих людей, иначе бы они не вошли сюда. Здесь за ними уже имелся свой собственный столик, который уже давно был признан в их владении. Присев, один из человек, тот, что обладал мощной фигурой атлета и выразительным большим лицом прищурил правый глаз, и его собеседник сразу почувствовал неладное.

- Дорогой Нико, я думаю, ничего против ты иметь не будешь, если я тут с тобой посоревнуюсь.

- Со мной? Не думаю, что это хорошая идея, - насторожился серб.

- А-а, трусишь! Я так и знал, я так и знал!

- Ну, ты сам же напрашиваешься! Нельзя же мне так вот сразу брать и говорить своё мнение по поводу того или иного случая. Я просто подготовил почву для дальнейшего разговора, - затем вся дипломатичность исчезла с лица серба, и его выражение было похоже на злобно ухмыляющегося черта. В глазах Николаса вспыхнули огоньки азарта. – Ну так что? Чем позабавим себя в этот раз?

- Мне было бы интересно, кто из нас выпьет больше бутылок молока!

- Официант! –Николас щёлкнул выразительно пальцем. – Двадцать бутылок молока!

- Д-двадцать? – переспросил официант, удивлённый столь необычным заказом.

- Да, и желательно поскорей!

Они сели друг напротив друга, готовые к предстоящей битве. Народ удивлённо смотрел на них. После того, как был принесён заказ, наиболее из любопытных встали за спинами обоих соперников, выжидая, что же всё-таки послужило такому выбору продуктов. Оставшиеся просто стали пожирать взглядом обоих абсолютно спокойных людей, сидящих за столом. Сцигетти ударил по бутылке вилкой и гордо произнёс:

- Начали!

Резко вытянулись у людей шеи, когда пред из взором предстала эта довольно интересная картина. Сцигетти откупорил бутылку и залпом осушил её, однако соперник не стал отставать, и проявил ещё больше инициативы, ничуть не желая уступать итальянцу, и махом осушил первую бутыль, тут же откупоривая вторую. Так они приступили ко второй, третьей, и так дальше по нарастающей.

Вскоре выяснилось, что двадцати бутылок явно недостаточно, и посему быстро послали официанта за следующей партией. Разгорячённые этим соревнованием, уже напившиеся с первой бутылью, они не хотели уступать друг другу, посему продолжали пить и пить, удивляя стоящих вокруг людей объёмом своего желудка. Пьяными от обилия жидкости в себе, то и дело булькающей при поворотах, они пожирали друг друга глазами, и казалось, что помимо молока они ещё и друг друга съедят без всяких помех.

Пошёл уже второй десяток. У Николаса начались нехорошие предчувствия, но он держался ещё достаточно бодро и крепко. Сцигетти с самым невозмутимым видом принялся за восемнадцатую бутыль, причём было видно, что он обладает запасом ещё на десять бутылок без помех. Начиная с двадцатой бутылки у Николаса уже поплыли цветные круги перед глазами, но он решил во чтобы то не стало держаться, даже если потом ему будет очень худо.

Начиная с третьего десятка стала проявляться усталость в этой бесконечной гонке. Тем не менее оба старались не подавать виду, продолжая с самым невозмутимым видом выпивать бутылки. В животе встала неприятная тяжесть, казалось порой, что молоку просто некуда упасть, и оно уже дошло до горла. Но сдаваться нельзя без борьбы! И серб берёт тридцатую по счёту бутылку в руки, откупоривает её и махом осушает.

Потом пошёл четвёртый десяток, и несчастный (а может и счастливый) официант из любопытства встал сзади любопытных зевак, которые подбадривали соперников множеством кричалок и фраз. В глазах серба (впрочем, как и итальянца) загорелась неколебимая злость, да такая, что вчерашний друг вдруг превратился в злейшего врага.

К горлу Николаса медленно стала поступать тошнота. Но он не давал вволю своему организму над собой – ибо тогда можно было бы сразу прекращать соревнование после первой же бутылки. В глазах встали звёзды, из ушей готов был вырваться пар, дыхание тяжёлое, чем-то напоминает паровоз, тем не менее, невероятной силой воли он заставляет себя выпить ещё несколько бутылок и их счёт доходит до тридцати пяти (!). Тридцать шестую он пьёт чисто на силе воли, и медленно откупоривает тридцать седьмую.

Исподлобья глядит Антони Сцигетти, злой на весь мир, а в особенности на своего лучшего друга, который посмел ему не проиграть в течение столь продолжительного времени. Итальянец с лёгкостью (но уже не прежней!) осушивает тридцать шестую, а затем и тридцать седьмую бутыль молока, рука тянется за тридцать восьмой. На его лице уже мелькает тень сомнения и вечный вопрос – как долго всё это будет продолжаться? Тем не менее, он по-прежнему старается держаться невозмутимо и независимо.

Николас берёт в руки тридцать седьмую бутылку, подносит к губам и нехотя, явно чувствуя сопротивление своего организма, допивает её, молоко постепенно подходит к горлу, ещё немного, и он не выдержит. Тем не менее он добивает эту бутылку до конца. Именно добивает, а не допивает. Дальше стал действовать принцип – не проиграть другу. Вбив в голову себе эту цель, он продолжил её достижение…

Тридцать восьмая бутылка. Ещё немного и он не выдержит. Серба начинает колотить. Сил не хватает, чтобы откупорить бутылку, и после минутной возни он справляется и с этой задачей. Подносит к губам. В горле чувствуется молоко, во рту уже стоит неприятный привкус, но помня о своём долге, он делает несколько глотков подряд и останавливается. Переждав несколько секунд, он вновь отпивает немного из бутылки. Сцигетти, тем временем, с тем же требующем сочувствия видом допивает свою бутылку, с его лица окончательно и бесповоротно уходит вся его прежняя независимость.

Эту бутылку уже на одной тоненькой ниточки воли Николас добивает до конца. Он уже не может дышать, живот полон молока, он чувствует далеко неприятное бурление в животе. Рука уже автоматически тянется за тридцать девятой бутылкой…

В этот миг просыпаются совесть и инстинкт самосохранения. Внутренний голос переходит в голос серба, и, дрожа, произносит одну-единственную фразу:

- Не… могу… больше!

Стоило произнести эту фразу, как Сцигетти вместе с Николасом мгновенно сорвались с места, отбросив в сторону выпитые бутылки, и кинулись с приличной для произошедшего случая скоростью в туалет.

Отходить от этого случая пришлось довольно долгое время…

 

Скудные финансовые средства больно били по кошельку Николаса. Вскоре суждено было произойти случаю, чтобы лишний раз подтвердить этот печальный факт. В съёмной квартире, где остановился серб по прибытии в Будапешт, далеко блеском не блистала. Из всех вещей, что он имел с собой – были лишь два костюма и мелкие принадлежности. В одном из костюмов он ходил повсюду, он считался у него рабочим, но вскоре окончательно пришёл в негодность, и очередь последовала за вторым. Однако тот так же не внял гласу совести, за что его хозяин изрядно над ним потом поиздевался.

Второй костюм быстро пришёл в негодность и совершенно износился. В нём нельзя было даже выйти на улицу, чтобы не посмешить людей. Николас долго думал, как и что с ним сделать, но эта проблема канула в лету вслед за проблемой, касающейся индукционного мотора. Вместо того, чтобы уделять себе какие-то средства, он их добросовестно копил на оборудование, за что и поплатился.

Один день из-за этого Николас не вышел на работу. Сцигетти, почувствовав что-то неладное, решил его навестить. Каково же было его удивление, когда он застал серба, совершенно разбитого и подавленного, сидящего в одной рубашке и износившихся никуда не годных уже штанах , и держащего в руках свой износившийся костюм.

- А, обновляешь гардероб? – просто не зная, с чего начать, решил спросить Антони.

- А, это ты! – как-то бесстрастным тоном ответил Николас и нахмуренным лицом принялся изучать то, что ему помешало занять своё место в обществе.

Близился религиозный праздник, и не пойти на него означало презрение со стороны окружающих. Словно бы не понимая, что вокруг происходит, он поспешил спросить серба:

- И в чём же ты придёшь завтра?

- Не знаю, - совсем смутился Николас. – Может, если перевернуть костюм наизнанку, что-нибудь подправить и зашить, он сойдёт за нормальный?

Сцигетти только пожал плечами.

Всю эту ночь Николас посвятил своей наболевшей идее. Ведь тонущий муравей хватается за любую соломинку, в каком бы он безнадёжном положении ни был. Тоже самое произошло и тут. Эта была последняя надежда серба. Всю ночь он возился и перекраивал свой костюм, шил, но тем не менее вынужден был признать своё поражение.

Утром, проснувшись, он обнаружил себя в кресле, держащего в одной руке нитку с иголкой, а в другой свой бывший костюм, сплошь состоящий из заплаток, которые, однако, не помогли. Найдя его нелепым и смешным, он вновь отказался уходить из дома, прекрасно осознавая всю печаль своего положения.

Мукам вскоре суждено было завершиться, едва на поле действия показалась фигура атлета Сцигетти. Вместо привычного похода в бильярдную, ставшего уже традицией, он насильно вывел своего друга на улицу и потащил покупать новый костюм за свои деньги. В конце-концов, всё кончилось не так уж печально. Печальным оно было лишь для спонсора Антони Сцигетти, разом лишившегося некоторого своего накопившегося капитала. Зато теперь Николасу хоть не стыдно было выйти в люди.

Жизнь в Будапеште, несмотря на все трудности, протекала весело и беззаботно, кроме того, Николас получил здесь возможность узнать много нового и продемонстрировать свою природную изобретательность, к которой он так быстро уже пристрастился с раннего детства.

Случай, которому в нашем мире принадлежит три четверти выполненной работы (и выполняемой) сыграл в очередной раз немалую роль в становлении личностей обоих друзей. Вскоре телефонной компании Пушкаса пришлось посторониться, когда, наконец, открылась американская телефонная станция, куда оба друга тотчас же и поступили на службу. Оба прекрасно знали, кому принадлежат любые телефонные станции в мире.

Эта работа позволила им представить себе, как работают передовые предприятия этого времени. Решения чёткие, быстрые, и не только на бумаге. Работа хорошо налажена, заработок приличный. Казалось бы, что ещё нужно новичкам в таком богатом городе, как Будапешт, в этой древней колыбели Европы.

Здесь, помимо всего прочего, были не только деятельные рабочие, знающие на зубок свою работу, но так же люди образованные, знающие историю, науки. В общем, почти специалисты. Но ими они вовсе и не собирались становиться – таких компания на службе долго не держала. Лишь те, кто много работал и становился в ходе своей работы специалистом, вполне заслуживали её внимания. Тут, в отличие от многих других предприятий того времени, ценились стойкость и ум, умение быстро принимать решения, широкий кругозор.

В общем, то же, что и у Алекса. Банда лиходеев, дилетанты с широким кругозором.

Вот эти-то молодые люди и поведали много этим, как потом оказалось, новичкам в работе. Николас подробно ознакомился с устройством и историей изобретения телефона. Тут же он стал много читать и про самого Алекса Вингерфельдта, вложившего львиную долю своих усилий в это великое предприятие. У него был хороший нюх на такие идеи. Он их чувствовал издалека, как и хороших людей. Наверное, это качество он привил и собаке Гая, которая была не равнодушна только к злыми коварным людям.

Алекса в узких кругах именовали никак иначе, как «Наполеоном изобретения». И было за что. В свои тридцать пять лет он уже имеет право стать королём электричества. При этих мыслях Николас улыбнулся. В мире было много этих некоронованных королей. К их числу принадлежали в основном богачи, и довольно редко люди, которые своим лбом стали преодолевать любые препятствия.

Изобретение угольного порошкового микрофона способствовало улучшению связи, как было сказано ранее. Эту историю, уместившуюся в одном предложении, Николас легко бы в словах растянул на приличную брошюрку. Такова была его работа. Но была не только теория, практика тоже существовала, и вполне применялась на деле.

Николаса часто посылали на столбы, и он легко, подобно белке, карабкался на них. Сыграло роль то, что он неоднократно в детстве уделял внимание лазанию по деревьям. Он чинил линии передач, просто проверял их и смотрел на мир свысока. Может, в этот момент он считал себя покорителем неба, этого уже не узнает никто. Но то, что это производило на него сильное впечатление, это было правдой.

На земле была более скучная работа, там он чертил, проектировал, использовал все свои скопившиеся знания математики. Здесь же он изучал принцип индукции, при котором масса, несущая электрический или электромагнитный заряд, может вызвать аналогичный заряд или магнитное притяжение во второй массе, не соприкасаясь с ней.

Так же ему пришлось освоить изобретения Вингерфельдта – а именно, многоканальный телеграф (квадруплекс), позволяющий отправлять четыре сообщения телеграфным кодом Морзе одновременно в двух направлениях (неслыханная дерзость для того времени!), и новый индукционный углеродный дисковый динамик — плоское, круглое, легко снимающееся устройство, которое до сих пор есть в трубке любого телефона.

Изучая эти новаторства своего «опекуна» и патрона, он стал чаще задумываться над тем, как их возможно улучшить. Итог его умственных скитаний дал результат…

Глава компании в недоумении смотрел на высокого худощавого парня с чёрными глазами. Николас был спокоен и продолжал возиться возле своего нового изобретения, возможно, первого в его жизни. Он был собой доволен.

- И? Что это и как оно называется?

- Усилитель голоса. Я его называю репродуктором.

Вероятно, он собой гордился… Но самое интересное стало заключаться в следующем – придав своему углеродному диску форму конуса, он сконструировал репродуктор, повторяющий и усиливающий сигналы, — предтечу громкоговорителя, и ему даже не пришло в голову получить на него патент!

Этим закончился плодотворный период творчества Николаса. Нормально заработав денег, он с чувством выполненного долга отправился назад, в Прагу. Тут его дождался другой, не менее потрясающий и интересный сюрприз, удививший его до глубины души. Интрига скоро откроет ему глаза на происходящее.

[Генерал]

Глава двадцать третья

Александр Вингерфельдт сидел в самой своей задумчивой позе. Предложение, которое ему прислали из далёкой Швейцарии, лишило его всякой умственной деятельности минуты на две. Потом он пришёл в себя. Ему было как-то не по себе. Настроение было прескверным в течение долгого времени. Сказывались неудачи с лампой накаливания, последние капризы Уолл-стрит, и прочие мелкие, но гнетущие душу вещи.

За эти пару дней он превратился в сварливого капризного старика, но как сказал Нерст, всё ещё изменится к лучшему, едва он почувствует вновь утерянный вкус триумфа. Пока же он пылал ненавистью, разве что пар не выходил из его ушей. В эти дни он старался не пересекаться с кем бы то ни было из своих знакомых и домочадцев, ведь им же было хуже. Впрочем, они всё это понимали и без слов.

Николас так и застал этого человека с письмом наготове, в согбенной позе с каменным лицом, и лишь глаза всё ещё сверкали той недавней проницательностью. Он закуривал уже двенадцатую сигару, ибо это помогало ему как-то уйти от своих проблем, хотя бы на мгновение. Но этого мгновения было уже достаточно, чтобы пришло вдохновение, столь необходимое ему для жизни.

Серб был абсолютно спокоен, в контраст Вингерфельдту. Он не знал, для чего его призвали сюда, но его вид говорил, что чтобы то ни случилось, это только к лучшему. Его глаза вообще говорили о том, что ничего и вовсе не происходило. Тем не менее, душа клокотала, и страдало от наплыва столь огромного количества самых противоречивых чувств. Что же там написано, в этом письме? И почему опять именно он?

- Ну, и чего ты тут встал? У меня ещё и сидеть можно.

Вспомнив о том, что ещё он умеет сидеть, он поспешно принял это на свой счет, и присел рядом на стул. Глаза Вингерфельдта смотрели словно бы, сквозь него. Угрюмое выражение лица приобрело некоторый характер задумчивости, и Алекс перестал курить. Он взглянул из-под густых бровей на серба и решил всё-таки начать разговор, чтобы не пропадало так зря время. Можно дать взамен всё, но никто не даст тебе взамен времени…

- Итак, дорогой мой приёмыш, пришло мне тут одно письмецо. Наверное, тебе будет очень интересно его содержание, меня только вот оно на самом пороге великого открытия не слишком трогает. Раньше или позднее я ещё бы радовался ему. Но не сейчас. Обстоятельства складываются далеко не лучшим образом. Эх, а сколько всего надо успеть!

Поняв, что Вингерфельдт начинает отклоняться от темы, как от удара справа, Николас решает спустить его с небес на землю, прекрасно зная о рассеянности этого великого человека.

- Ну, так что там, с письмом-то?

- А, с письмом! – вдруг спохватился, словно что-то вспомнил, Алекс Вингерфельдт. – Понял ход твоих мыслей. Хорошо, сейчас расшифрую те каракули, что выведены тут таким невероятным каллиграфическим почерком. Так вот, собственно: в письме упоминается об отделении одной из моих компаний, процветающих в Швейцарии. Она занимается ремонтом и изготовлением электромоторов, и я думаю, нет ничего плохого в том, если ты поедешь туда.

- И это всё? – удивился Николас, зная, что что-то недосказано.

Вингерфельдт не испортил мнения о нём Николаса. Он тяжко вздохнул, словно бы последующие фразы, сорвавшиеся с его уст, были для него непосильным бременем, и решил всё-таки сказать основное, что так тревожило его взбунтовавшуюся душу:

- Хорошо. Если ты этого хочешь, я скажу тебе те немногие слова, которые в нашей беседе и станут ключевыми. Ты ведь этого хочешь, да? Эх, что за народ нынче пошёл, чёрт побери! Всё им расскажи на блюдечке, никаких тайн нельзя заиметь. Для тебя же стараюсь, чтоб сюрприз не испортить!

Он закашлялся после своего длинного монолога, и в глазах его встали слёзы от такого сильного кашля. Затем он взглянул на Николаса и решил продолжить, поняв, что его одного все тут ждут:

- Мне надо проведать, как там дела творятся в Швейцарии. Что-то мне смутно подсказывает, что отчёты лгут. Не верится мне в счастливое будущее. Как ни странно… Вот и надо туда наведаться. К тому же, кое-какие неприятные дела снова всплыли на поверхность. Надо бы их загладить, а то совсем как-то нехорошо получается. Не находишь ты всё это так же, как и я?

Николас лишь коротко кивнул головой. Он понял, что Вингерфельдту требовалась пауза, чтобы продумать дальнейшие фразы своего выступления, и с ходу всё он не мог сказать – слишком немногословен был весь этот странный человек, что и проявлялось часто в последствие.

- Так вот, - продолжал разглагольствовать величайший изобретатель нынешнего столетия. – Я хорошенько взвесил кандидатуры всех у меня работающих и пришёл к одному выбору. Один я не могу вот так взять, и поехать, мне нужен компаньон. Я подумал, и решил взять тебя.

- Почему? – вырвалось у серба.

- А потому что все остальные работники, в отличие от тебя (глаза Вингерфельдта беззвучно рассмеялись) заняты лампой накаливания. Я сдам на попечительство лабораторию Нерсту, он их там всех будет в железных тисках держать, его я знаю. Их нельзя отрывать от этой работы. А ещё у меня есть ты. Ты – молодой, амбициозный человек, жаждущий новых знаний, впечатлений. Мне пришлись по нраву твои деяния в Венгрии (эти слова он произнёс как-то нехотя, с меньшим энтузиазмом). И я бы хотел того же увидеть в Швейцарии. Заодно я покажу тебе электромоторы, что-нибудь расскажу, объясню. Да и новую страну поведаешь. Я думаю, тебе там понравится!

Два противоречивых чувства боролись в нём: искренность и радость за успехи Николаса и некоторая доля пренебрежения, что скоро его потихоньку задвинут на полку со всеми его бывшими достижениями. А это означало крах всему, к чему он пристрастился. Смысл жизни был бы для него потерян. Ах, эти ужасные человеческие чувства! Почему он не может поступать так, как ему велит инстинкт! Почему у него есть совесть, мешающая совершать правильные поступки? Почему? Молчание. Стена не ответит.

Зато решился ответить Николас.

- Это… это было бы просто восхитительно! Я думаю, я вполне оправдаю ваши надежды. Простите, а когда же мы собираемся в путь?

- Сегодня вечером.

- Какое неслыханное коварство! – подметил с улыбкой серб. – Несмотря даже на моё мнение, меня бы всё равно насильно запихали бы в вагон поезда. Хотя, кого тут вообще интересует моё мнение…

- Твоё мнение будет интересно в Швейцарии! – просто ответил Алекс. – Через полчаса жду тебя с вещами. Не надо удивляться. Я знаю, что ваше благородие вполне справится с этой непосильной задачей.

Наверное, он был прав, ибо Николас за весьма короткий срок собрал свои немногочисленные пожитки, после чего они отправились в путь. Как и предполагалось в самых спонтанных путешествиях, без приключений оно просто не могло обойтись физически. Так и получилось…

Началось всё с того, что поезд, на котором они добирались до Швейцарии, можно сказать, сошёл с дистанции из-за каких-то неполадок в системе. В целях безопасности пассажиров решено было дальше не ехать. Так они оказались в абсолютно незнакомой местности, куда их закинула судьба. Но последней этого было явно мало, и дальше пошло ещё веселее. Денег было взято с собой совсем немного – да и не могло их быть слишком много по одной простой причине, что сейчас оба путешественника пребывали далеко не в лучшем финансовом положении. Так или иначе, по злому умыслу судьбы, их выкинуло к черту на рога, да ещё и без дальнейших надежд на существование.

Алекс Вингерфельдт сложившейся ситуации был не сильно рад, впрочем, расстраиваться далеко не спешил, и принялся просчитывать что-то в своём мозгу, похожим на огромную библиотеку самых различных томов и вкусов.

- Итак, что же мы имеем?

Он присел на скамейку, а возле него осторожно встал Николас, размышляя, стоит ли отвечать на этот вопрос или попусту дождаться монолога самого изобретателя. Серб ещё немного поколебался, после чего Вингерфельдт удостоил его самым удивительным взглядом и поспешил задать вопрос, дабы Николас не подумал, что про него тут все забыли:

- Что это ты стоишь? Думаешь, под нами обоими прогнётся лавочка? Постоять ты ещё, я чувствую, вполне успеешь. Может, сейчас заодно уж что-нибудь решим.

Он ещё немного посидел, углубившись в себя, затем достал портмоне из внутреннего кармана пиджака с таким видом, словно бы держал достояние мира, и открыл его. Казалось, решение уже нашлось, и у Николаса загорелись надеждой глаза, когда он смотрел на абсолютно спокойного Вингерфельдта. Изобретатель закурил дорогую сигару и неторопливо достал одну бумажку.

- Так, тебе повезло, что ты попал именно к дяде Алексу. Ведь последний имеет связи по всему миру, поэтому он никогда не пропадёт. В любом городе у меня, или у моих знакомых есть друзья. И сейчас самое время вспомнить о них, ибо я ночь на улице не собираюсь провести. Да и ты, наверное, тоже. Опять же, я хочу есть. Не ел с утра, чёрт побери! Не, так не пойдёт!

Теперь он поднял свою бумажку гордо вверх, словно бы держал какое-то сокровище, и его лицо приобрело таинственный взгляд кудесника.

- Видишь этот фантик? В нём заключается наше с тобой спасение от голодной смерти!

В этом маленьком городке, на счастье обоих, оказался один из старых знакомых Алекса, к которому они и поспешили отправиться. Там же они и заночевали, уставшие и обеспокоенные. На следующий день им поспешили возместить ущерб, и коварные впечатления предыдущего дня окончательно сгладились и исчезли из памяти.

Потом они доехали всё-таки до Швейцарии, а от своего старого знакомого Вингерфельдт утащил какую-то литературу и прочие мелкие, не нужные там в хозяйстве вещи. «Мне всегда надо, чтобы всё было под рукой не только для моего изобретения, над которым я сижу сейчас, но и для последующих», - любил говорить Алекс. Сам он был сегодня явно в настроении, когда наконец все злоключения, что неотступно преследовали всю его жизнь, на миг решили отступить.

В Швейцарии развивалась компания по ремонту и устройству электромоторов. Так уж повелось, что Алекс терпеть не мог пустующих или не занятых им мест на рынке, он был прирождённым монархом и стремился подчинить себе всё, всего-навсего по одной простой причине, что увлекался всем, что могло быть интересно. Жизнь у него была насыщенной и яркой, полной всяких неслыханных впечатлений.

Все города относительно похожи на себя, - так решил про себя Николас, когда попал сюда, в эту страну. Швейцария встретила их не слишком приветливо, впрочем, на её приветливость все уже давно не рассчитывали и даже не хотели зацикливать на этом внимание. Здесь им предстояло провести неделю, - ровно столько мог уделить времени на разрешение всех конфликтов дядя Алекс, и так злой на всё на свете, за то, что его оторвали от работы.

Николас не столько видел город, сколько компанию Вингерфельдта. Зато если он не мог ориентироваться в первом, он мог до мельчайшего болтика рассказать обо всех входах и выходах в этом страшном и чарующем здании. Здесь уж ему уделили достаточно внимания. В особенности дядя Алекс, который любил его называть «неблагодарным приёмышем». Тут уж сказывались особенности его чересчур крутого нрава…

Жизнь в Швейцарии потекла весело. Целый день Николаса таскали по заводу, где Алекс, холодный и надменный, словно бы специально, стремился высосать из него все соки, пичкая различными электромоторами и рассказывая всякие нюансы, связанные с ними. Занятие было интересным, но утомительным. Вингерфельдт добился своего: приходя домой, серб уже падал без сил на кровать. А кстати, следует добавить, жили они у одного из знакомых Алекса – кто же не найдёт местечка для великого изобретателя, возле которого крутится весь Уолл-Стрит с его интригами? Место в квартире им досталось весьма просторное, мало того, улица на которой они жили, была достаточно тихая, и Николас наконец мог позволить себе отдохнуть от городской суеты, царящей в Праге.

Тем не менее, в жизни было что-то ещё, помимо этих электромоторов с их прекрасным содержимым. Литература литературой, а учёба пусть идёт своей дорогой, но время на посещение чужой страны, в которой он никогда не был, у него естественно, оставалось, чему он был несказанно рад. Николас выкраивал это время в нечеловеческих условиях и нечеловеческими усилиями, и фортуна в который раз ему уже улыбнулась.

Вечерами Вингерфельдт куда-то любил уходить – в основном, это касалось работы, ибо именно в этом он видел смысл своей жизни, и довольно мало времени посвящал отдыху и всяким мелким заботам, если, конечно, и посвящал. Именно в этот миг Николас оставался наедине сам с собой, и это позволяло распоряжаться своим временем по собственному усмотрению. Так он стал бродить по городу, в который его так удачно закидала судьба. К тому же прогулки позволяли мысли возвратить в привычный порядок. Николас сам удивлялся, откуда у него появляются силы бродить после столь утомительного дня. Но факт есть факт: и у него открывалось второе дыхание.

Швейцария понравилась сербу. Маленькая уютная страна, много зелени и старинных домов, которые наводят на приятные мысли и размышления. Домов было достаточно много здесь, тем не менее, это нисколько не портило впечатления от этой страны, в которую он попал. Было много цветов в окнах домов, что мгновенно создавало завесу приятного домашнего очага. Маленькие улочки, выложенные камнем, всё это, казалось бы, сошло с древних картин времён Средневековья.

Так или иначе, но эти ежедневные прогулки Николаса, независимо от его мнения и желания, увеличивались всё больше и больше. Он заходил всё дальше и дальше, желая увидеть что-то новое, что никогда не видел, словно бы боялся упустить что-то важное, без чего его жизнь была бы не совсем дополненной. Так он уходил всё дальше и дальше.

Гуляя вечерами по деревянным мостам, мимо газовых фонарей, у которых нетерпеливо кружил фонарщик, он думал о лампе накаливания, думал о том, что так тревожит умы и сердца Вингерфельдта и его товарищей. Наверное, даже сейчас, в то время как он гуляет по швейцарским улицам, работа кипит во всю в лаборатории. Наверное… Кто знает, может и ему в будущем предстоит такая же прекрасная работа – служить на пользу человечества, упрощая и облегчая ему жизнь? Если бы кто-нибудь знал и мог ответить на этот вопрос…

В глазах мелькнуло сожаление. Он не знает, что будет через пять секунд, а пытается предугадать, что будет вскоре. Так уж устроен человек – жить будущим, а не настоящим, которое столь же мгновенно уходит в прошлое и становиться лишь историей. Почему он сейчас думает об этом? Что есть смысл жизни? Может, зря он здесь стоит, на мосту и смотрит на бесконечно уносящуюся воду. Но и река когда-нибудь пересохнет, она не вечна.

Зачем мы живём? Зачем ты пришёл в этот мир? Ты не постоянен, ты лишь пыль в руках Высшей Силы, так что же можешь ты сделать? Какой смысл тебе топтать эту грешную землю, если через некоторое время тебя всё равно предадут забвению? Что есть слава, что есть счастье? И правильно ли ты поступаешь, что идёшь именно этим путём? Может, там, за поворотом, есть тот путь, который навсегда изменит твою жизнь к лучшему… а может к худшему. Кто знает? В том-то и дело, что никто.

Этого не знает никто, кроме тебя. В тебе самом и заключено главное решение всех этих бесконечных вопросов. Именно ты, что пройдёшь через множество испытаний, узнаешь всех ответы на вопросы. А может, и не узнаешь, и вообще не доживёшь.

Все мы лишь пыль, уносимая ветром. Так чего же ты кичишься? Чему радуешься, существо? Ведь ты даже не знаешь, кто ты и зачем здесь! И тем не менее. Вот он ты, стоишь на мосту, и зачем-то думаешь о своём. Потом ты зачем-то пойдёшь домой, будешь что-то читать, чему-то учиться. Значит, жизнь имеет смысл? Значит, Высшей Силе зачем-то понадобилось этим заниматься и зачем-то посылать тебя.

Да и что вообще такое жизнь? Секунда между прошлым и будущим в масштабах Вселенной! И ты даже не властен управлять ею по собственному желанию…

- Долго вы тут стоять будете, товарищ?

Первые звёзды отражаются на воде. Сгустки света, на которые можно бесконечно смотреть, даже не отрываясь. И все мы, как звёзды: светим себе остальным, а потом – кто потухнет, а кто сгорит, яркой искрой осветив всё небо! И вода течёт, такая тёмная и вечно в движении. На руках отражается сияние темноты, постепенно пожирающей и обволакивающей всё пространство. Звёзды… какие красивые звёзды!

- А, вы ко мне обращаетесь?

Николас оборачивается и не сразу замечает того, кто его звал. Не поняв, кто бы мог его звать, он лихорадочно рыщет глазами по сторонам, пока наконец не находит искомое прямо перед носом. Иногда задумываться плохо – можно не увидеть человека в упор! Улыбнувшись своей рассеянности, серб теперь решил оглядеть незнакомца, облокотившись на мост.

Перед ним стоял невысокий человек в клетчатом пиджаке и длинных штанах. Брови не слишком густые, приподняты достаточно высоко над глазами. Волосы в несколько лихорадочном смятении на голове, однако, подобная причёска нисколько не портила этого незнакомого человека. Нос большой, узкое лицо. Щегольские усы. Немного полноват. Но самое главное не это, самое главное были его глаза!

В этих глазах был запечатлён весь мир. Они горели какими-то идеями, казалось, в них было помещено какое-то горящее яркое солнце. Одних этих глаз могло хватить, чтобы сказать об этом человеке, что он умён не по годам, и что его мозг наверняка содержит в себе мировой институт человеческих знаний.

Серб долго всматривался в глаза человека, что-то почувствовав странное. Мгновенно этот незнакомец стал ему симпатичен. Николас почувствовал в нём что-то родственное себе самому. Такое бывает редко. Таких людей бывает немного. И обычно, их в мире можно сосчитать даже на пальцах одной руки. Неужели это тот самый человек? Эти глаза… Они явно контрастируют с молодым телом и далеко не молодой душой, которой ещё многое предстоит повидать на своём веку. Куда смотрят глаза этого человека, похожие на отражение звёзд?

Николас сжался. Взгляд человека был прикован к его глазам. Таким же загадочным и мистическим, в которых крылось какое-то природное обаяние и блеск, который темнота лишь подчёркивала. Словно бы звёзды мерцали в этом сосредоточенном и вечно грустном взгляде.

- Меня зовут Николас. Николас Фарейда.

Сам не ведая того, зачем это делает, он представился и протянул руку для пожатия. Человек мгновенно пришёл в себя, моргнул, и всё смотря в глаза незнакомому человеку, которого всё же знал немного, пожал руку. Он представился неким Альбертом Эйнштейном. Такое сочетание имени и фамилии как-то сразу отложилось в голове серба и отдало странным предчувствием, что заключалось в следующем: память принялась искать в своих закоулках это сочетание, хотя слышала его в первый раз. Как будто этот разговор уже происходил когда-то, давным-давно. Николас помнил эти фразы, но откуда они, этого он так понять и не смог.

- Далеко пойдёте, - словно эхом отозвался Альберт, - уж я это чувствую.

Какие-то сомнения не покидали Николаса, и они усилились ещё больше после этой сказанной фразы. Словно бы что-то шло по заранее запланированному сценарию. Это и отразилось на его лице, к удивлению серба. Николас мгновенно согнал с себя всю нахмуренность, оставшись по-прежнему приветливым и несколько загадочным. Напряжение какое-то витало в воздухе. Словно тут были не простые люди, а именно те, кому суждено было перевернуть мир.

Первым разговорился Альберт Эйнштейн. Они отошли от моста, сели на какую-то скамейку и там начали увлечённо беседу. Но проходила она не совсем, как у всех. Разговор мог неожиданно замереть и так же неожиданно продолжиться, начаться тихо и так же резко перейти на резкий тон. Эти два человека мгновенно почувствовали в себе что-то странное, и теперь пытались понять, что же это такое.

Собеседник Николаса, как и ожидалось, оказался человеком умным и начитанным. Побеседовав с ним несколько подробнее, серб понял, что этот немецкий еврей работает в Патентном офисе, где выпускал в свободное от работы время всякие трактаты и доклады, которые весьма пользуются спросом в людях. Так они плавно перетекли в сторону физики, и беседа превратилась в нечто задушевное между закадычными друзьями. Резко заговорив, они уже никак не могли остановиться, всё продолжая и продолжая наращивать темп поступающих тем и обсуждаемых вопросов.

- И всё же, - вздохнул чуть ли не сокрушенно Альберт Эйнштейн, - мне кажется, главное дело моей жизни – впереди. Я всё время топчусь возле него и никак не могу к нему подступиться. Но придёт день, и тогда я его, в конце концов, достану. Одно лишь меня обижает: почему все великие идеи приходят ко мне именно тогда, когда я моюсь в душе?

- Увы, я не тот, кто мог бы ответить на подобный вопрос, - усмехнулся Николас, слушая с интересом своего нового интересного собеседника, которым господин Эйнштейн и являлся. – А почему же вы считаете, что бродите вокруг да около этого вашего гениального решения какой-то задачи, на которую ушло полжизни?

- Вы помните теорию относительности моего авторства?

- Увы, не читал, - сокрушённо покачал головой Николас. – Но смею предположить, идея была грандиозная.

- Так вот. Как вернетёсь, не забудьте о том, что надо бы восполнить этот пробел в ваших знаниях. Идея да, была грандиозная, но это ещё только шаг к тому, чтобы открыть что-то воистину замечательное. Если я продолжу просто эту идею и немного продумаю её, то я действительно переверну весь этот мир своими теориями!

- Переворачивать мир не всегда хорошо, - мягко заметил Николас, скрестив на груди руки.

- Что такое эфир? – вдруг спросил Эйнштейн в упор.

Николас повернул голову в сторону собеседника, однако остался по-прежнему невозмутим, а в глазах продолжал отражаться странный свет, идущий откуда-то из глубины. Не успел серб ответить на этот вопрос, как вдруг этот загадочный человек, доктор наук по определению, встрепенулся, взглянул в глаза Николасу и поспешил громко произнести запальчивым тоном:

- Эти глаза! Эти яркие, как звёзды, глаза! Так не бывает… - и вдруг утих, даже не высказав своей мысли до конца. Лишь затем он поднял голову вновь на собеседника и тогда решил продолжить свою начатую речь. – В ваших тёмных глазах слишком много света. Они притягивают как магнит. Словно бы вы владеете чем-то таким, чем не владеет никто. Я смотрю в ваши глаза и вижу: вы – великий человек! Вы ведь физик, вы работаете, наверное, на Вингерфельдта?

- Как-то так, - просто ответил серб, продолжая слушать этого интересного человека.

- Нет-нет, не могу! Этот взгляд… он что-то мне напоминает!

Эйнштейн прервал свою речь, решив отогнать прочь все предрассудки и сомнения, но того ответа на незаданный вопрос, которого так искал, увы, не нашёл. Воцарилась небольшая пауза, которую прервал спокойный, и меж тем необычный, словно идущий из глубины Земли голос Николаса:

- Так что же вы считаете вашей теорией? Эфир – это весьма веское и интересное понятие… - он на миг задумался, затем сгоряча решил продолжить. – Это деталь, без которой наша Вселенная невозможна. Она соединяет собой пространство и время. Я ухожу немного в лирику, это свойственно мне, вы уж извините. Человек обладает многими препротивными привычками, от которых почти невозможно избавиться. Эфир – это загадочное вещество, в котором распространяются световые волны и радиоволны. Оно есть везде, это вещество, оно окружает нас и содержит само в себе гигантскую толику энергии. Дармовой энергии! И наша задача научиться извлекать эту энергию! Тогда человек станет воистину велик!

- Но это глупость! – удивился Альберт. – Ведь эфир экспериментально обнаружить никому не удавалось! Помните эксперимент, поставленный Майкельсоном и Морли? Помните его отрицательный результат? Эфир – не существует! Это лишь сказка для физиков!

Смеялись чёрные загадочные глаза серба. Как будто бы этот серб знал нечто такое, чего не знал этот сидящий тут на скамье человек. Этот жалкий студент из Праги явно знал нечто такое, чего не могли знать другие, он был уверен в себе. Николаса не пугали теории и великие специалисты в области физики. Все склонны ошибаться. Но у него есть свой путь – и он будет состоять не только из проб и бесконечных ошибок.

- Но ведь если бы эфир был носителем света, который распространяется по нему в виде возмущения, как звук по воздуху, то скорость эфира должна бы была прибавляться к наблюдаемой скорости света или вычитаться из неё, подобно тому, как влияет река, с точки зрения наблюдателя, на скорость лодки, идущей на веслах по течению или против течения!

- Разве я сказал, что ваши суждения неправильны? – продолжали смеяться глаза серба. – Я лишь выдвинул свою гипотезу. И кому, как не мне, суждено на практике узнать, права она или нет.

- Но… - хотел было начать Альберт, но неожиданно запнулся.

- Господин Альберт Эйнштейн! Вы ошибаетесь! Эфир существует!

Николас поднялся со скамьи, медленно подошёл к мосту, ещё раз взглянул на бесконечно уносящиеся вдаль воды, и тогда позволил себе обернуться. На скамье по-прежнему сидел этот странный и необычный человек, мгновенно привлёкший внимание серба. Эйнштейн смотрел на него. Ему в глаза. Но уже ничего не говорил.

- Это великое время. Время подлостей и доброты, время величия и бесславия! Куда оно нас ведёт, мы ведь даже не знаем, кто мы. Господин, забудьте мои слова и думайте только о своей теории, может, она нужна людям. В ней – ваш путь. У меня своя дорога – и именно ей я сейчас и пойду.

Высокая тощая фигура человека скрылась за углом, полная новых впечатлений и мыслей. В дневнике появилась скромная запись: «Господин Эйнштейн уводит людей в сторону своей теорией относительности. Они пойдут все за ним, уходя от истины. Может, это и правильно. Так и надо. Истина – она такая, её надо сначала назвать ложью и вывалять в грязи, чтобы она потом выходила оттуда с большим триумфом, освещая всем людям дорогу к знаниям. Тот путь, на который становлюсь я, может привести человечество к катастрофе. Но это мой путь – и мне предстоит идти этой тропой…» Ему недавно исполнилось двадцать три года.

Забегая вперёд, скажем, что в своей общей теории относительности, Альберт Эйнштейн поправил свою ошибку, тем самым доказав существование эфира. Он признал это. Теория его изменила кардинально физику – как, об этом мы узнаем далее…

Сияют звёзды над одиноким мостом в Швейцарии. Таким же одиноким, как и этот высокий человек, стоящий на нём. Тот самый человек, который обрекает себя на сомнения и мучения, бросается в объятия несчастьям и изгнанию, и всё ради науки. Одна, одна всепоглощающая страсть! Наука, наука, и уже ничего кроме неё. Куда он идёт? Куда ведёт его тропа жизни? Что его ждёт за поворотом? Он этого не знает. Он идёт по тропе вслепую. Но веря в себя. И эта вера подогревает его.

Над рекой раздаётся громкий возглас высокого человека, обращённого к небу:

- Так кто же я?!

Но небо молчит. Ответит время…

 

Эта встреча даром не прошла для Николаса. Вингерфельдт сразу приметил припозднившееся возвращение своего «неблагодарного приёмыша» и поспешил узнать, в чём тут собственно, собака зарыта. До конца открывать свою тайну серб не стал, ограничившись вполне общими фразами. Вингерфельдт слушал с удовольствием, а его хитрые глаза то и дело бегали по комнате. Он сложил пальцы в кулак и расплылся в улыбке, как Чеширский кот.

- Поздравляю, дорогой друг! Ты встретил всемирную знаменитость! Такое не каждому удаётся в течение всей жизни, не то, что в студенческие годы. Конечно, этому башковитому парню явно что-то предназначается впереди, и это его теория только шаг к открытию, но тем не менее, каких-то успехов он уже добивается.

- Так что же там с этой теорией относительности? Каковы её принципы? Что это вообще такое?

- Терпение, друг, терпение. Не надо убегать вперёд паровоза. К тому же, я не договорил до конца первую часть своего монолога, представляешь? А ты уже вперёд лезешь и давай тараторить!

Вингерфельдт облокотился на ручки стула и сложил руки под подбородком. Его глаза блистали какой-то таинственностью, ему нравилось держать в интриге своего собеседника. Дождавшись, пока Николас полностью переключит своё внимание на этого полноватого мужчину, король электричества кивнул головой и начал издалека, чем ещё больше подлил масла в огонь столь внимательному его слушателю:

- Заметь, какой сегодня прекрасный солнечный день. Давненько я уже не замечал подобной красоты, совсем в потёмках своей лаборатории не вижу света…

Он помолчал и о чём-то ещё грустно вздохнул, словно бы утерял что-то важное, но что именно, он ещё вспоминает.

- В этот прекрасный тёплый солнечный день мы, по моей инициативе, ожидает очень, очень важных гостей! И знаешь, кто будет в их числе?

- Не уж-то Альберт Эйнштейн? – недоверчиво прищурился Николас.

- Правильно мыслишь, друг, - подмигнул правым глазом Вингерфельдт. – Этим вечером ты можешь узнать много нового. Главное, чтобы твоя несчастная башка, в которую я столько всего пихаю в течение столь долгого времени, выдержала сегодняшний мозговой штурм!

- Уж ей не привыкать. Выдержит, - смущённо улыбнулся Николас.

- А это значит только одно – пора готовиться к приёму наших высокочтимых гостей, не так ли?

Сказано – сделано. В этот день больше никуда уходить не надо было, поэтому его всецело посвятили приготовлениям по поводу столь прекрасной встречи, причём главный виновник торжества – дядя Алекс, сам заражал всех своей никогда неиссякаемой энергией, и это здорово у него получалось! Вскоре к ним присоединились ещё одни знакомые Вингерфельдта, и все заодно решили привести гостевую комнату в порядок, потом жена одного из этих знакомых позаботилась о столе в этой комнате. Дело осталось за гостями.

И гости поспешили не разочаровывать тех, кто их так ждал и вскоре явились. Здесь, в дверях этой небольшой квартирки, столпился весь цвет науки Швейцарии, и видно было, что скоро здесь станет пахнуть атмосферой новых открытий и деловых разговоров. Людей пришло много, что сначала даже Николас испугался, что может не хватить места для того, чтобы разместить всех тут. Однако, опасения были напрасные. Всё уже было продумано до него.

В числе самых последних из гостей как раз и пришёл тот, кого ждал Николас. Эйнштейн рассеяно осмотрел новую квартирку, нахмурился, увидев, что здесь слишком много людей, затем посмотрел прямо и увидел знакомую высокую фигуру серба. Он долго смотрел на него, потом многозначительно кивнул ему и произнёс холодно одну-единственную фразу вслух:

- А, это снова вы!

Многое осталось без слов, и просто отразилось в его глазах, затем Эйнштейн прошествовал далее, к своему местоположению за столом, решив долго не стоять в дверных проёмах. Серб проводил его долгим взглядом, после чего тоже вошёл в комнату. Много противоречивых чувств смешивались в его голове, но он решил выкинуть их все, оставив лишь одну всепоглощающую страсть к науке, которой и должен был быть посвящен весь этот вечер.

Вингерфельдт занял место в центре стола, как хозяин банкета. Эта встреча стала немного походить на салон, за тем лишь исключением, что эти люди презирали все эти изысканные манеры высшего света, а дяде Алексу даже нравилось показывать себя таким неприятным, колючим и наглым. Вот рядом с ним и сел Николас – давно уже прозванный знакомыми местным аристократом за многие из своих многочисленных привычек.

- Ну что ж, предлагаю открыть эту нашу замечательную встречу!

Он демонстративно постучал вилкой по тарелке, как судья после сказанной им фразы «встать, суд идёт!». Все взгляды устремились на него и сосредоточенного соседа по правую от него руку.

- Пусть этот вечер будет полностью подарен науке, и я надеюсь, он пройдёт не зря!

После этого тоста, все принялись с каким-то неистовством за еду, успевая одновременно разговаривать. Приятная атмосфера быстро воцарилась за этим маленьким столом. А Николас заметил, что один лишь Вингерфельдт пока ничего не ест, а скорее внимательно осматривает собравшихся за его столом. Его охота за слушателями не оказалась напрасной.

- А вот вы, молодой человек, в синеньком пиджачке, вот вы скажите, кто вы и какой путь держите?

Человек обернулся и благодарно взглянул на короля изобретателей. Видно было, что он польщён столь большим вниманием со стороны великого человека.

- Я молодой электротехник, в Швейцарии лишь мимоходом. Я прибыл сюда всего лишь на несколько дней.

- А, так вы приезжий! – усмехнулся Вингерфельдт. – и как вам здешняя обстановка?

- Швейцария слишком велика, чтоб её можно было обойти в одну неделю, - любезно ответил он. – Но честно скажу, меня не покидает лишь одно впечатление: куда бы я не поехал, всюду попадаются люди из моей Родины, работающие по моей специальности!

- Ну, - рассмеялся Вингерфельдт. – Все изобретатели в основном кучка эмигрантов!

- Именно изобретателей, - уточнил собеседник. – Хорошо хоть, тут такое приятное общество! Не то что там, где я работаю. Мои знакомые и друзья то и дело тратят деньги по всяким там театрам. Мне кажется, стыдно тратить столько денег подобным образом.

- И почему же? – встрял в разговор Николас.

- Там платят больше, чем оно на самом деле всё стоят. Платят за показной шик. А в это время кто-то умирает с голоду в трущобах. Меня никогда не влекло к богатству, да и до сих пор не влечёт. А тем более нет у меня желания тратить деньги таким путём.

- В самом деле? И почему же всё-таки? – заинтересовался разговором Николас.

- Как почему?! Какая от этого польза? Разве в этом счастье человека?

Серба вполне удовлетворил этот разговор. Но больше он понравился Вингерфельдту, мгновенно почувствовавшего в этом человеке родственную себе душу. Так и не притронувшись к еде, он вынул из кармана небольшой клочок бумаги и разборчиво вывел свой адрес, после чего вручил этому собеседнику:

- Вот. Здесь вы меня можете найти!

- Какое совпадение! Я же буду на следующей неделе в Праге! Да, кстати, меня зовут Эмс.

- Очень приятно, - Вингерфельдт запылал любезностью. – Так на кого вы работаете?

- Официально на компанию Генри Читтера (глаза Алекса округлились). Нет, вы не удивляйтесь! Талантливые люди есть по всему миру, и не только у вас! Я обязательно к вам загляну.

После этого внимание Вингерфельдта окончательно переключилось в другую сторону. Он взглянул на Николаса и решил нужным вывести на чистую воду его старого знакомого Альберта Эйнштейна, занявшего место в конце стола, однако отнюдь не обделённого вниманием от этого. Алекс улыбнулся ему и поспешил поинтересоваться:

- О вашей теории я слышал лишь слегка, не могли бы вы восполнить мне здесь этот пробел? Рассказать что-нибудь интересное?

- Вам, наверное, интересно узнать, с чего вообще всё началось? Вот был подросток. Звали его Альберт Эйнштейн. И думал он о пространстве и времени, как все нормальные подростки во всём мире. Шло время, рос этот подросток. Но он неизменно думал об этом. Он думает об этом и сейчас, и именно эти думы, но уже с точки зрения взрослого человека натолкнули его на столь грандиозное открытие – теорию относительности.

- Так вы сделали это открытие или лишь на шаге к нему? - задумался Николас.

- Открытие я сделал. Но я на пороге чего-то более грандиозного! Чего именно, пусть покажет время. Вот смотрите, - он окончательно разговорился. – По Ньютону, тела притягивают друг друга, даже если их разделяют огромные расстояния. Гравитационная масса служит мерой силы притяжения. А ещё есть инертная масса этого тела, которая характеризует способность тела ускоряться под действием данной силы. Меня заинтересовало, а почему же эти две массы совпадают.

- И? – в один голос сказали Алекс и Николас.

- Допустим, один наблюдатель находится в кабине лифта небоскрёба, другой снаружи. Внезапно канат, поддерживающий кабину, обрывается, и она свободно падает. Экспериментатор вынимает из своего кармана платок и часы и выпускает их из рук. Относительно него падают он, часы и платок. Внутренний наблюдатель описывает это так: пол постепенно уходит из-под ног. Платок движется быстрее, чем часы вверх. Т.е, все тела к земле движутся с разным ускорением. Вывод – система неинерциальная. Внешний наблюдатель: Все четыре тела: лифт, человек, часы, платок, падают с различным ускорением вниз. Вывод совпадает с выводом внутреннего наблюдателя: система неинерциальная. А мы рассуждаем так: внешний наблюдатель замечает движение лифта и всех тел в нём, и находит его соответствующим закону Ньютона. Для него движение тел не равномерное, а ускоренное. Однако, физик, рождённый в лифте, думает совершенно иначе. Он уверен, что обладает инерциальной системой, и соотносил бы все законы природы к своему лифту. Для него было бы естественным считать свой лифт покоящимся и свою систему координат – инерциальной.

- И всё? – с надеждой продолжить разговор опять спросили оба.

- Нет, - усмехнулся учёный. – Представим себе дальше: если луч света пересекает кабину лифта горизонтально, в то время как кабина падает, то выходное отверстие находится на большем расстоянии от пола, чем входное, т.к. за это время, которое требуется лучу, чтобы пройти от стенки до стенки, кабина лифта успевает продвинуться на какое-то расстояние. Наблюдатель в лифте понял бы, что луч искривился. Это значит, что в реальном мире лучи света искривляются, когда проходят на достаточно малом расстоянии от массивного тела. Тела не притягивают друг друга, а изменяют геометрию пространства-времени, которая и определяет движение проходящих через него тел. Вот так-то, товарищи!

Воцарилась небольшая пауза, в течение которой каждый старался переварить всё только что услышанное из первых уст первооткрывателя. Такой мозговой штурм вполне пришёлся по душе всем сидящим за столом – ибо таких умных разговоров на улице редко когда и услышишь. Но Николас так и не мог простить этому чудаковатому человеку с усами отрицание существования эфира, поэтому дальше что-либо делать или говорить он не стал.

Вингерфельдт перешёл к своим давно наболевшим проблемам. Он не нашёл общества и времени для их решения лучше, чем здесь и сейчас. Его взгляд опять вызывающе упёрся на Альберта Эйнштейна.

- Вот, послушайте, я думаю, вы поймёте меня. Вы ведь знаете, как я принимаю к себе людей на работу, не правда ли? Я до сих пор не могу найти себе идеального помощника, который мог бы заменить меня в случае какой-либо беды… Ежедневно приходит множество молодых учёных, но не один из них не может подойти для моей работы.

Такая ситуация показалась Эйнштейну (изобретателю Теории Относительности!) крайне маловероятной, поэтому он попросил своего великого знакомого подробнее познакомить его с условиями работы в «лаборатории Вингерфельдта». Изобретатель не задумываясь, протянул листок с перечнем вопросов для кандидата в помощники.

«Каково расстояние от Нью-Йорка до Чикаго?» - с удивлением прочел Эйнштейн первый вопрос. Немного поразмыслив, физик ответил, что для ответа на этот вопрос можно просто заглянуть в железнодорожный справочник.

«Из чего делается нержавеющая сталь?» - второй вопрос не показался Эйнштейну более простым. – «А ответ на этот вопрос можно получить из справочника по металловедению», - скорее, для себя самого пробормотал он.

В легком недоумении, Альберт Эйнштейн пробежал глазами по остальным вопросам. С каждым пунктом его вера в свои знания уменьшалась, а удивление росло.

Не успев дочитать последний вопрос, основатель современной теоретической физики, почетный доктор множества университетов, член различных Академий наук и просто блестящий физик Альберт Эйнштейн отбросил листок с вопросами Вингерфельдта и сказал:

- Пожалуй, я не буду дожидаться Вашего отказа и сниму свою кандидатуру сам.

Алекс хорошенько призадумался, но уже ничего не ответил. Значит, - подумал про себя гениальный изобретатель, идеального помощника можно искать вечно. Вечно и безрезультатно, поэтому надо подумать о хорошем. Альберт Нерст был уже давно у него на примете…

На этом, можно сказать, и завершилось путешествие в Швейцарию, но есть одна деталь, без которой наше повествование было бы просто неполным.

… Злость и досада мелькнули в глазах высокого худощавого человека, стоящего над мостом. Он чувствовал, что проигрывает. Но он ещё не был побеждён окончательно!

- Нет! Я справлюсь! Я создам этот генератор, чего бы мне это не стоило! Я докажу свою правоту!

[Генерал]

Глава двадцать четвёртая

«Меланхолия» авторства Гая раздавалась на всю округу. Прохожие с немаленьким любопытством смотрели снизу вверх на худого парня с гитарой, сидящего на подоконнике и распевающего свои шедевры. Гезенфорд вообще не стыдился никого, поэтому его песни слышались на другой улице – он позабыл уже всё на свете. В Париже стоял запах осенних цветов, и всё предвещало лишь одни положительные эмоции. Всё, но не для всех.

Сам автор песни, скромно посиживая на своём подоконнике, безучастно смотрел на мир. Тот самый мир, который так давно его отвергнул. Этому миру он был не нужен, этот парень из уэльских трущоб. Да и сейчас, кому он нужен? Пора бы уже осознать, что эту жизнь он проживает только для себя, и не факт, что всё может поменяться к лучшему.

Здесь он окончательно убедился в том, как тесно ему в этом мире. Он был одинок, и это одиночество так давило ему на сердце, так сковывало душу, что иногда хотелось просто взвыть от досады. Но он никогда не признает своего поражения. Не, этот капиталистический мир ещё сильно заблуждается относительно всего произошедшего! Он не сдастся никогда. Не, не на того напали!

Палец скользит по струнам гитары, сам Гай качает в такт своей песне головой, пытаясь хоть на чуть-чуть уйти от своих проблем. Но проблемы не уходят, они всё продолжают лезть в голову. Противное состояние – когда чувствуешь себя таким уничтоженным… Ну что, что полезного сделал он за эту жизнь, что уходит безвозвратно? Есть ли ему какой-то смысл продолжать путь свой далее? И есть ли у него этот путь?

Раздаётся на всю округу песня. Одинокая, с печальным мотивом. Как будто её писал человек, потерявший всякий смысл существования. Ещё никогда ему не было так плохо. Это как последние стихи Ницше… Человек, которого окончательно охватило отчаяние. Который разучился верить людям, которого общество выкинуло за борт, который одинок, так одинок. Для которого нет спокойного места в любом уголке этого бренного мира. Для которого любая дорога ведёт в никуда.

«Меланхолия» продолжает напеваться, но постепенно затихает, затихает. Нет, так ела никуда не пойдут! Надо что-то менять. Пока ещё не стало слишком поздно. Сколько лет тебе, парень? Мно-ого! Двадцать семь лет. Молодость куда-то уходит, и ты даже ничего не можешь сделать. Ты лишь песчинка, управляемая ветром! Твоя судьба и обрела тебя на столь жестокое поражение. Она стала кидать тебя с самого детства в замкнутый круг всего этого людского коварства и лицемерия.

Но круг не должен быть замкнутым. Где-то должен быть выход. Знать бы только – где? Сколько будет продолжаться этот бессмысленный путь через множество проб и ошибок. Он ведь даже не знает, что такое радость или счастье. Одинокая, брошенная на лоно судьбы жизнь. Никому не нужен, никому. И мир нисколько не изменится без него. Всё те же лицемерие, коварство, подлость…

Он знал всю эту подковырную сторону блестящего общества. Добродетель, любовь, все эти слова звучат как жалкая насмешка! Но разве кто-то из этих людей задумывался о бесполезном мальчишке в оборванной одежде, который спал в трущобах и голодал? Они презирают таких людей. Они недостойны их внимания. Жалкие отбросы общества.

Гай в задумчивости провёл рукой по гитаре, после чего опустил свой музыкальный инструмент вниз, полностью разочаровавшийся в этом мире. Грусть и одновременно злость вспыхнули в его глазах. За что, за что он обречён на эти страдания? Кому он сделал плохо?

Взгляд скользил по улицам этого города. Все куда-то спешат, суетятся. Один он здесь сидит, и никуда не торопится. Словно бы у него вообще не осталось дел в этом мире. Мысль… Что там говорил этот Николас про мысли? Ах да, все мы лишь мысли, приходящие в этот мир в одиночестве, и уходящие тоже в одиночестве. И наша цель зачем-то блуждать по пространству.

А ведь он даже не знает ничего толком о себе. Какая-то Мораль... мораль общества...что это такое? Кто ее придумал? Каждый волен жить так, как считает нужным. Почему человек должен отказывать себе в чем-то ради общества? Мы живем только раз. И каждый сам решает как прожить ему этот один единственный раз. Но зачем нам дан этот один раз?

Гай Гезенфорд встал с подоконника, в конце концов, придя к выводу, что уже ничего не изменит в этой жизни, если будет и дальше продолжать так сидеть и гнуть свою печальную линию жизни. Ему было с сегодняшнего дня явно как-то не по себе. Что так повлияло на смену его настроения? С чего это он стал искать свой жизненный путь? Нет, пора кончать со всем этим. Эта жизнь никуда не убежит и найдёт тебя всё равно без чьей-либо помощи. Надо просто жить и заниматься своими делами. Куда-нибудь его тропа выведет. Жаль, люди не могут предвидеть будущее.

Не могут? Гай слегка усмехнулся и взглянул на часы. Что ж, его кажется, уже давненько заждались. Нельзя заставлять ждать людей, решил он. Решение его было абсолютно верным, как выяснится впоследствии. Через некоторое время свершится то, ради чего он вообще оказался в этом городе, этой чужой стране, которой он, естественно не был нужен. Вот и думай что хочешь – он сейчас пытается как раз предсказать будущее, говоря о своих планах. Парадоксы – они повсюду.

Вылив всю свою злость и бессилие в песне, теперь Гай окончательно успокоился, собрался с мыслями, и вышел в этот новый мир, на этот раз уже полный надежд и чувствуя, что ему суждено стать свидетелем чего-то грандиозного и великого. Не каждому человеку выпадает такое счастье в жизни. Хватит ныть! Пора вспомнить о своих бутербродах и забыть уже обо всём плохом в этой мерзкой гадкой жизни.

Судьба, она такова, ей надо плевать порой в её длинную мерзкую бороду.

 

Генри Читтер важно восседал на своём стуле. Злорадство мелькало на его лице, в этот день он чувствовал себя богом. Простучав на столе пальцами свой победный марш, он окончательно успокоился, и стал радостно потирать руки. Наконец-то среди всех этих грозных грозовых туч мелькнул луч солнца в его сторону и осветил его! Может, всё, что он делал, не так уж и напрасно на самом деле.

Грайам в весёлом расположении духа, с которым он не расставался никогда, особенно тогда, когда писал что-либо в свою газету, которая имела свои отличительные особенности. В то время, как все нормальные редакции отличались самой серьёзностью, этот славный малый любил размещать эпиграммы и пародии. Любил выдумывать. Может, именно поэтому вся его литературная деятельность так плачевно оканчивалась?

- Нет, ты только прочти! – лицо Читтера светилось так, словно бы оно было освещено электрическими лампами. – Я всё-таки добился того, чего так жаждал и хотел, представляешь?

Берг не спеша взял в руки газету и на первой же полосе прочёл такой заголовок, который без внимания он оставить просто не мог.

- «Александр Вингерфельдт – мистификатор и шарлатан!» Ты это хотел услышать?

- Да-да! – загорелись глаза Читтера. – Мы растоптали его авторитет. Но!

И на столе появилась ещё одна пачка газет. У Илайхью, что сидела рядом, округлились от удивления глаза. А Генри Читтер уже ничего не видел кроме своего триумфа. Триумф над Вингерфельдтом, победа над домом Моргана, а значит, хорошее положение дел. Просто, как дважды два. Поэтому Читтер себе позволили даже в этот день положить свои книги не строго по линейке. Оно того стоило!

- «Флайер или лайер», - это про финансирование авиации, «Шарлатанство века», - он ещё долго перечислял в своей радости названия различных статей, но особенно заострил внимание на самой толстой газете в пачке. – Обратите внимание! «Вингерфельдт наживается на состоянии своих спонсоров, которые уже учатся не верить в его фееричные мечты». Это из лекции того самого профессора. А вот ещё: «Вингерфельдт в темноте». Никакого освещения в поле зрения! Надежды на электрический свет утопают в темноте. А этот твой любимый учёный сходится во взглядах: «Вингерфельдт – обманщик!»

Последнюю газету он повернул так, чтобы оба его товарища увидели этот говорящий о себе заголовок на газете. После этого дикий смех сотряс маленькую комнату на Уолл-стрит!

Смех и одновременно грусть доносились с другого конца этой улицы тоже.

- Что я тебе говорил, электрическое освещение невозможно! – вздохнул Морган. На него давила совесть за те самые деньги, которые он отдал так беззаветно в проект. – Как я мог поверить в это!

Великий магнат в задумчивости разложил колоду карт на такой же стопке газет, которой обладал и Читтер, но заголовки так пестрели перед глазами, что он был вынужден удалить их с глаз посредством сбрасывания на пол. Тогда он остался один со своими картами. Именно в эти минуты он мог что-то решить, когда мешал свои карты и раскладывал их.

В этот день решения не последовало. Вернее, оно просто заключалось в бездействии. Надежда. Она осталось единственной после всех этих вынесенных решений. И ей единственной поверил Морган, находящийся сейчас в далеко не лучшей позиции. Он чувствовал себя обманутым, и его стала немного подогревать злость от бессилия.

Лишь бы не оплошал этот парень из Праги. На него все надежды. И деньги.

Рокфеллер как всегда ответил молчанием, никуда не вмешиваясь, но, как всегда оказываясь в центре внимания любой ситуации. Он продолжал копать яму для своего соперника, не забывая, однако же, следить за событиями на Уолл-Стрит и во всём мире. Ведь это касалось всё его в первую очередь! Правда, Читтеру было уже явно не до него…

- Сегодня журналисты допросят нашего прекрасного дядю Алекса, после чего мы все тут будем явно счастливы, - возвестил Читтер, или как сам он себя называл, «оракул наших дней» (кстати, именно так и называлась газета Берга). – Представляю, как чувствует себя мой старый коллега из банкирского дома, когда читает ту же стопку газет, что и я! Какое же счастье наверное испытывает он. Я хочу, чтобы Вингерфельдт публично признал своё поражение. Тогда одной пешкой в игре будет меньше. И мне будет легче поставить свой коронный мат некоронованному королю!

- Королям, - поправила было Илайхью.

- Эти двое для меня одно и тоже лицо: лицо врага! А какая прекрасная сегодня погода нынче!

И он зло расхохотался. Это был смех дьявола! Сегодня был воистину его, королевский день! И вероятно, день бы так и остался бы в его принадлежности, если бы не Рокфеллер, который упрямо гнул свою линию, несмотря ни на какие события вокруг. Берегись, Читтер! Жизнь на пороховой бочке не самая лучшая в этом свете, поверь!

Зато для Моргана день ожидания плавно перетёк в ночь. Дождаться бы утра, а там будет видно, что делать, и куда девать свои резервы. Дождаться бы!

 

События развивались просто стремительно. И даже бешеной скоростью. Так эта волна зла, охватившая Америку, докатилась и до Европы, а именно – до маленького домика в пригороде Праги. Именно этот дом сейчас находился в эпицентре самых важных событий, можно даже сказать, в нём решалась судьба мира!

Сегодня здесь необычайно шумно. Очень много всяко-разных людей. Они здесь стоят перед этим домом и чего-то ждут. Вернее, кого-то. Наверное, никогда ещё этому дому не уделялось так много внимания. Один из этих господинов, самый сварливый, оборачивается назад, и грозит фотографу заготовленной заранее ручкой:

- И попробуй только пропустить этот момент для фотографии! Я тебя уже давно знаю, противный!

Фотограф приводит своё оборудование в порядок и ждёт. Но он недолго ждёт. Вскоре из дома показывается грандиозная фигура великого изобретателя, на лице которого светится явное недовольство и гнев. Он дышит злостью, при этом внешне оставаясь спокойным. Момент истины наступает. Журналисты, все, как один, достают свои блокноты, куда что-то спешат записать, после чего снизу-вверх смотрят на мировую легенду, вокруг которой уже соткана невероятная паутина легенд и слухов.

- Господин Вингерфельдт! Господин Вингерфельдт! Вы читали вчерашние газеты?!

После утвердительного кивка дяди Алекса, который здесь чем-то напоминал Зевса, готового метать молнии, журналист развернул принесённый с собой экземпляр этого печатного издания и громко прочитал:

- «Вингерфельдт – хвастун и подлец, который надувает спонсоров, верящих в его достижения, сотканные из лжи и шарлатанства! И в его наивные мечты» - журналист, ожидая реакции, взглянул на Вингерфельдта, и чуть не был поражён громом из его глаз.

Алекс просто дышал лютой ненавистью ко всему вокруг него происходящему! О да, сейчас он был похож на громовержца. Все журналисты резко уткнулись в свои блокноты, чтобы не видеть этого злобного взгляда, который щедро раздаривал в их сторону стоящий на крыльце Вингерфельдт.

- Этот Читтер! Он уже успевает везде, куда только может сунуть свой нос! Какое коварство тут вокруг меня… - он собрался с мыслями, выкинув все эмоции в дальний угол своей души и приготовился произнести здесь свою решающую фразу. Он произнёс её, как и ожидалось. – В канун Нового года я освещу это место двумя тысячами электрических огней!

Тихий ропот прошёлся не только по толпе журналистов, но и по тем товарищам, что стояли позади своего босса. Такого поворота явно не ожидалось в этой ситуации. Но Вингерфельдт ещё не закончил свою фразу, добив журналистов окончательно:

- … Тогда и встретимся! Тут!

После этого он развернулся, выразительно хлопнул дверью, показывая, что ни с кем не желает общаться. Тучи сгущаются. Всё сильнее и сильнее. Приняв задумчивую позу, он принялся думать о том, чтобы его могло ждать к тому самому кануну Нового Года. Он начал в себе бороть все сомнения, явно злой на всё. Но постепенно злость спала, уступив место умственной деятельности. Надо было решать что-то. Вингерфельдт чувствовал, что это уже вопрос жизни и смерти! И если он его не решит, то уже никто не возьмётся за эту проблему! Время…

- Но Алекс, ты мало дал нам времени, - тихо произнёс Альберт Нерст.

- Нам оно и не нужно. Если Бари достанет нам насос!

Лёгкий намёк на торжество засветился в глазах Вингерфельдта. Должно было свершиться что-то великое, он это чувствовал всем сердцем!

Париж. Снова этот печальный город. Вернее, печальный для него, для Гая Гезенфорда. Ему уже не терпелось отсюда уехать. Но сначала надо завершить то самое дело, ради которого он приехал сюда из Австро-Венгрии! Но что же всё-таки это за город, в котором суждено состояться чему-то воистину грандиозному и великому?

Как это и случалось в большинстве крупных городов Европы, его сплошь стали заселять эмигранты. Ради образования, ради лучшей жизни. Кто для чего сюда шёл – лишь бы не оставаться в своих чахнувших деревнях! Эти эмигранты, начавшие своё движение сюда из девятнадцатого века, выходцы из деревень и маленьких городков, приехали в надежде получить работу. Но сейчас не то время!

Люди ютились в подвалах и мансардах, по-прежнему сохранялся принцип: чем выше этаж, тем беднее семья. Город почти не менял свой облик до середины девятнадцатого века, и растущее население ютилось в узких рамках старого города. Затем Наполеон Третий приказал раздвигать границы этого города дальше – ибо, к слову сказать, вместе с растущим населением пришло и население, идущее на убыль – кладбища просто наступали на Париж, и надо было что-то делать.

Грязная вода текла по улицам, тротуаров не было, поэтому прогулка вряд ли доставляла приятное удовольствие. К тому же постоянно бушевали болезни по всему этому городу. Чтобы пешеходы могли перейти улицу нормально, подметальщики клали на мостовую доски и проводили людей по ней за плату, что хорошо сказывалось на капитале и без того обделённых эмигрантов.

Различны были и жилые кварталы. В западных частях города жили люди богатые, в восточных – рабочие и эмигранты. Почему так? Западный ветер, что в основном дул в Париже, нёс на восток дым и копоть от фабрик, что ещё больше услаждало жизнь рабочим, итак обречённых на далеко не прекрасные жизненные условия.

Дефицит воды, света, воздуха, грязные улицы, всё это порождало эпидемии, косящие людей тысячами. А потом их, безымянных, свозили на теплоходе прочь, и их родные даже не знали места их могил. Холера и туберкулез властвовали над восточной частью Парижа. Больниц не хватало, люди умирали в полной нищете. Беспризорность детей и преступность – две характерные черты того времени!

Высокая детская смертность, женщины-работницы, которым даже отпуска не давалось, чтобы ухаживать за больными детьми… Какая прекрасная картина была скрыта за блеском и великолепием высших слоев общества! Ладно хоть, они оказались настолько благородны, что даже позволяли спать этим рабочим. Нравственное чувство!

Широкие улицы, зелёные аллеи, сравнительно чистый воздух, и приличное уличное освещение. Какое дело жителям этого западного рая до востока? Как вообще могут эти журналисты так писать: «Города стали могильщиками для людей»? Тут же так хорошо и прекрасно. Как где-то может быть плохо?

А потом перестройка города: старые кварталы рушатся, сносятся узкие улицы, где раньше строили баррикады. Стройки дают рабочие места. Двадцать лет перестройки – ровно столько Париж – строительная площадка. Барон Османн придал городу тот современный вид, что мы видим сейчас. Он увеличил Париж, присоединив к нему 11 соседних общин. Благодаря нему появились широкие улицы, скверы, парки, тротуары. Строились общественные здания: больницы, школы, театры.

Тогда и появилось знаменитое здание Оперы, созданное по проекту талантливого архитектора Шарля Гарнье.

Появляется транспорт. Этот технический бум, охвативший весь мир, это время изобретательство, можно сказать, спасает людей. Но трущобы остаются, и люди гибнут. Только на это уже не обращается внимание – не оно самое главное. Опять Нравственное чувство!

Железные дороги взяли Париж в кольцо. Появились транспортные узлы, город словно бы пробудился от своего сна. Используются металлические конструкции. Из них был построен ансамбль из торговых павильонов – Центральный рынок, «чрево Парижа». Появились универсальные магазины, кафе и рестораны, книжные развалы букинистов на набережной Сены…

И тут высится сооружение великого Эйфеля – башня, названная его именем, ставшая пусть и не сразу, но всё равно символом Парижа. Тогда она считалась самым высоким сооружением мира. Многие ругали её архитектуру, многим она не нравилась, и лишь спустя какое-то время парижане окончательно с ней свыклись и прекратили ворчать, мгновенно превратив её в свой символ.

Но это было лирическое отступление. Так выглядели многие города того беспощадного времени, в том числе и Прага. И наконец, переходим к самому событию.

Место действия – Париж. Главные роли – Сантос-Дюмон и братья Райт! Они творили историю в этот момент. И теперь настало время обратиться к ним.

… Свистит налетающий с Атлантического Океана ветер. Он плотен и упруг, толкает в грудь, слезит глаза, а если отвернуться, то чувствительно давит в спину. Воздух пропитан солью и шумом прибоя, кипящего на краю пляжа.

 

Пляж — настоящее песчаное поле. В наклонной его части уложены рельсы, на которых стоит странная конструкция. Возле неё — шестеро взрослых и мальчик. Двое мужчин подбрасывают монетку, и один из них счастливо улыбается.

 

— Повезло тебе, Орвилл! — с завистью говорит другой — его брат Уилбер.

Орвилл забирается внутрь конструкции из еловых планок, ткани и тросов, похожей на большую этажерку. Раздаётся громкое тарахтение мотора — и, скользнув по рельсам навстречу океанскому ветру, странный аппарат взлетает в воздух.

Немногочисленные зрители разражаются радостными криками:

— Летит! Летит!

 

Полёт на высоте три метра продолжался 12 секунд, аппарат пролетел 39 м и… вписал в историю авиастроения имена братьев Райт — Уилбера и Орвилла, которые разыграли в орлянку, кому лететь первым. Они осуществили самую дерзкую и самую возвышенную мечту человечества о полёте. Случилось это 17 декабря 1903 года.

 

В августе 1908 года это событие должно было повториться вновь – но уже для другой публики, а именно – для Парижского общества. Просто так это мировое событие не могло пройти мимо. Начнём с того, что первый полёт протёк в деревушке Китти-Хоук, причём газеты (ах, эти газеты!) проигнорировали сообщения о первом в мире полёте на самолёте. Сами братья Райт старались избегать публичности до того самого момента, пока их полёт не станет безопасным для людей. Они первые разработали и внедрили систему управления своим изобретением, в то время, как в задачу других изобретателей входило просто заставить подняться в воздух своё творение. Вероятно, это и сгубило Отто Лилиенталя, не менее известного изобретателя.

Именно его гибель (он упал с пятнадцатиметровой высоты во время очередного испытания своего планера) сподвигла братьев Райт к этому открытию. В то время они содержали небольшой магазин, где продавали свои велосипеды. Но уже к этому времени в них просыпался тот дух, который превратит их в великих изобретателей.

Как-то раз отец принёс им довольно интересный сувенир, который мог подниматься в воздух за счёт вращения лопастей. Тогда это произвело просто огромное впечатление на обоих. Может, это и было решающим событием в их жизни, кто знает.

К тому времени невероятно возрос интерес к авиации со стороны всего мира. Проводилось множество полётов, но, ни один из них не был удачным. Изобретатели пытались подражать летучим мышам, птицам, они не думали так же о том, что сделают после того, как взлетят на своём аппарате в воздух. Может, это их губило.

А потом появились братья Райт, которым суждено было внести гигантский вклад в мировую историю и наконец сделать то, к чему человечество шло так много времени. Первые полёты были коротки и непродолжительны. Много поражений выпало на их долю, но они были уверены в себе. На расчетах Отто Лилиенталя они строили свой планер (планер, не самолёт!) и здесь применили принцип, впоследствие ставший знаменитым. Он назывался крутка крыла.

В чём он, собственно заключался? С помощью него птицы сохраняют равновесие. Они выкручивают крылья. Когда тело птицы начинает наклоняться, она выворачивает верхнее крыло, чтобы поймать ветер. Когда выворачивается нижнее крыло, происходит торможение, и тело птицы вновь приходит в равновесие.

Использовав этот принцип, подсмотренный Уилбером у птиц, они строят свой планер, однако, продолжая ориентироваться на расчёты Лилиенталя, к тому времени до своего падения считавшегося одним из самых удачных изобретателей, совершившего множество удачных полётов. Но он не использовал крутку крыла. Её использовали братья Райт, и надо добавить, весьма удачно.

Бросив свои велосипеды, они увлечённо занялись этой новой для них работой. Планер – это только начало пути, они мечтали о моторном аэроплане. И их мечте суждено было осуществиться, но не сейчас. Сейчас надо было мастерить планер, что они и делали. Они прошли через две попытки привлечь внимание к своему полёту. Но обе провалились. А потом ещё Сантос-Дюмон. Но о нём речь пойдёт у нас дальше.

Повзрослев, братья стали собирать литературу об авиации и размышлять о создании послушного, хорошо управляемого самолёта. За основу они взяли опубликованные чертежи биплана Октава Шанюта и принялись разрабатывать систему управления. В поисках наилучшей конструкции Уилбер и Орвилл использовали в расчётах формулы аэродинамики и данные испытаний планеров Отто Лилиенталя. Но самое главное — они построили собственную аэродинамическую трубу, в которой испытывали разные конструкции крыльев.

 

В 1900 году братья Райт вывели из ангара управляемый планер и начали его испытывать. Они совершили множество полётов и добились самого главного. Их аппарат успешно управлялся по трём осям: перекосом крыла достигался крен относительно продольной оси; носовым элеватором — поднятие и опускание носа самолёта относительно поперечной оси (тангаж) и хвостовым рулём — повороты вокруг вертикальной оси (рыскание). Этот способ управления до сих пор остаётся главным для всех типов самолётов.

И тогда они стали искать двигатель для своего аэроплана. Ведь мечта напоминала им периодически о том самом моторном аэроплане…. Как же они его нашли? Согласно расчётам, мотор будущего самолёта должен быть лёгким и обладать мощностью в восемь лошадиных сил. Но никто из производителей не мог выполнить такую задачу. Братья предложили построить двигатель Чарли Тейлору — механику, чинившему велосипеды и моторы в их магазине. За полтора месяца Тейлор, руководствуясь грубым эскизом братьев, создал лёгкий двигатель мощностью в двенадцать лошадиных сил!

Удивительно, но братья Райт практически сразу нашли талантливого механика, который сумел изготовить спроектированный ими мотор. Кажется, вот повезло! Но дело тут не в везении, а в упорстве и правильном подходе к работе.

Пока в Европе началась возня с авиацией (ведь тогда Франция считалась мировым светилом авиации), они продолжали совершенствовать свой аэроплан. Отец им говорил, чтобы они никогда не летали вместе, пока не убедятся, что полёт безопасен абсолютно для них. И ради этой безопасности они пока и не стремились освещать свои успехи в прессе. Когда же они с этим покончили, и им наконец удался свой полёт (1905 год), они решили осветить свои успехи в прессе и получить патент.

Американское правительство отнеслось к этому с большим недоверием. Недавно они получили самолёт конструкции профессора Лэнгли, но он разбился и пилот чуть не погиб. А американцы выкинули на этот проект пятьдесят тысяч долларов. Неужели два велосипедных механика оказались умнее этого известного профессора?

С ещё большей опаской к сообщениям о самолёте братьев Райт отнеслись в Европе. Французские газеты сочли эту информацию блефом, а братьев Райт называли не «flyers» — «летуны», а созвучным английским словом «liars», то есть «лжецы».

И наконец на арене действий появляется Альберто Сантос-Дюмон. Ему так же предназначена великая роль в нынешней мировой истории. Он создал удачный самолёт-моноплан, названный «Демуазелью». В 1906 году 23 октября при большом скоплении парижан Альберто пролетел на нём 60 м на высоте два-три метра. В отличие от аппарата братьев Райт, самолёт Сантос-Дюмона взлетал без рельсов и встречного ветра. Многие, особенно бразильцы, считают именно его создателем первого самолёта.

И это действительно так – ибо ему принадлежит первый управляемый полёт в мире.

Известен интересный случай из биографии Сантос-Дюмона. Однажды он пожаловался своему другу, известному часовому мастеру и ювелиру Луи Картье, что во время полётов ему трудно пользоваться традиционными мужскими часами на цепочке, хранящимися в кармане жилета. Картье разработал для Сантос-Дюмона наручные часы на кожаном ремешке. Теперь пилот мог узнавать время, не отрывая руки от штурвала. С тех пор мужские наручные часы стали столь же популярны, как и женские. (Женщины стали носить часы на руке гораздо раньше, в основном как украшение.) Сантос-Дюмон охотно разрешал желающим копировать свой самолёт и даже публиковал его чертежи в популярных журналах. Он наивно верил, что авиастроение станет мирным и всеобщим занятием.

Сантос-Дюмон так же с недоверием отнёсся к сообщениям о двух удачных полётах братьев Райт. Он не мог поверить, что два велосипедных механика сделали то, к чему даже он пока не пришёл. Всё Парижское общество требовало ответа. Оно хотело добиться публичных полётов. Даже то, что один из этих полётов заснял знаменитый Александр Грэхэм Белл, не сыграло абсолютно никакой роли. Одно дело летать в какой-то неизвестной деревушке в Америке, а другое дело – здесь, где собралась вся авиационная элита общества.

Тем более, если учесть, что совсем недавно Сантос-Дюмон совершил полёт вокруг Эйфелевой башни, заверив, что теперь Париж точно станет столицей авиации. Но братья Райт поняли, что ждать уже нечего, и тогда решились показать свои все достижения публике.

Уилберу суждено было полететь в Париж для показательных выступлений, Орвилл готовил самолёт для публичных выступлений в Америки, в Вирджинии.

И вот настал этот момент. 8 августа 1908 года. Париж. Недалеко от столицы Франции сегодня столпилось чрезвычайно много народа. Все ожидали этого события достаточно долгое время. Они ждали объяснений. Но чаша кипения одновременно с доведением самолёта «до рыночных кондиций» (совершенства) была переполнена, и вот наконец люди дождались того момента в истории, когда могут всё увидеть и разглядеть воочию.

8 августа 1908 года вошло в историю.

 

Но только лишь в авиации. Вингерфельдту своего восьмого августа ещё надо было ждать и ждать. Но он верил, что когда-нибудь оно придёт, полностью его время! Он справится. Он должен справиться. В дневнике господина Алекса Вингерфельдта появилось оптимистическое замечание: «Мы не терпели поражений. Мы просто нашли 10 000 способов, которые не работают». Подумав, он заменил слово «мы» на «я».

Наконец-то он снова смог вернуться в свою мастерскую. Нет, ничего ему не надо кроме его лаборатории! Здесь так хорошо и прекрасно. Только здесь. Вингерфельдт провёл рукой по длинному столу в лаборатории и просто присел. Он кого-то ждал. Так как без дела торчать он просто не мог, он открыл лежащую здесь книгу и увидел в ней ежедневник. Интересно, чей?

С любопытством просматривая его, Вингерфельдт отметил хороший и приятный слог того, кто всё это здесь излагал. Методом дедукции он вычислил, чей это ежедневник. Увидев свёрнутые спирали для лампы накаливания, он ещё больше подтвердил свою догадку. Он сидел на месте Альберта Нерста.

От этого открытия как-то радостно Вингерфельдту не стало, что он поспешил оставить чужое место и вернуться к своему, полностью заваленному книгами. Стопками книг. Самых различных и толстых. Это адская работа, но она идёт на благо человечества!

Если вспомнить цель…

В «Кёльнише Цейтунг» за 1818 год было помещено воззвание, адресованное тем гражданам, которые являлись сторонниками уличного освещения. Оно гласило:

1. Уличное освещение с теологической точки зрения есть вмешательство в божий распорядок: ночь нельзя превращать в день.

2. С медицинской точки зрения — ночное пребывание на улицах будет увеличивать заболевания.

3. С философской точки зрения — уличное освещение должно способствовать упадку нравов.

4. С полицейской точки зрения — оно делает лошадей пугливыми, а преступникам помогает.

5. С общественной точки зрения — публичные празднества имеют назначением создать подъем национального чувства, важное значение при этом имеет иллюминация; существование же постоянного уличного освещения значительно ослабит эффект, производимый иллюминацией.

А если залезть в историю освещения…

Тепловые действия электрического тока были замечены уже вскоре после открытия Александром Вольта в 1800 году гальванического элемента.

В 1802 году профессор физики петербургской Военно-медицинской академии В. В. Петров при опытах с батареей из большого числа медных и цинковых кружков получил вольтову дугу. Так лампы и делились на две категории – вольтову дугу и лампу накаливания. Алекс Вингерфельдт, понятно, выбрал последнее.

Впервые вне лаборатории и классной комнаты вольтова дуга была применена в 1845 году в Парижской опере, чтобы производить эффект восходящего солнца. Появление вольтовой дуги в этой роли произвело такое сильное впечатление, что более предприимчивые директора театров решили применить ее для того, чтобы при помощи линз и оптических призм воспроизвести эффект светящихся фонтанов, искусственной радуги и молнии.

Еще в 1872 году русский ученый Александр Лодыгин сумел заставить светиться угольный стержень в стеклянном сосуде с откачанным воздухом. Год 1874. Русский инженер Александр Лодыгин получил патент на изобретение электрической угольной лампочки накаливания.

В 1875 году П.Н. Яблочков изобрёл электродуговую лампу (электрическую свечу). Вместо того чтобы помещать стержни вольтовой дуги вертикально один над другим, Яблочков поставил их рядом, разделив тонким слоем изолирующего вещества. Благодаря такой форме вольтова дуга, образующаяся между концами стержней, напоминала пламя свечи. Угли сгорали подобно тому, как сейчас сгорает свеча. Это изобретение вскоре получило широкую известность как «свеча Яблочкова».

Необходимо подчеркнуть, что многие выдающиеся физики и химики Европы и Америки решительно возражали против самой возможности «дробления световой энергии». В Англии парламент назначил даже специальную комиссию из крупнейших ученых для решения этого вопроса. Заключение ее было крайне неблагоприятно. Комиссия высказалась в том смысле, что деление электрического света представляет собой задачу, для человека непосильную.

«Свеча Яблочкова» не только открыла эпоху электрического освещения, но и была первой точкой, в которую поступала только небольшая порция всей электрической энергии, создаваемой генератором.

Эти лампы стали использоваться в общественных местах, в магазинах, театрах. Но дуговые лампы были опасны для населения (впрочем, как и газовые фонари), а кроме того, свет в них струился с периодичностью. Из-за этого в домах по-прежнему господствовало газовое освещение. Следует сказать так же, что газ боролся со светом где-то полвека…

Потом появился англичанин Джозеф Суон (Сван). Он поместил угольную нить в колбу и высосал из неё воздух. Но всё равно лампа была недолговечной.

В задачу Вингерфельдта входило сделать так, чтобы свечи могли жечь только богачи. А ведь до этих деяний великого изобретателя люди спали по десять часов в сутки! Но создать надежную, долговечную и недорогую лампочку, а кроме того, наладить ее производство мог лишь Вингерфельдт а так же его команда дилетантов с широким кругозором. На них была вся надежда, посмотрим, оправдают они их или нет.

Пролистывая многотомные труды, записываемые Авасом Бекингом, где упоминаются все их опыты с подходящим материалом для лампы накаливания, он невольно вздыхал. Да, действительно не по себе, когда читаешь все эти 10 000 опытов! Вдумайся, читатель, это не просто пять цифр, поставленных рядом, а это целая жизнь – люди три года работали в этих лабораториях, чтобы изобрести такое нечто стоящее. И у них должно получиться! Должно!

А вот и главная рабочая сила дяди Алекса наконец пожаловала на работу! Вот они, блеск и надежда эпохи. Эти молодые необразованные парни возможно, не понимают, что вершат здесь вместе со своим боссом историю. Они идут вперёд. Слишком вперёд! Ведь то, ради чего они тут сидят, раз и навсегда изменит жизнь всего населения планеты!

Альберт Нерст первым заметил присутствие Алекса – хотя за такой стопкой книг его было заметить весьма сложно. Вингерфельдт развернулся и поспешил вставить несколько фраз:

- Авас, будь другом, задёрни шторы! Я хочу посмотреть на то, чего мы добились за всё это время!

Мгновенно темнота воцарилась в комнате, вырубили даже газовое освещение. Потом послышался лёгкий скрип и все увидели синеватый свет, исходящей от лампы. Он то и дело мигал, расширялся и гас, мгновенно водворяя подвал в прежнюю обстановку темноты, тем не менее дальнейшим опытам это нисколько не мешало. Когда синий свет отражался на лицах всех находящихся тут людей, то можно было увидеть напряжённость и некоторую долю грусти у них.

- Да тут ещё работать и работать, - вздохнул дядя Алекс.

- Мы хотим осветить весь мир, а не можем даже осветить света в этой комнате, - возмутился Альберт и мгновенно включил газовое освещение. Сегодня он явно был настроен на работу. Глаза его горели.

Через некоторое время вновь воцарилась темнота в комнате, Авас вновь дежурил у выключателя. Все склонились над лампой. Она издала лёгкий с синеватым оттенком свет, погорела пять секунд, затем взорвалась и дым с искрами поспешил повалить куда-то вверх комнаты, к потолку, что пришлось срочно тушить этот маленький пожар, а затем выметать осколки ещё одной неудавшейся лампы.

- Сейчас мы ближе к результату, как никогда! – шептал, словно заговоренный, дядя Алекс. – Я чувствую нутром, что ответ где-то близко, нам просто нужно терпение и здравый смысл. Настойчивость! Вот чего нам не хватает в данный момент.

Вновь на миг воцаряется тишина в напряжённом подвале этого маленького уютного домика в Праге. Вингерфельдт подложил подбородок под свою руку, причём задумчивость его лица говорит лишь о том, что тут все останутся весьма надолго. Он ещё покажет всем этим Морганам, Рокфеллерам, Читтерам.

- Авас, зажги газовое освещение!

Поворот рукоятки и в люстрах загорается газ. Вновь в подвале стало светло, практически как днём. Дым от потушенной лампы продолжает идти вверх. Но Вингерфельдт неутолим. Он забит этой целью. Это то, чему стоит посвятить свою жизнь. Либо он откроет тайну этой лампы, либо упадёт замертво! Вопрос жизни и смерти.

- Мы не позволим темноте победить нас! – рычит Вингерфельдт. – Мы выясним, чьё изобретение будет последним.

- Боюсь, если взрывы не прекратятся, это будет последним, что мы сделаем, - заметил Нерст, собирая в кучу свою бумаги и готовя новые спирали для следующей лампы накаливания.

В этот момент появляется Бариджальд, и Нерст спешит наградить его самой достойной репликой, нисколько не унижая его достоинства:

- А, вот и наш математик главный пришёл! Мы уже взорвали одну лампу. К несчастью, не фатально. Кто знает, может, ты нам принесёшь счастье? Добро пожаловать в ад дяди Алекса!

- Так в чём вся твоя математика заключается? В те разы я был так занят, что я уже ни черта не помню, - вздохнул Вингерфельдт. - Голова моя сейчас страшно гудит под напряжением.

Бари понял, что сейчас решается для него чуть ли не самое главное. Определяют то, чем он будет заниматься всё своё дальнейшее время. Алекс таков – лоботрясов не любит. У него все прилично испачкаются в поту, прежде чем получат его благословение на тот или иной подвиг. Таков был Алекс – не человек, а сверхчеловек! Он мог заряжать своей энергией любые группы людей. Он легко их подсаживал на те вещи, которыми интересовался сам.

- Я когда-то заканчивал одно весьма приличное заведение. Политехническое училище в Граце.

- А! Одно из старейших в Европе! – загорелись глаза Альберта Нерста, который то и дело нервно протирал свои пенсне от напряжённой работы. – Кажется, мы найдём общий язык.

- А ещё я обучался у профессора Эмгольца в Германии.

- Когда ж такое было и, почему я нашёл тебя в числе простых рабочих, копавших канавы? – поинтересовался Вингерфельдт, закуривая дорогую сигару.

- Алекс, ведь успех к тебе не сразу пришёл, я прав? Я долгое время обучался математическим наукам, и хотел было посвятить себя полностью им, но случилось то, с чем я не мог смириться. Не было денег. И, следовательно, дальнейшее обучение, а следовательно, и карьера легендарного математика оказались мне не под силу. Увы, всё именно так. Ради денег пришлось и канавы порыть. И даже здесь я чуть не оказался на грани жизни и…

- Довольно! – резко оборвал дядя Алекс. – Мы все тебя прекрасно поняли. Ты знаешь нас: работа у нас постоянная, а заработок лишь на бумаге. Странно, почему ты тут задержался, с нами?

- А почему задержались все остальные здесь? – поспешил спросить Бари.

В глазах Вингерфельдта загорелись весёлые искорки. Опять это его обаяние? Которое позволяет жертвовать людей временем и работать за копейки в тиши его лаборатории? Но они верили в своего дядю Алекса! И в этом была вся удивительная сила этого загадочного феномена, пожалуй.

- Могу ли я с вами приступить к работе? Книги мои уже давненько здесь лежат.

- Что ж, прекрасно, дорогой друг! Это значит, что нам ничего не стоит начать всю нашу весёлую работу!

И все вновь набросились на эту несчастную лампу накаливания. Они вмиг окружили её, подобно тому, как коршун окружает свою добычу, и решили уделить ей весьма большое время. Вингерфельдт крикнул Авасу, и вновь свет погас в подвале. Жуткая темнота, хоть глаз выколи. Вновь пробивается слабый свет от лампы. И тут же потухает. Вингерфельдт, в виду своего грубого характера, тут же спешит выругаться, после чего уходит полностью в задумчивость, а Авас вновь включает газовое освещение.

- Должно. Должно сработать! – говорит дядя Алекс сдавленным тоном, скорее не себе, а этой лампе, словно произносит над ней какое-то заклинание, которое обязательно должно исполниться.

- Но не работает, - вздыхает Нерст, но послушно готовит следующую спираль, и что-то попутно записывая в свою книжку.

В это время Бариджальд роется в своих многочисленных книгах. Кажется, ещё немного, и у него глаза полезут на лоб от столь обильного чтения всех этих фолиантов, исполненных интегральными исчислениями, формулами и специальной научной терминологией. Но он тоже не сдаётся. Он верит дяде Алексу. И все верят ему. Если сломается Алекс – значит, сломаются все. Но Вингерфельдт не ломается. Он словно бы железный.

- Платина… Платина… Платина! – шепчет, словно заговорённый, Бариджальд. Теперь он уже не похож на того оборванного человека, каким казался раньше, ещё до того, как стали проходить эти опыты с лампой.

- Что ты там вычитал? – спросил грустно Нерст.

- Платина! Тугоплавкий металл. Он не должен плавиться!

- Но он же плавится, - Нерст грустно стукнул пальцем по стеклу следующей лампы, явно раздосадованный в себе и во всех достижениях их маленькой компании.

- В книге ошибка, - глухо поясняет Вингерфельдт, продолжая пожирать взглядом этот несчастный огрызок стекла, словно бы на нём было запечатлено решение всех их проблем.

- У вас имеются какие-нибудь математические теории или вычисления?

Нерст и Бекинг встретили этот вопрос презренным смехом. Такое ощущение, словно бы Бари заново попал к ним на работу. Может оно так и есть – ведь до этого их пути редко пересекались, в основном голландец работал со своими машинами и больше уже никуда не старался вмешиваться. Но так ведь никогда не бывает.

- Какая там теория! – махнул безнадёжно рукой Алекс. – Мы же все экспериментируем, и этим всё сказано. Вот, их уже десять тысяч, этих ваших экспериментов.

- Значит, пойдём другим путём. Как физику, вам должен быть известен закон Ома, не так ли?

- Ну да, я прекрасно понимаю его. Георг Ом, ведь, да? – Вингерфельдт слегка постучал по стеклу пальцем, что оно издавало несколько слабых, тоненьких и дрожащих звуков.

- Сила тока прямо пропорциональна его напряжению, - продолжал блистать своими знаниями Бари.

- Ой, ну хватит умничать! – вздохнул Бекинг. – Все тут умные сидят, но что-то ничего не выходит.

Глаза Вингерфельдта пригвоздили своего личного механика к стене, и он с уже равнодушным видом взглянул на Бариджальда, который уже запасся изрядной порцией научных знаний. Которые до этого момента где-то покоились далеко в его голове. Лишь бы этот башковитый математик не оплошал. Зря Вингерфельдт так мало ему внимания уделял. Ох, зря!

- И эта же сила обратно пропорциональна сопротивлению.

- О! Вот как он, оказывается, называется! – смеются глаза Альберта Нерста.

- Мы зовём его просто «вещь», - пояснил Авас Бекинг.

К Бариджальду вернулось творческое вдохновение, и он полез в дебри науки, о которой до этого мог только догадываться. Со своей книгой он действительно резко преобразился и стал сам на себя не похож. Но ему шла роль профессора математики, к которой он, сделаем предположение, наверное, стремился. Лёгкое удивление скользнуло на его лице. Он поражался невежеству этих учёных людей.

- Невероятно! Ведь вы имеете дело с разряжённым воздухом!

- Конечно, я понимаю закон Ома. Так, подождите, - Вингерфельдт резко ушёл в себя, соображая, и мгновенно что-то перебирая в своей памяти. – Разряжённый воздух… Разряжённый воздух!

С видом открывшего вновь закон Ньютона, он подошёл к лампе и чуть-чуть постучал по её стеклу. Видно было, что его осенила гениальная мысль. Все замерли, и решили подождать, что же сейчас он такое скажет гениальное. Ждали недолго.

- Альберт! Что находится внутри электролампы?

- Платина, - как-то невнятно побормотал Нерст.

- Что ещё, Авас?

- Ну, что ещё? Ничего. Только воздух! – как-то растерялся от этого расспроса главный помощник Вингерфельдта во всех его начинаниях.

- Воздух! Кислород! Он помогает гореть огню! – дошло до Нерста.

- Всё, что мы должны сделать - это откачать отсюда воздух! – с просветлённым лицом сказал Алекс. – Теперь я наконец понимаю, причём здесь идеи с насосами. Если мы выкачаем воздух из лампы, то тем самым создадим вакуум.

- Всё дело в насосе, - многозначительно произнёс Нерст.

Все посмотрели как-то странно на Бариджальда. А что Бари? Голландец прекрасно понял все их мысли и идеи, покрывшие так разом их умные головы. Он прекрасно понял, что эту идею с насосом целенаправленно вешают на него. Впрочем, он и не возражал. Ведь это его работа – заниматься техническим оборудованием. Он и сам как-то обмолвился, что имеет множество знакомых в таких поверенных делах.

- Чего же мы ждём? – нарушил тишину задумчивый голос Вингерфельдта. – Бари, мы тебе намекнули. Иди, отправляйся за ним! И поскорее.

 

На следующий день (и где он только успел!), Бари принёс громадный деревянный ящик, в котором и лежало то самое сокровище, которого так ждали Вингерфельдт и вся его команда. Они положили его на пол в лаборатории, причём, как они его донесли (а именно Авас и Бари) до пункта назначения, минуя дверные косяки и ступени, осталось непостижимой загадкой.

- Как только ртуть пройдёт через трубку, насос выкачает воздух, - произнёс с умным видом Бекинг.

Перед ними стоял громадное сооружение из множества колб и труб, которому и выпадала такая честь делать всю эту непростую работу. Собирали они его быстро – работа не требовала промедлений. Вингерфельдт облокотился на стол и с напряжённым видом принялся наблюдать за всеми ними. Теперь осталось запустить весь этот механизм в действие, что было очень непросто.

Машина заработала, Нерст налил ртути в трубу. И пошло действие. Бари всё это время провёл на корточках возле указателя и внимательнейшим образом принялся следить за стрелкой на приборе, которая очень даже лихо поворачивалась в сторону. Он поднялся с колен с просветлённым лицом, словно бы открыл что такое, что ещё никто до него никогда не делал.

- Работает, Алекс! В лампе не осталось и капли воздуха!

- Завтра к этому времени мы все будем знамениты, - предсказал Альберт Нерст, внимательно следивший за ходом работы.

- Лучше прикрыть глаза, - предупредил Вингерфельдт. – Свет очень яркий. Я не хочу лишних травм в своей и без того малочисленной когорте народа.

Работа продолжилась. И всё внимание сосредоточилось на лампе накаливания. Если бы сейчас снимали фильм, то в такой момент обычно играет напряжённая музыка, и обязательно должно что-то произойти. Словно замечая эту связь времён, действительно что-то произошло. Вингерфельдт повернул рукоять выключателя, и лампа вспыхнула синим цветом.

Она прогорела секунд десять и вновь выключилась. Резко поникли у всех плечи. Но не у Вингерфельдта. Он упёр руки в бока и поспешил произнести свою коронную фразу:

- И мы снова на один вариант ближе к верному решению!

Тут Алекс, сам того не зная, установил решающее значение вакуума. В апреле 1907 года он проделал следующий опыт: сначала накаливал платиновую нить в воздухе и получил силу света в 4 свечи. Когда же он нить такой же длины стал накаливать в вакууме, то получил силу света в 25 свечей. Собственно, это и описывалось выше, ниже же – наукообразные факты.

Никто Вингерфельдту не ответил. Все прекрасно знали, что в этот раз его негасимый оптимизм начинает таять, поэтому эти слова скорее служат ему самому для своего собственного успокоения, чем говорят о его неколебимой вере в самого себя. Нерст взглянул на часы и кивком головы поспешил отметить, что рабочий день окончен. Несмотря на то, что рабочего расписания не существовало в принципе, тем не менее время как-то обозначалось. Даже не как-то, а таким вот способом: когда силы участников этой группы подходили к концу и они входили в тупик, то это означало, что нужен отдых.

На улице уже давно была беззвёздная ночь, разом окутавшая мраком всё пространство. А значит, тем более, надо идти домой и высыпаться. Хоть раз за неделю! На свежую голову думать гораздо лучше, чем так, уже ни черта не соображая. Поэтому люди, повинуясь этому знаку Нерста, стали собираться домой.

Выходя на улицу, было видно, что эти люди не довольны этим рабочим днём. Они были уставшие, поникшие, словно бы уже потерпели поражение. Из них выделялся один лишь Альберт Нерст, который со взглядом философа подходил ко всем таким вещам.

- Ах, Аль, ты опять всё накаркал! – вздохнул Бариджальд, напоминая Нерсту про его гениальное пророчество относительно знаменитости.

- Я-то тут причём? – брови Аля поднялись вверх.

- Ну, ты же всегда такой пессимист! – стал объяснять ситуацию Авас.

- Я тут вообще не причём, - он опустил голову, и теперь никто видеть выражения его глаз. Пенсне загадочно сверкнули во тьме ночи. Он взглянул на Бари и таким тоном, каким обычно произносит свой окончательный вердикт судья подсудимому, продолжил разговор. – Ты во всём виноват! Я назначаю тебя сегодня виноватым.

- Аль, нам ведь и так не сладко. Что ты так нас всё развеселить пытаешься?

- Я вам не клоун, чтобы вас веселить. Хотите – плачьте. У нас полная свобода! Просто мне не хочется портить себе настроение. Я не пессимист по своей натуре…

- А кто? – насторожился Авас.

- Своими репликами я подогреваю вас. Борьба противоположностей (меня и Алекса) должна вам помогать. Ведь она накачивает ионосферу особым воздухом, энергетикой, которая заставляет вас работать. Я вот скажу пару таких фраз, а потом у какого-нибудь Бари что-то переключится в мозгу, и он загорится таким желанием: «Хочу творить! Хочу работать!». Тоже относится и к воде, с которой я предварительно перед этим поговорил.

- А, ты ещё и с предметами говоришь?

- А иначе как бы я работал?

Так они все посмеялись, и поспешили разойтись. Но гнетущее настроение всё равно осталось во всех их душах. Что-то неприятное, грызущее их изнутри. Как будто что-то не доделано до конца, как будто где-то они допустили чудовищную ошибку. Такое чувство осталось у Нерста, когда он побрёл в свою квартиру. Чувство вины. Знать бы только, отчего, и как это можно исправить?

 

Из лаборатории в подвале доносились какие-то сильные звуки. Их слышали все трое, но они уже не обращали на них внимания. Обратить на них внимание надо именно нам.

Александр Вингерфельдт, когда терпел какое-то поражение (вернее, находил способ, который не работает, - вспомним его же слова!), имел обыкновение отвлекаться куда-то в сторону. Как раз одним из таких предметов для отвлекания ему служил его собственный орган, поставленный в подвале. Это был его любимый инструмент. И когда он за него садился, то уже стремился забыть всё на свете, кроме музыки.

Тогда музыка как-то приводит мысли в порядок, уносит далеко-далеко от прежних дум и страданий, и он может наконец-то отдохнуть за весь этот ужасно трудовой день. Но ведь он имеет на это право, наверное…

В такие минуты к нему и приходит творческое вдохновение. Тогда он начинает творить, и тогда к нему приходят гениальные и простые мысли (ведь всё гениальное – просто!), до которых в нормальных рабочих условиях, он, естественно дойти не мог. Так и в этот раз произошло.

Громко играет орган, наполняет очаровательной музыкой весь дом, отдаётся в ушах слабыми звуками (дефекты его слуха), и сливается с общей гармонией уюта. Иногда ему, Алексу Вингерфельдту, кажется, что в эти минуты предметы оживают. Каждый из них имеет свой неповторимый голос, свои слова, мнение. Но надо их только разбудить. Едва вся эта игра музыки и ярких красок прекращается, как все иллюзии растворяются, и он возвращается в мрачную действительность…

Вот проблема, вот ты, а вот нерешённая задача. И всё вновь возвращается в свои прежние места. И ничего тут не поделаешь.

В этот миг Вингерфельдт перестаёт ударять пальцами по клавишам органа, резко встаёт с места. Да, его опять осенила идея! Он взглянул наверх и увидел ту самую колбу с газом, что сейчас олицетворяла весь свет. Свет… Ведь его открытие способно изменить весь мир! Если бы только научиться управлять этим светом!

Алекс очень внимательно глядит на эту колбу, поднимается на стул, чтобы достать её, прикасается к стеклу. После этого он стремительно опускает руку в карман и ищет платок. Найдя, спешит протереть им лампу, а затем и снять её (ведь стекло просто здорово нагрелось!). Сняв с помощью платка осторожно эту колбу, чтобы не потушить огня, он вновь опускается вниз с чувством выполненного долга.

Теперь он всё понял! А завтра начнётся новый рабочий день…

[Кот]

Ариадна

Интересно. Местами запутано, но и запутано-то интересно! Например ртутный насос немного неясен.

Что-то мне подсказывает, у тебя ещё глава в кармаш-шш-шке...

[Кумарби]

Ариадна

Вынь ,да полож главу и вообще -куча счастья

[Генерал]

Интересно. Местами запутано, но и запутано-то интересно! Например ртутный насос немного неясен.

Что-то мне подсказывает, у тебя ещё глава в кармаш-шш-шке...

 

У меня уже вся книга готова)) Ну, идея с ртутным насосом из документальной литературы взята. А там, как всегда, скудновато. Типа он создаёт вакуум в лампе, и посему угольная нить горит дольше.

 

Кумарби

Только не говори, что уже всё прочитал!))

[Генерал]

Глава двадцать пятая

Величайший учёный столетия стоит на стуле, как на постаменте и вещает свою пламенную речь, подобно революционеру. В его руках зажата вместо знамени эта колба. Он держит её, как какую-то реликвию, словно бы боится, что она вот-вот рассыплется. Но его глаза горят одержимостью. Вот этого феномена, например, можно в людях встретить редко. Нет, этот Вингефрельдт точно не обычный человек! И не может быть им по определению.

- Вот оно! – глаза Алекса сияют.

Альберт Нерст, весь страшно сонный, стоит и непонимающе смотрит на своего босса, словно бы он пришелец с другой планеты. Бариджальд и Авас стоят примерно такие же, но они прекрасно понимают, что сейчас их заразят той животрепещущей энергией, которой у Вингерфельдта хватит как раз на то, чтобы осветить весь этот мир.

- Что оно, дядя Алекс? – сонно спрашивает Нерст, понимая, что соображать на ходу он пока не в состоянии.

- Альберт! Бари! Авас! – Вингерфельдт соскочил со стула, словно бы он был так страшно молод. Идеи его уже ослепили. Будет в этот день им всем работёнка!

Все трое непонимающе уставились на Вингерфельдта, ожидая заветных слов, ради которых тот устроил такую страшную интригу.

- Углерод! Вот что нам нужно!

- О нет! – закрыл лицо рукой Альберт.

- Он будет у нас, как диэлектрик! – Вингерфельдт разве что ещё не плясал, как ребёнок.

А дальше должна была начаться работа. Не должна, а обязана. Вингерфельдт ещё некоторое время покрутил это стекло в руках, затем взглянул на Аваса со взглядом хищника. Значит, сейчас будут приказы. Не всё так уж печально и плохо, как казалось сначала.

- Авас! Бери эту стекляшку, очисти её и готовь углеродный суп! Альберт! Собери все металлические предметы, что сможешь найти! Положи всё это в углеродный суп, что готовит Авас. Всё, что можно найти и положить к нему! Бари!

Бариджальд, который уже окончательно вошёл в свою давнюю роль профессора математики, в этот момент перебирал какие-то книги. Выражение его лица говорило мало приятного. Он словно бы разочаровался во всех этих утопических проектах своего босса. Ремонтируя его машину, вероятно, он считал нечто иное. И представлял Вингерфельдта действительно, как культ личности, как великого изобретателя, а он… оказался простым человеком! Вот уж действительно коварство!

- Алекс, я не думаю…

- Что? – Вингерфельдт что-то не расслышал. – Я думаю, оно выдержит тепло, ведь оно послужит прекрасным реостатом. Всё, что мы должны сейчас сделать, это выбрать правильную нить!

- Мы этим занимается уже третий год! – подметил Альберт.

- Но мы ведь уже близки к окончанию этого нашего старого и древнего занятия, а?

- Но тут сказано, что углерод… - начал опять бывший голландский рабочий, кивая в книгу. Алексу не понравилась такая идея с применением книги. Ему тоже казалось, что в своём старом обличие всё было гораздо лучше.

- Ты слишком много читаешь! – отрезал Вингерфельдт, убирая у того из рук всю книгу, на которую так намекал Бари. – Хватит! Мы практики, а не теоретики! К тому же, в книге может быть ошибка. Как с платиной, например.

- Ну, знаешь ли…

- Знаю! Хватит стонать! За работу! Можешь подать объявление в газету, нам потребуется хороший стеклодув! Или кого-то попросить, например. Например, Надькевича! Пока ещё тот совсем не извёлся от скуки в моих подземельях, не видя света.

Альберт показался со своего места. Его взгляд выражал очень многое, особенно, когда он услышал имя Морица Надькевича, на которое у него невольно слух навострялся. Нерст, как будто ничего не происходит, пробил пальцами марш по лабораторному столу, перерывая свои многочисленные записи, сделанные за весь этот период, что они занимаются лампой. Именно эта привычка держать всё в порядке позволила Нерсту заслужить огромное, почти безграничное доверие со стороны дяди Алекса. Мало того! Эти записи позволяли многое узнать и многое отсеять. Затем Альберт не выдержал и спросил, как бы невзначай:

- Что-то Надькевича в последнее время у нас не видно! Куда он пропадает?

- А, а тебе скучно без него, не правда ли? – усмехнулся Бари.

- Приставать некому? – подал голос Авас, хитро ухмыляясь.

- Он, - как ни в чём не бывало, продолжил Вингерфельдт. – Сейчас газеты вовсю продаёт, и к нам забегает не так часто. Дел у него полно. Он-то, в отличие от нас (лёгкая улыбка на напряжённом лице) работает! Так-то!

- А-а, - понятливо протянул Альберт Нерст. – А то ведь совсем не видно парнишки-то. А может, это мне лучше сходить к Надькевичу? Я его быстро найду. Тем более, если он продаёт газеты, то идти с таким поручением нужно именно к нему, не правда ли? Может, нам с Бари поменяться местами? Я быстро!

- С каких это пор тебя тянет к Надькевичу? – поддел Бариджальд его.

- Иди, - усмехнулся Алекс. – Одна нога здесь, другая там! Как знаешь. Работа ведь нас ждёт.

Проворчав что-то вроде: «семеро одного не ждут», Авас взглянул на Нерста и вновь вернулся к своей трудной работе. Отыгрываться пришлось другим. Альберт весь этот день мгновенно менял своё настроение, словно перчатки, но он был полностью собой доволен. На бегу он ещё успел крикнуть что-то типа: «Работа - не волк, в лес не убежит», после чего кинулся прочь из подземелья дяди Алекса, веря в этот новый день.

- Нам нужна тысяча новых лампочек! – продолжил разговор Алекс с Бари.

- Но это же не по-научному! – пытался возразить собеседник.

- Да какое мне дело до науки, чёрт побери! – громко воскликнул Вингерфельдт, поднимая книгу голландца высоко вверх. Сегодня явно должно что-то произойти. Должно. – Мне нужен результат! Всё равно, каким способом я смогу его добиться! Всё равно!

Что-то было в голосе и взгляде Вингерфельдта, что заставило поверить Бариджальда в это. Да и куда было ему деваться, кроме как не верить своему боссу, самому хитрейшему лису всей Европы, который в своём доме сделал то, что сделало его главной персоной всех боёв промышленников и магнатов! Это удивительного ума и таланта человек, - решил про себя Бари. Только такой человек, как Вингерфельдт, может ничего не зная, делать себе такую дорогу к знаниям, чтобы служить на благо всего человечества…

 

Альберт выбежал из этого дома, ставшего мгновенно знаменитым, хотя за исключением того, что в нём проживал Алекс, он ничем знаменит не был. Не дом делает человека, а человек дом! – пронеслось в голове у Нерста, когда он бежал бегом куда-то в город. Расстояние было солидным. Но надо надеяться, вдруг Надькевич попадётся ему по пути, и где-нибудь рядом с пригородом. Хоть раз можно уж было явиться этому Морицу! А то – как что, так тут мы первые, как до дела дойдёт – так нас тут же нет.

Погода была противная. Солнце иногда пробивалось сквозь огромную пелену облаков, но теплее от него не становилось. Сказывалось то, что есть – август. И ночи уже были холодными. И ветер становился всё злее да злее. Бежать по мокрым аллеям – удовольствия мало. Куда не ступишь, всюду лужи. Печально становилось. Ветер обжигал всё лицо, пронизывал насквозь даже плащ Альберта. Но тот, казалось бы, ничего уже не чувствовал.

Разве это холодно? Смех! Люди ещё не знают, что такое настоящий холод, - пронеслось в голове у Альберта, когда он скользил по многочисленным улочкам, тротуарам, предпочитая ходить по бордюрам, чтобы не скакать по лужам. Да, в Праге ещё тепло. А вот есть на Земле такие места, где действительно не по себе может статься. Например, Аляска.

Аляска! Словно бы молнией садануло по чистому небу! Зачем он её вспомнил? Альберт съёжился под тяжестью своих весёлых воспоминаний, пенсне блеснули нехорошим блеском в темноте. Нерст долго печалился по этому поводу. Он так хотел выкинуть из головы все эти плохие воспоминания, но ничего не получалось. Чем он старался от них скорее избавиться, тем скорее они атаковали его. Вид у Нерста мгновенно стал каким-то жалким.

Проходя мимо одной из ярких витрин, он обратил внимание на какую-то яркую книгу, выставленную на показ. Увидев на её обложке что-то про Читтера, он кинулся бежать прочь. Расстояние летело быстро под его ногами. Такое ощущение, словно бы его вообще не существовало под шагами Альберта.

Читтер! Снова он! Везде он! Бежать, бежать отсюда! И тут Альберт замер. Но куда бежать? Разве можно убежать от себя? Он и так уехал в другую часть света. Но эта ностальгия всё не давала ему покоя. По ночам ему снилась эта проклятая Аляска, с её кровавым золотом! Крики умирающих, хруст люда, упряжки собак, бесконечно несущиеся вверх по течению Юкона…

Это было так давно, но как будто бы было вчера. Он помнил всё так, словно бы вновь переживал это печальное для него время. Он ненавидел эту старую жизнь. Она была для Альберта словно бы каким-то клеймом. Он боялся этих гнетущих воспоминаний…

- Аль! Аль! – раздался крик откуда-то сзади.

Нерст резко замер, почувствовав, что это зовут именно его. Ну кому он оказался нужен в этот час и именно в эту минуту? Кто посмел прервать его размышления? Ведь он даже не пришёл к какому бы то ни было выводу. Разве так можно? Он ведь к этому абсолютно не привык. С лицом не выспавшегося и раздражённого человека Альберт оборачивается назад и мгновенно наталкивается на Надькевича, стоящего прямо перед ним.

- Ты что тут делаешь? – удивляется Нерст столь скорой своей находке пропажи.

- Тот же вопрос я бы задал тебе, - съязвил Мориц, но в глазах его мелькали весёлые искорки. В руках его была целая стопка газет. – Ты зачем в такой холод в город пошёл?

- Я не шёл. Я бежал, - поправил Нерст, словно бы это замечание было очень важным в этот момент. – Мне нужен был именно ты!

- Какое совпадение! Ну, вот он я! В чём же проблема? В чём выявляется моя нужность? В какую аферу хотят меня впутать? – Надькевич насторожился.

Альберт провёл рукой по чёрным волосам Надькевича, отливающих на солнце каким-то бурым оттенком, и наконец, сделав ему нужную причёску, встопорщив волосы, решил перейти к делу, чтобы о нём не подумали ничего плохого.

- Это всё Вингерфельдт. Я тут ни при чём.

- Ну конечно! Он всегда крайний, - пробурчал Надькевич и тут же, найдя жертву среди прохожих, поспешил сунуть в руки одному из них газету, получив выручку. Они так и шли вдвоём не спеша, словно бы на улице стояла ясная тёплая летняя погода (какой она, по идее, должна была быть в этот момент).

- Нам нужен хороший стеклодув.

- А я-то тут причём! Я просто газеты продаю! Не надо на меня так смотреть – я совсем не умею выдувать стекло. Хватит на меня кидать свои взгляды, коршун!

- Я просто хотел сказать… что ты во всём виноват. Вингерфельдт поручил это задание тебе. Ты ведь связан с газетами – вот и разбирайся.

- Эй-эй-эй! – закричал обиженный Надькевич. – Что это значит? На меня всё свалили – типа сам разбирайся во всей этой каше, заваренной, причём, не мной. Ну, господин хороший, и что же я должен по-твоему сделать?

- Придти в издательство той газеты, что ты всё распродаёшь, и сказать им, как обстоят дела на самом деле. Ну не мне же идти, в конце концов? Это ведь такая мелкая работа – по крайней мере для тебя. У меня у самого работы выше крыши. Что, тебе язык кто-то проглотил? Ты что, не хочешь со мной разговаривать? А? Я тебя спрашиваю! – Нерст взглянул в удручённое лицо шустрого Надькевича, которое выражало некоторое время задумчивость и грусть. От такого внимания к своей персоне Мориц не растерялся и мгновенно расхохотался, оставшись довольным собой.

- Будет сделано в лучшем виде, босс! Вы не пожалеете об этих минутах…

На следующий день Надькевич нашёл хорошего стеклодува и дело было закрыто.

 

Бариджальд в это время готовил спирали для лампы накаливания. Это работа Нерста – но Альберт ушёл, как всегда. И вся доля везения, тоже, как всегда, выпала на его счастье. Да, работёнка не из весёлых, и посему неудивительно, отчего Нерст так часто ворчит и даёт пессимистические прогнозы насчёт дальнейшего будущего. Глаза Бари быстро устали от этой нудной утомительной работы, но он и не думал её прекращать.

- Давай, Бари! Давай! Нам потребуется очень много спиралей…

Авас Бекинг выразительно сидел на столе, уже окончательно забыв обо всех когда-либо существовавших приличиях. Напряжённость мелькала на его лице. Рука плотно прижимала дощечку с прикреплённой к ней бумагой. На неё тот записал номера образцов. Голос его монотонно гудел над всей лабораторией, но так надо было.

Бари ещё одну спираль немного очистил от угля, и стряхнул всё лишнее в пепельницу. Демонстративно положив спираль в коробочку, замер. Авас сделал кое-какие пометки на своём листочке:

- Номер 9 348. Бор.

- Мои пальцы! – взвыл Бариджальд, принимаясь к их разминке.

Наверное, к его счастью, скоро пришёл Нерст. Но за эту нудную работу его посадили не сразу, и Бари, закидывая руки за голову, несколько секунд так отдыхал, пока не пришёл Вингерфельдт. Закрыв коробку крышкой, дядя Алекс нёс её в другой конец лаборатории для своих экспериментов. Он чувствовал, что рано или поздно что-то должно случиться хорошее. Должно!

Безутешный мечтатель. В душе Вингерфельдта была какая-то искорка, у него была мечта, к которой он стремился, ради которой он бы отдал всё на свете. Все они довольно обычные люди порой плохо понимали этого сумрачного гения. А тот не ведал сна и отдыха, он был одержим довести своё дело до конца во чтобы то ни стало! И он это сделает. Не смотря ни на какие преграды. А таковых у него было много.

Позднее пришёл Витус. Новости не утешительные – Уолл-стрит воспротивилась сему проекту. Кончаются деньги. Времени мало. А тут ещё и обещание Вингерфельдта по поводу последнего дня уходящего года… Только вот сам Алекс не расстраивался. Ему некогда. Ему до лампочки все события, что творятся в мире.

До лампочки…

Бари смотрит на нити и вздыхает. Он берёт железный прут и принимается вновь наматывать на него все эти нити. Лишь бы получилось. Да как можно поскорей! Лишь бы. Вышло. Голландец крутит и крутит онемевшими пальцами и забывает всё на свете в своей работе. Сзади подходит Вингерфельдт, что улучил одну небольшую минуту, чтобы проверить, как продвигаются дела, и даже не смотря на своего работника, он с воодушевлением говорит:

- Продолжай, Бари! Я уже сам не понимаю, что делаю! Мы на грани открытия.

И Бариджальд продолжает крутить. А куда ему деваться? В это время Альберт вставляет нити в стеклянный сосуд и по сигналу дяди Алекса включает лампу. Если бы всё было так просто! Оба – и Альберт, и Алекс смотрят с вожделением на эту лампу, словно бы чего-то ожидают от неё, а та никак не хочет поддаваться им. Даже Бари и Авас отвлекаются от своих работ и смотрят внимательно. Горит слабый свет от лампы. Он мигает то и дело, но пока ещё не взрывается сосуд. Все смотрят с надеждой. А вдруг…

Взрыв!

Стекло вновь разлетается по всей лаборатории. Надежда угасает на лицах всех ожидающих чуда людей. Вингерфельдт тихо призывает всех к работе и вместе с Нерстом они бросаются на пол подбирать осколки. Бари несёт следующие заготовки нитей накаливания. Для следующих опытов. Сколько их ещё будет? Скольким ещё суждено произойти тут?

Вновь лампа накаливания. В неё вставляют нить и отходят. Ожидание чуда…

Вновь взрыв. Вновь собирают осколки. И снова эти печальные лица, пребывающие в напряжении. Но эти люди не сдадутся! Нет, не на тех они напали. Уже близок тот час, когда их лампа загорится! Плевать на все предрассудки. Сейчас ты здесь – в лаборатории, а какая там разница, что творится за её пределами?

Главное работать!

Снова взрыв и грустный вздох мгновенно вырывается из всех присутствующих в лаборатории и мгновенно разлетается по всему пространству лаборатории. Опять неудача! Оптимизм угасает, но всё же ещё не гаснет. Сегодня Вингерфельдт удивительно помолодел, и в этот миг он не видит уже ничего кроме своего главного призвания. К этому он приучает всех остальных, и тем ничего не остаётся, как прекратить нервничать и жаловаться. Как опытный кукловод, дядя Алекс прекрасно руководит всей этой опереттой марионеток, управляя даже их настроениями. Главное, что даже рабочие не догадываются об этом.

В этот же день стол напряжённой работы Алекс наконец смог увидеть результат. Пусть не им достигнутый, но всё равно полезный для всего общего дела. Вскоре явился запыхающийся Надькевич вместе с тем самым стеклодувом, которого так ждал Алекс. Потерев руки, великий учёный, пытаясь скрыть все свои эмоции, провёл столь высокопоставленного гостя в гостиную, где принялся договариваться о их совместных действиях. Этот договор вполне удался.

Но стеклодуву как-то стало не по себе, когда, смотря в одержимые глаза этого молодого человека, он услышал столь странное заявление:

- Мне ведь всего немного от вас надо. Всего пятьдесят таких вот колб в день!

Лёгкое удивление мелькнуло на лице сего человека, пребывавшего уже в летах. Да, не каждый день у него были такие заказы. Но это же Александр Вингерфельдт! И хотя бы по этой причине можно забыть все предрассудки и сомнения и полностью повиноваться своей судьбе. Что и решил сделать этот человек, лишь рассеянно кивнув и тем самым согласившись со столь необычным предложением.

Для чего этому молодому человеку нужно столько лампочек – он уточнять не стал, и сделал, вероятно, правильно. Всему своё время.

Затем Вингерфельдт провёл человека вглубь своего дома и общей обстановкой, пахнущей скорее работой, нежели уютом, невольно удивил стеклодува. Повсюду стояли рабочие дяди Алекса. Бари рылся в книгах. Нерст готовил спирали. Авас что-то напряжённо записывал. Надькевич продолжал орудовать какими-то скляночками на одном из столов. Витус что-то разгорячено шептал на ухо Бекингу, явно злой на весь этот бренный свет и в ожидании поддержки со стороны принялся так яростно говорить, отчаянно жестикулируя.

Первый этаж дома всё так же стал лабораторией Вингерфельдта. И подвал скорее продолжение этого небольшого сооружения сверху. По крайней мере, люди работали и там, и тут. Можно даже сказать, что тут было не протолкнуться от такого множества людей на столь узком пространстве. Все работали.

- Мне нужны вот такие вот лампы!

И Вингерфельдт указал рукой на дуговую лампу. Стеклодув важно закивал головой, словно бы понимая великого изобретателя. Но на самом деле вся его голова, которая по идее должна бы соображать в нужном направлении, вдруг дала сбой, и в итоге он не стал дальше развивать свои мысли, зачем всё-таки нужны эти лампы. Пусть это будет сюрпризом, - решил он.

И вновь взрывы ламп, сотрясающие весь подвал. Вновь разбитое стекло, поднятые облака пыли, не успевавшие оседать здесь везде. В конце концов, произошло нечто новое. После очередного взрыва, Нерст вновь принялся вкручивать спираль в колбу. После некоторых нехитрых уловок, он вновь приготовил лампу к действию. Погасло газовое освещение, рука Альберта скользнула по рукояти выключателя и лампа слабо загорелась, издавая жужжание. Секнды две она боролась с собой, потом…

Взлетела на воздух! Все мгновенно, словно по команде, кинулись вниз, чтобы их не задело этим опасным артиллерийским снарядом. Лампа (вернее, что от неё осталось) с разбегу врезалась в стену, и с шипением разбилась. Осколки разлетелись по всей лаборатории, едва не задев людей. Как этого не получилось – сказать трудно. Видать Бог хранил своих избранников.

- Это уже что-то новое, - пробормотал Альберт, вставая с колен. Он убрал осколок стекла, слегка порезавший ему бровь. Вытерев кровь, он вздохнул. – Пожалуй, это опаснее даже Нобеля с его динамитом!

- Ничего! Мы посмотрим, кто кого взорвёт! – в глазах Вингерфельдта мелькнули молнии. Он опять был одержим своей идеей.

- Боюсь, что я уже не доживу до этого момента, - проворчал Нерст, подбирая стекло от разлетевшейся лампы.

Вингерфельдт быстро достал следующий сосуд, Альберт так же быстро нашёл спираль и поспешил применить её к работе. Получилось это у них весьма слаженно, без единого лишнего движения. Профессионализм! Последующая лампа, которая так пугала Нерста своим действием (и который действительно высматривал себе укрытие на случай печального исхода событий), просто потухла. Вингерфельдт услышал за своей спиной вздох облегчения, исходивший от Альберта.

Конец рабочего дня стал идентичен предыдущему дню. Силы всех работящих лиц зашли в тупик. В подвале атмосфера была накалена до предела. Бари без сил с видом угнетённого человека сидел на стуле, печально подложив руки под подбородок. Авас напряжённо всматривался в пол, словно бы там было написано решение этой волновавшей всех проблемы. Но пол молчал.

Альберт Нерст, явно нервничая, теребил книгу. Лицо его было мрачным, как после похорон. Газовое освещение играло на стеклах его пенсне.

- Алекс! Мы перепробовали уже 10 000 с лишним самых различных способов, - начал Бариджальд. – Может недаром во всём мире считается, что изобрести эту лампу невозможно?

- Не говори глупостей, - возразил Вингерфельдт. – Я не верю, что нет пути к лучшему. Ты разве не знаешь, что невозможного для дяди Алекса не существует? Пока меня что-то не убедит в моём поражении, я не отступлю. Наоборот, я сейчас чувствую, что мы на верном пути. Нам просто чего-то не хватает.

- Ума, чтобы осознать свой проигрыш, - уныло ответил Нерст.

- Хватит ныть! И это говорят мне люди, которых жизнь так кидала, что не позавидуешь! Да как вы дожили-то до этих дней! Вы же терпели столько поражений, и несмотря на это, продолжали жить. Ведь всегда можно покончить жизнь самоубийством. Но почему-то вы этого не делали!

- Алекс, нам никогда в своей жизни не приходилось изобретать лампочку, - просто сказал Авас.

Вингерфельдт сейчас вдруг стал похож на святого, сошедшего с небес, чтобы указать своим сыновьям верный вариант пути и направить их всех по нему.

- Фокус в том, чтобы найти верный исход событий. Мы испробовали тысячи способов, но ведь у нас впереди верный вариант. Мы ведь уже знаем тысячи способов, как не надо изобретать лампу.

- Алекс! Это всё хорошо. Но: у нас нет денег, у нас ограниченное время, нет энтузиазма, и… - Альберт не закончил, что-то продумывая. – И мы никогда не сделаем того, что ты просишь!

- Сделаете! – отрубил, как топором, Алекс. – Пойдёмте! Никаких перерывов.

После этого он громко похлопал в ладоши, и они, словно стадо скота, пошло впереди своего пастуха, никуда не разбредаясь и абсолютно послушно ко всему. Вновь эти столы, не успевшие остыть стулья и забитые уже до отказа осколками урны. Но Вингерфельдт говорит… а работают все остальные!

Раз Алекс сказал, значит так и будет. Арифметика проста, как никогда. И надо ей следовать. И даже забыть о собственной шкуре в этой пыльной и утомительной работе.

За домом раздавалась песня Феликса, как-то навестившего это столь приятное ему здание, которая и воодушевляла всех работающих на подвиги. Рука властно и незаметно переходила от одной струны гитары к другой, а часовых дел мастер продолжал показывать себя во всём блеске певца и аристократа.

-Свет придёт! Свет придёт!

И эта фраза особенно чётко выделялась голосом этого молодого и ловкого парня. Он верил в них. Когда же они сами поверят в себя? Разве им мало Вингерфельдта с Феликсом? Хватит ныть. Свет придёт и ночь отступит прочь. Закончив игру на гитаре, загадочный певец в плаще и шляпе с пятилистным клевером (символом удачи), осторожно поднялся с колен и посмел сделать такое замечание, чтобы его слышал находящейся поблизости Вингерфельдт:

- И не было в мире света. И увидел это Господь. И был в это время работящий и умный, недюжинного ума человек. И звали его Александр Вингерфельдт. И понял Господь, что нехорошо без света людям. И пришёл он к Вингерфельдту. И встал Вингерфельдт, и пошёл к себе в лабораторию, и изобрёл лампочку. И стал свет. И увидел Господь, что это хорошо. Аминь.

Как после таких воодушевляющих слов не заработать? После этих сказанных слов Феликс поспешил исчезнуть прочь – таков уж он был, этот забытый миром романтик и эксцентричный философ. Сюда он приходил не за этим – а скорее, чтобы воодушевить всех остальных. Впрочем, это ему удалось просто на славу…

 

Авас Бекинг снова сидел на столе с чувством огромной важности, словно бы от одного него зависело, будет изобретена лампа накаливания или нет. Но обвинять его было не в чем – ибо всю свою работу он выполнял на редкость добросовестно. Все ни здесь были такие – люди, готовые работать даже за ничтожный заработок. Все верили в него – в Алекса Вингерфельдта. Если последний говорил, что всё будет хорошо, значит, всё будет хорошо. Алекс за словом в карман не лез. И врать не любил.

Альберт Нерст с некоторым раздражением поднялся со стула, и взглянул на Бекинга, скорчив недовольную мину. Поняв, что так на него вряд ли обратят внимание, он поспешил завести разговор:

- Авас, хватит витать в мечтах! Долго мне тут тебя ждать?

- Пожалуйста, не ворчи, - с некоторой мольбой в голове простонал Авас. – Я сейчас всё улажу и исправлюсь.

- Если бы, - лицо Нерста неожиданно смягчилось. – Ты тоже устал ото всей этой работы, а?

- Устал. Но мне непристойно жаловаться.

- Тогда записывай! – и Аль вернулся к деловой теме разговора.

Вингерфельдт пытался в это время разгадать, что же он всё-таки делает не так. Выражение его лица было озадаченным и напряжённым. Возле него сидел Бариджальд, который с остервенением профессора математики копался в своих книгах. Алекс взглянул на него, чуть ли не как на обреченного, после чего вернулся к теме своих размышлений. Они переполняли его, эти жестокие думы.

- Номер десять тысяч восемьсот…

Монотонный голос Аваса Бекинга громко отдавался от стен лаборатории. А Вингерфельдт, услышав его, только качал головой. Должна, должна же быть разгадка всем этим явлениям! Не может быть ничего невозможного. Если бы только найти это решение столь трудной задачи. Алекс задумчиво постучал пальцами по столу, надеясь, что от этого ответ придёт к нему быстрее, но как показало время, он и тут посмел допустить ошибку. Хорошо хоть, простительную.

 

В то время как «бедный Аль, несчастный Аль», крутил свои спирали для лампы накаливания, другой не менее бедный и несчастный товарищ искал нити, вернее, материал для их изготовления. Работка это была, конечно, тоже из весёлых, но она позволяла спастись от затворничества в подвале дома Вингерфельдта.

Ведь весь дом Алекса был похож скорее на частную контору, нежели на жилой дом. За последние месяцы Алекс его преобразил до неузнаваемости. В нём были две лаборатории, множество книжных шкафов. Вниманию персонала уделялось две комнаты на первом этаже – возможно, это даже лучше, чем на их старом месте пребывания. По крайней мере, сами работники жаловаться не спешили. Значит, всё прошло не зря. Вот в этой библиотеке Аваса и застал неожиданный приказ идти работать несколько в другом направлении…

Солнце светило ярко, что от непривычки даже глаза разболелись. «Скоро это пройдёт», - решил про себя Бекинг, думая, с чего бы стоит начать столь хлопотное поручение. Эти десять тысяч с чем-то опытов – не просто красивые циферки и слова, это всё вещества, годных для использования в лампе накаливания. Но в последнее время они перепробовали слишком много материалов. Требовались новые – тем более, если время так поджимало.

Ветер слабо шелушил листья на деревьях, но был до того незаметен, что очень даже быстро работнику этой предприимчивой команды дельцов стало жарко. Зелёная трава перед домом, и тем более, за ним, навели на мысль, что дом этот находится в своеобразном уединённом местечке, лишённом всяких шумов и стрессов. Странно, ведь раньше он, Авас, этого не замечал. Да и некогда было – он приходил сюда работать, а не по сторонам смотреть. Сам дом находился, если так можно выразиться, в низине, на дне оврага. Или склона. На этом склоне росло высокое дерево, с которого Авас и решил начать свои опыты. Кора у него была на удивление гладкая, и если бы не многочисленные ветки, то забираться на него было бы крайне проблематично.

Едва он оказался достаточно высоко, какая-то сила заставила его повернуть голову в сторону. Страх обуял Аваса. Внизу было так высоко. И так больно падать! Голова начала кружиться от столь страшной высоты, но усилием воли он стиснул зубы и полез дальше. Бояться он будет тогда, когда спуститься, сначала всё-таки работа. Сколько же раз, когда он жил в свое деревне, он взбирался по деревьям. А теперь – ну что ты, возраст во всём виноват!

Оказавшись на одной из веток, он увидел птичье гнездо. А заодно и упавший в него листок. Мысли быстро пронеслись у него в глазах, когда он зачем-то потянулся за этим листком и стал его рассматривать. Может, именно это нужно Алексу?

В это время ветер задул сильнее, а Авас, сосредоточенный на одном предмете, почему-то не заметил этого, поэтому лишь в последний миг сообразил, что практически не держится за дерево. Но было уже поздно. Нога скользнула по гладкой коре, и он полетел вниз вместе с заветным листком.

Падение было мягким. Несколько секунд лежа в мягкой траве, он соображал, что случилось и что делать дальше. В глазах плясали звёзды. Авас медленно приподнялся и сжал в руке злосчастный листок, пустив его затем странствовать по ветру, а сам пошёл в поисках новой жертвы своих опытов.

После многочисленных растений, на которые он обращал внимание, он резко решил переключить внимание в другую сторону, после того, как его атаковала какая-то кусачая букашка. Рассыпав свой ворох «материалов», снова собрать его он не решился.

Но всё-таки какого-то успеха он добился. Возле дома дяди Алекса, на некотором от него отдалении, стояли другие дома, и там были конюшни (кстати, с этим самым подвалом как раз соседствовала бывшая конюшня), так что Авас, особо не раздумывая, побрёл туда. Там он нашёл коня, пасущегося где-то поблизости, и осторожно подкрался сзади. Зная, что это очень не хорошо, что он делает, он вспомнил про свой долг и поспешил выдернуть волос из хвоста лошади.

Лошадь не оценила, однако, рвения к науке, и посему припустила вслед за Авасом, гоня его вплоть до самого дома. Там его спас лишь забор, через который он перемахнул с удивительной для себя ловкостью. Отряхнув колени, Авас только произнёс:

- У, неблагодарная!

 

Надькевич преспокойно посиживал на чужом стуле в мастерской стеклодува и рассказывал всякие интересные истории. Почему-то с этим незнакомым человеком они сошлись довольно быстро, и сам мастер заметил, что это весьма славный малый. Надькевич весело болтая ногами, а затем вдруг перевёл разговор в деловое русло:

- А вы знаете, зачем нужны эти стекляшки?

Стеклодув замер у печи от неожиданного вопроса, однако решил сначала окончить своё дело, прежде чем ответить. Обернувшись к пареньку, он поспешил заметить:

- И для чего же, мой мальчик? Мне сказали лишь выполнять эту работу, что я и делаю.

- Давайте я вам по секрету сообщу. Только вы меня не выдавайте, договорились?

И мальчик присел на колени, глаза его горели знанием очень страшной тайны. Глаза стеклодува загорелись так же, и он был уже готов выслушать Морица. Последний приставил палец к губам, призывая к молчанию в случае чего, а затем решил ответить:

- Господин Александр Вингерфельдт хочет совершить воистину невиданное чудо: он мечтает привести свет в каждый дом! Вы представляйте? Электрический свет. И если это удастся, то вся планета заиграет доселе невиданными красками.

В глазах Надькевича горел отблеск печи. Стеклодув искренне изумился.

- Этак что же? Я, получается, служу на благо человечества?

- Ага. Вы только меня не выдавайте, а то, - Надькевич красноречиво показал затянутую петлю на шее руками, отклонил голову набок и высунул язык.

После этой процедуры он ещё больше повеселел, и решил продолжить свой рассказ, воодушевляя стеклодува на работу. Ради этого, он, собственно, и пришёл сюда, чтобы внушить почтение и страх перед таким великим изобретателем, каким был босс Морица. И стеклодува действительно удалось довести до крайнего изумления.

- И ты тоже там работаешь, а?

- О да. И моё имя даже однажды попало в газеты. Без меня бы там давно все передохли от чёрной меланхолии, - и он безнадёжно махнул рукой. – А ещё, вы знаете, что в последний день этого года Вингерфельдт обещал осветить весь свой дом тысячами электрических лампочек?

- Эх ты! – искренне изумился старик. – А ведь он даже не может осветить свой подвал.

- Пока, - серьёзно добавил Надькевич, но глаза его блестели весёлыми искорками.

Когда он уходил от стеклодува, то был крайне собой доволен. Быстро выйдя из мастерской, он вновь оказался на оживлённой улице, по которой сновало множество повозок и дилижансов с людьми. Надькевич что-то про себя проворчал, немного подождал, и хотел было уходить, как его окликнул негромкий голос из-за угла, заставивший его замереть на месте:

- Мориц, не хорошо не здороваться с людьми. Тем более, если они тебя все тут ждут!

Холодная рука опустилась на плечо парнишки, и у того душа бы наверняка ушла в пятки, если бы он не заставил себя повернуться.

- О, господи! Феликс, это ты! Что ты тут делаешь?!

- Практически тоже, что и ты. За тем лишь исключением, что я тут не один и моё поле деятельности несколько различно с твоим. Представляешь?

Из-за угла показалась лёгкая фигура девушки в лёгком голубом платье, и Надькевич мгновенно узнал племянницу Вингерфельдта. Удивлению не было предела, особенно тогда, когда загадочная улыбка скользнула по лицу Феликса. Часовых дел мастер вроде бы как удивился всему произошедшему, затем принял серьёзный вид, и поспешил спросить, как бы невзначай:

- Какова погода в доме Вингерфельдта?

- Облачно, - ответил Надькевич, не сразу собравшись с ответом.

- Я так и думал. И всё же, какой это странный городок, где все мы совершенно случайно и независимо друг от друга повстречали друг друга, правда, Мэриан?

- Тем более, если у нас у всех свои дела, - закивала она.

- Совсем странно, - наморщил лоб Феликс, после чего задумчиво кивнул головой. – Я тут одно очень хорошее местечко знаю, и что-то мне подсказывает, что именно туда нам следует направиться. Я думаю, я прав? Только сначала я сделаю вот так…

Он подошёл к зданию почты через улицу и сунул письмо в почтовый ящик. Вид у него был, самый что ни на есть довольный. Это было письмо тому самому дяде с портрета, висевшего в магазине Феликса. Когда, наконец,часовых дел мастер возвратился назад, вид у него был самый серьёзный.

- Как вспомню те времена, когда я был клерком, так сразу не по себе становиться. Аж дрожь берёт,- пожаловался он. – Я ведь прозябал именно в этих районах. Впрочем, довольно прошлого. Я вам сейчас такое местечко покажу, не пожалейте. А, Надькевич, что ты там делал, в этом загадочном доме?

- Заговаривал язык мастеру, чтобы лучше работал, - весело ответил Мориц.

- Это хорошее занятие. А вдруг кто-то нашлёт порчу на мастерскую нашего стеклодува, и что тогда? Другого такого я ведь не знаю. Вот, когда я работал клерком, произошёл как раз один случай, связанный с этой древней чёрной магией.

И Феликс пустился в свои любимые разговоры, постоянно смеша своих спутников. Так продолжалось до тех пор, пока они не дошли туда, куда вёл их продавец часов. Вот уж тогда удивлению действительно не было предела…

 

Авас вскоре вернулся со своей заветной коробочкой, в которой хранились материалы для следующих нитей накаливания. Стряхнув с пиджака всякую пыль, он нашёл ещё один волос, и поспешил положить его на заветное место. Возле входа его встретил вездесущий Бариджальд, у которого он поспешил так же вырвать волос с головы. Голландец только успел жалобно вскрикнуть. Авас был неумолим, и поспешил заметить с некоторой улыбкой:

- Это мне в коллекцию, - и положил волос в коробку.

Но Бари был не дураком, посему поспешил отомстить своему товарищу. Нерст, за всем эти наблюдавший, только рассмеялся, за что и поспешил поплатиться, когда две руки мгновенно приблизились к его волосам и лишили двух из них. После этого все трое рассмеялись.

- Мне кажется, это не очень хорошо, друзья! – заметил Нерст. – Ведь если, допустим, мой клок волос подойдёт, значит, с меня сдерут и остальные волосы для лампы, и тогда, я вообще облысею.

- Мало того, волосы на твоей голове ограничены в своих размерах, и мы быстро лишимся прибыли, - серьёзным тоном добавил Бариджальд.

- Что же делать?! Что же делать?! – Авас запустил руки в волосы, изображая страх и ужас.

За их спиной послышался лёгкий смех Вингерфельдта, стоявшего с лампой возле своих книг. Иногда было хорошо отвлечься от своей работы, тем более, если успехом она не увинчивалась. Отдых, которого порой так не хватало, просто был необходим и все это прекрасно осознали. Иногда, правда, бывало, что Алекс устраивал всеобщий «отходняк» с песнями и танцами – но его ещё заслужить надо было.

Все материалы хранились в коробочке из-под сигар, которые выкуривал десятками (а то и двадцатками) за целый рабочий день дядя Алекс. Авас добросовестно вынимает нить, обматывает её возле стержня, дальше чистое конвейерное производство: Нерст готовит лампу, Бари выжидает у выключателя, Вингерфельдт занимается всем, что так связано с освещением. Смотрит, чтобы не было неполадок. И думает, что делать дальше.

В это время все вновь стали выжидать. На столе Нерста стоит дуговая лампа. Все с разных концов преградили ей путь к отступлению – нет, не выскользнет! Сейчас что-то должно произойти. Вингерфельдт кивает Бариджальду, и тот послушно отодвигает рукоять выключателя. Немного зеленоватый свет, мигает, а потом…

- Ложись! – раздаётся голос Нерста, и все припадают вниз.

Раздаётся взрыв и ошмётки лампы летят во все стороны. Вингерфельдт слабо улыбается, довольный, как никогда. Он одобрительно кивает Нерсту, после чего спешит подметить:

- Ну что ж, вот у нас и появился ответственный человек за безопасность персонала.

- Кто бы мог подумать, кому из нас достанется эта должность!

- Посвящаю тебя в рыцари! – откликнулся Авас и коснулся тем, что осталось от лампы, плеча ещё не поднявшегося Альберта.

- Наверное, я что-то должен сказать в ответ? – прищурился Нерст. – За короля и электричество!

Все рассмеялись, после чего стол расчистили от осколков и водрузили следующего подопытного кролика. За этот день их взорвалось ещё несметное количество, и Вингерфельдт ещё долго скрежетал зубами от досады, правда делал это так, когда никто не видел, и никого не было – не дай Бог вселить пессимизм в души своих работников! Свет всё гас и гас, не выдерживая этой продолжительной борьбы с тьмой. Но не может так продолжаться вечно!

 

Читтер постучал пальцами по столу. Вид у него был весьма не радостный, словно бы он чем-то недоволен. В его глазах светилось бессчетное количество самых разных планов во всех направлениях, что он мыслил, но сейчас его интересовало лишь одно. Он обернулся куда-то назад, и задумчиво произнёс, даже несмотря на собеседника:

- Год движется к концу. Как бы не стать Вингерфельдту Обещалкиным. Что я, не знаю что ль, как там творятся дела у них в конторке?

- Тем не менее, они работают не покладая рук. И особо не печалятся.

- Ну, а что им ещё остаётся, Илайхью? Они сами себя загнали в тупик, и теперь им надо искать выход из него – а это весьма проблематично. Ведь выход им преграждают множество препятствий.

Генри облокотился на стул и несколько минут посвятил размышлению над своими словами. По крайней мере, он знал лишь одно – сам он сделал всё, что мог. Невозможно требовать от себя каких-то сверхъестественных сил. Тем более, когда он их сам не имел ни капельки. Читтер уже страшно устал от всей этой возни, однако свою бдительность и проницательность он не потерял. И с чувством интересующегося болельщика и аналитика просматривал стопки газет и книг. Словно бы пытался что-то отгадать.

- В ту памятную ночь там будут мои агенты. Они-то и постараются наделать шуму вместе с прессой. На нас и так работает множество весьма талантливых журналистов. Пусть это будет нам на руку. Я хочу превратить это историческое событие в шоу. Ты знаешь, у меня всегда была склонность к этому.

- Когда-нибудь она тебя погубит, - еле слышно отозвалась Илайхью.

- Возможно, - не стал отрицать Читтер, набивая табаком трубку. В глазах его засветилась какая-то грусть. – Не надо ничего загадывать наперёд. Поживём – увидим. Не так ли?

В его глазах отражались огни большого города, но было видно, что он поскорее хочет дождаться развязки этих событий, чтобы решить для себя, что ему делать дальше. Он взглянул в окно, и его взору предстало яркое вечернее небо.

 

Над Европой в это время восходило солнце. Оно и должно было принести с собой что-то новое, то, чего никогда не было ещё. Каждый рассвет нёс с собой следы новых открытий и новых воодушевляющих мыслей. А как же иначе? Новый день – новая жизнь.

В мастерской стеклодува, наверное, всё должно было пойти точно так же. Выполняя заказ государственной (а может и всепланетной) важности, ему было даже некогда присесть. Опустив свой длинный жгут со стеклом, из которого ему предстояло сделать подходящую форму для лампы, прямо в печь, и покрутив своё грозное приспособление, он не мог удержаться от досадного рычания из-под зубов от досады.

Лампочка получилась плохой формы. Вместо той, что требовалась, она стала какой-то круглой, приняла шарообразную форму, а конец у неё явно вытянулся. Взглянув на своё изделие, стеклодув только покачал головой, явно недовольный своей работой. Он снял эту стекляшку со жгута, когда она остыла, и хотел было выкинуть куда-то назад, раздражённый и злой на всё на свете, как вдруг не услышал, чтобы она разбилось. Стеклодув обернулся и увидел высокую фигуру Вингерфельдта с этим изделием в руках.

Глаза Алекса быстро что-то прикидывали, после чего великий изобретатель вынес этому изделию окончательный свой вердикт, который естественно, обжалованию не подлежал:

- Погоди-ка! Попридержи это, пригодится.

Он вручил её в руки стеклодуву и ушёл. Вечером того же дня Алекс прислал от своего имени заказ на несколько сотен таких вот заготовок, как эта. Для чего – покажет время. Но он не сомневался, что ещё успеет сделать то, что он так хотел. Поэтому и продолжал думать наперёд.

В этот же период в одну из своих рабочих ночей дядя Алекс сидел в лаборатории, обдумывая одну из очередных своих задач, и при этом рассеянно катал между пальцами кусок смешанной со смолою спрессованной сажи, которую он употреблял для телефона. Мысли изобретателя витали далеко, а в это время его пальцы механически превратили маленький кусочек сажи со смолою в тонкую нить. Когда Вингерфельдт случайно на нее взглянул, у него возникла мысль попытать эту нить в лампе.

 

У Нерста дрожали руки от продолжительной работы. Они настолько онемели, что Альберт их совсем не чувствовал. Несколько секунд встряхивая их, он оглядывался по сторонам. Найдя всё таким же, как и было, он окончательно успокоился и вновь принялся за работу.

Авас и Бари колдовали над несчастной дуговой лампой, надеясь, что когда-нибудь всё это закончится. И причём в недалёком будущем. И тогда пойдёт всё и сразу: богатство и слава. Как бы хотелось поверить в эту незабвенную мечту всего человечества, что когда-либо существовала! Но вот опять взрыв и все мечты накрываются медным тазом. Опять…

- Не унывать! – ходит Вингерфельдт и громко хлопает в ладоши. – Работать! Работать! Никаких перерывов!

Бариджальд в отчаянии листает книги, вдруг пропустил что-то архиважное. Этот испуг отражается на его лице, на котором медленно угасает энтузиазм. Но раз надо работать – значит надо. И против закона сего уж точно не попрёшь.

- Номер десять тысяч девятьсот. Снова конский волос. Снова не годится, - констатирует Авас Бекинг, вытирая со лба пот. Ему печально…

И не только ему. Нерст с грустной улыбкой спешит подметить:

- Может, нам нужен волос другой лошади?

Лёгкая улыбка мелькает на лицах всех трёх стоящих тут людей, не считая Вингерфельдта, ибо его одного волоса не лишали во благо всеобщей работы. Так-то, дядя Алекс! Глаза Бариджальда уже опять болят от того, что он и так слишком много прочитал за день, и попытки хоть на минуту прикрыть глаза ни к чему не приведут. Рядом взрываются лампы, летят осколки, стучит ручка Аваса… Романтика, одно слово!

Стеклодув спит в прихожей дома Вингерфельдта над грудой коробок со своими изделиями, среди которых и те самые, нужные Алексу лампы. Так уж получилось, что Вингерфельдт во всём виноват – он заставил всех просто валиться с ног от усталости из-за этой своей несчастной идеи. Правда, в данный момент, он сам еле на ногах держится.

Облокотившись о шкаф с книгами, который то и дело в пользовании несчастного Бариджальда, посмевшего заикнуться о своём прошлом благополучии в лице профессора математики, он хмуро глядит вперёд. Авас продолжает что-то царапать на своей бумаге, вернее, опять же не своей, а просто в записной книжке Нерста.

- Теперь номер одиннадцать тысяч…

Голос уже отчаявшегося, обречённого человека. Нерст поворачивает выключатель, и свершается чудо.

Уставшие, еле уже соображающие и передвигающие ноги, люди стоят перед столом и не понимают, что происходит. Какое-то мгновение Вингерфельдт ожидал вновь услышать взрыва, и приготовился отскочить в сторону, чтобы его не задело осколками, но этого не произошло…

Он с удивлением и помолодевшим лицом оглядывается назад и просто не верит своим глазам. Перед ним стоит лампа. Им изобретённая лампа накаливания! Бариджальд выглядывает из-за книги, удручённое лицо Нерста удивительно ярко освещается этим новым светом, а Авас даже выронил ручку в этот замечательный момент для истории. Первым не выдерживает Альберт, хватая ручку в полёте, и мгновенно что-то принимается писать в своей записной книжке, с которой никогда не расставался. Сделав это, просто ожидает поворота судьбы.

Стеклодув пробуждается от сна, ибо ему в глаза что-то ярко светит и мешает. Проснувшись, он тоже некоторое время вынужден протирать себе глаза, не веря тому, что видит.

С разных концов помещения все начинают стекаться к центру его с изумлёнными глазами. Они подходят осторожно, словно бы боятся кого-то напугать (только вот кого?), и берут лампу накаливания в кольцо. Она горит! Она светит! У Вингерфельдта начинает кружиться голова от подобного успеха его и всей его команды. Нет, он не верит своему счастью.

- Что это? – шёпотом спрашивает дядя Алекс.

- Нить, обыкновенная нить! Её нам предложили Феликс и твоя племянница, помнишь?

- Нить… - задумчиво произносит Вингерфельдт, всё ещё не веря ни своим глазам, ни тем более, самому себе. – А ведь благодаря тому, что они достали нам партию ламп накаливания Лодыгина, мы смогли придти к этому простому открытию.

- Как красиво! – не выдерживает Бариджальд.

- Главное – не гаснет! – начинает рассыпаться в похвалах Альберт Нерст.

- Мне кажется, у тебя всё получилось, Алекс! – восклицает Авас.

- Нет! – пригрозил пальцем Вингерфельдт, словно нашкодившим детям. – Это у нас всё получилось!

Они организовали небольшой полукруг, полужив друг другу руки на плечи. Глаза Вингерфельдта продолжали сиять загадочностью. И радостью…

Нерст констатирует в своей записной книжке: « Вингерфельдт включил лампочку в электрическую цепь. В лампочке вспыхнул свет. Изобретатель увеличил силу тока, ожидая, что хрупкая нить не выдержит накаливания. Свет стал еще ярче. Алекс продолжал повышать силу тока, пока не достиг температуры плавления алмаза. Лампочка, наконец, оказалась побежденной и погасла».

Тем не менее, то, что хотел Алекс, наконец свершилось! Он важно посмотрел на своих работников, хитро прищурился и хлопнул в ладоши, как дитя.

- Сегодня двадцать первое октября, но у нас по-прежнему много работы!

 

В газетах со всего мира можно было прочесть следующее: «Триумф великого изобретателя в области электрического освещения». В статье кратко рассказывалось об успехах других великих изобретателей в этой области, затем описывались деяния и успехи Вингерфельдта. А под конец – такой гвоздь программы, как этот: «первая публичная демонстрация долго ожидаемого электрического света Вингерфельдта… должна состояться под Новый год в доме известного изобретателя, причем сам дом будет освещен этим новым светом… Ученые и весь цивилизованный мир с нетерпением ожидают результатов этого вечера».

Множество поездов с важными общественными деятелями было отправлено в этот вечер в Прагу, вернее, её пригород. Всем хотелось воочию посмотреть на «странный свет лампочек, подвешенных на проводах и проведённых между деревьями».

Последний день уходящего года выдался самым беспокойным. Суетился не только сам инициатор всех этих событий, но и великие магнаты. Было отчего тревожиться Моргану и не спать Читтеру, которые самолично приехали сюда, в Прагу.

Последний день декабря выдался без большого количества снега. Единственное, что омрачало эту зиму – это зверский холод, который несмотря ни на что продолжал держать в оцепенении всю Европу. Пейзаж с крыльца дома Вингерфельдта выглядел весьма и весьма печальным и унылым: голые деревья, кое-где валялся снег, да висели самые различные провода. Для чего они предназначались – покажет время.

Перед домом столпилось множество людей от мелкого до большого калибра. В основном это были журналисты да агенты тех самых великих промышленников, да и они сами, что предпочли немного затеряться в гуще толпы, которые не могли спокойно провести всю эту ночь – ставки сделаны, и теперь все выжидали заветного результата.

Толпа заполнили здания лаборатории. Дядя Алекс и его помощники давали объяснения. Внешне сам герой этого дня ничем не отличался от своих товарищей, он был одет в рабочий костюм. Многие, ждавшие встречи с ним, рассчитывали увидеть маститого, важного, чисто одетого господина и были поражены, узнав, что один из молодых приветливых механиков, дававших объяснения, и есть тот самый великий человек.

По этому поводу Читтер отпустил один веский сарказм и назвал Вингерфельдта «говорящей собачкой». Название это мотивировалось именно тем, что все поехали на него смотреть, словно бы Алекс был божеством или диковинным зверем.

Не обошлось и без инцидентов. Один из посетителей пытался при помощи медного провода вызвать короткое замыкание в линии. Алекс добродушно велел прогнать его. Несколько ламп было украдено. Несмотря на предупреждение, многие заходили в помещение динамо-машины. У всех у них намагнитились и остановились часы. Рассказывали, что у одной нарядной девушки, близко подошедшей и наклонившейся к «Мэри-Анн» (так называли динамо-машину), выпали из волос все головные шпильки.

На крыльце стоят четверо главных работников – Алекс, Нерст, Бари, Авас. У последнего на специально приготовленном столике стоит фонограф. Для чего здесь эта любопытная вещь – пока всем собравшимся знать не дано. Выражения лиц всех людей, стоящих на крыльце, ничего не может дать исчерпывающего об удаче или неудачи этой встречи. Значит, опять надо полагаться на время. Снова оно во всём виновато!

Возле окна напоказ выставлены часы. К ним приковано наивысшее внимание – все смотрят с выжиданием на эти стрелки часов, как завороженные. Сейчас что-то должно произойти. Минутная стрелка часов двигается плавно, со стуком отбивая время. Наконец она пододвигается к отметке «двенадцать», тем самым начиная новый год, и прогоняя прошлый, и…

Рука Вингерфельдта ловко отодвигает в сторону выключатель.

Народ мгновенно от часов оборачивается назад. Читтер вынимает изо рта трубку с табаком и с выжиданием смотрит вперёд. Он нервничает, как никогда. Но какая-то доля поражения уже светится в его голубых и холодных глазах.

Доска, прикреплённая недалеко от забора, и есть главное в этот величайший в истории момент. После того, как Вингерфельдт аккуратно включил свет, вся она вдруг зажглась лампами накаливания, и там поспешило появиться на свет именно это число: «1908». Рука Вингерфельдта скользнула по следующему выключателю и на следующей доске поспешила появиться рамка из света от ламп, а затем и пожелание «счастливого Нового Года», с расчётом на публику, написанное на английском языке. Вернее, не написано, а высвечено.

Удивление волной охватило всю публику, тут собравшуюся, оно их мгновенно сковало. Из рук Читтера выскользнула трубка, которую он тут же поспешил подобрать, испугавшись своей минутной слабости. Стоящий рядом с ним Берг мгновенно под светом ламп принялся что-то записывать в свой рабочий блокнот. Сегодня, уже сегодня, этому суждено появиться в газетах!

Алекс Вингерфельдт, величайший изобретатель столетия и электромагнитный шунт, задумал осветить мир! И осветил же! Величайшее достижение всего человечества.

Волна облегчения мелькнула на лицах Моргана и стоящего рядом с ним Витуса. Высморкавшись в свой платок, с которым финансист никогда не расставался, он невольно прослезился. Значит, не зря! Ох, не зря всё это было им затеяно!

Со всех сторон раздавались возгласы и похвалы в адрес изобретателей – а вернее, конкретно в сторону Алекса Вингерфельдта, облокотившегося о поручни своего крыльца. Народ ликовал. Отовсюду раздавался одобрительный свист и радостные крики. Не это ли и есть одна из лучших похвал изобретателю – признание публики?

Самое удивительное, что кричал больше всех в пользу Александра именно Грайам Берг. Читтер долго соображал, откуда доносятся крики со столь знакомым голосом, и был немало удивлён, увидев своего бывшего друга и ближайшего соратника в лице тех, кому больше всего понравилось сие открытие. Обозлившись на весь свет, он подозвал его к себе, но от этого неугомонная радость Берга не утихла.

- Я люблю скандалы, так не отказывай мне в удовольствии ими заниматься! – и Берг расхохотался. – Разве мог бы ты что-нибудь сделать без своего Грайама, а? Всё кончено, Генри. Всё!

После этого Берг вдруг вспомнил о своей работе, и не дожидаясь гневных слов со стороны своего бывшего покровителя, пошёл с блокнотом под мышку к крыльцу, возле которого к тому времени уже столпилось приличное множество людей из прессы.

- Поздравляю, господин Вингерфельдт – Вы гений! – как бы невзначай начал Берг.

- Гений – не только я, - он обернулся назад. – Вот они все гении. Мы все вместе делали это открытие! Кроме того, помните мою фразу о том, из чего состоит гений: один процент вдохновения и девяносто девять процентов пота.

- Так что, мы все – вспотевшие гении, - выдал готовый ответ Нерст.

Авас выбрал себе тихую нишу у фонографа и принялся крутить ручку фонографа, на который записывалась вся эта беседа.

Александр Вингерфельдт теперь по праву может считаться человеком, изменившим мир к лучшему…

[Кумарби]

Клаас!! суупер ! великолепно!!! продолжай дальще!

 

а критики из моих уст неуслышишь)

[Генерал]

Клаас!! суупер ! великолепно!!! продолжай дальще! smile.gif cool.gif biggrin.gif

 

а критики из моих уст неуслышишь)

Ну, неуслышу, а вот услышу без предлога не - очень даже))

У меня ощущение, что текст не читается, а сообщения просто пишутся

[Кумарби]

Ариадна

Плохое ощущение) выкинь из души его , как грязную тряпку в мусорное ведро( тобиш с гадливостью , но при этом и с радостью)

[Генерал]

Меня забавляют эмоциональные отклики, да)) Особенно, если учесть, что в сети они не имеют никакого смысла)

В общем - пора писать критику, а то я обижусь, а это чревато последствиями.

 

Глава двадцать шестая

Генри Читтер сидел на своём стуле и периодически вздыхал о чём-то далёком, словно бы где-то прошла вся его громкая жизнь. Словно бы он что-то упустил. Потеряв большую часть своей прибыли – ведь он устроил монополию газовых компаний! – Читтер постепенно приходил в себя, пытаясь осознать причины своего поражения. Он долго барабанил по столу, а затем, чтобы хоть как-то отвлечься от своих чувств, он начал гладить котёнка.

- Пусть так, - негромко произнёс Генри, смотря в окно. – Но я обещаю, что этот тигр с дома Моргана сломает себе шею на всех своих спекуляциях! Не мы проиграли. Проиграл Морган. А мы просто вышли на некоторое время из игры. Сейчас самое время зализать раны и укреплять свои позиции, готовясь к борьбе предстоящей.

Пусть так. Но сам-то Генри прекрасно понимал, что это не может быть его победой!

- Знаешь, - заметила, прищурившись, Илайхью. – По тебе не скажешь, что ты очень расстроен из-за потери такого огромного количества своей имеющейся прибыли.

- Пожалуй, что даже так, - не стал отрицать Читтер. – Но ведь как иначе не могло быть с тем, кто так старательно пробивал себе дорогу наверх, зная цену всех этих фантиков.

- Престарелый носорог из соседнего дома уже стар, чтобы продолжать вести борьбу. Да ещё на несколько фронтов! – заметила женщина, доставая сигарету. – Во время биржевой паники в Нью-Йорке он действовал исключительно на свой страх и риск. Силы уже начинают покидать его.

- Но он по-прежнему силён! – возразил Читтер. – И этот 1901 год – не показатель!

- Я говорю о недавно случившемся кризисе – ты ведь понимаешь, о чём я, да? Но если отодвинуть в сторону Моргана (что сделать почти невозможно) вырастают мощные фигуры Рокфеллера, Ротшильда, Астора.

- Ротшильды – это нам, в Америке, не помеха, - Генри несколько секунд протирал глаза, пытаясь хоть как-то снять напряжение с глаз. – Астор? Джон Джейкоб Астор? Он простак и к тому же джентльмен. Нам он не интересен. А вот Рокфеллер… Ты слышала, что он тоже решился заняться электрической промышленности? А там ещё старые конкуренты в этом деле пока ещё не остыли от наших ударов!

Читтер набил трубку табаком, и спустил котёнка к себе на стол. Задумчиво пуская кольца дыма, он смотрел на хронологию событий, им же составленную и лежащую у него на столе. Несколько секунд он изучал эту бумагу, после чего поспешил спрятать в один из ящиков стола. В глаза ему бросилась газета, лежащая на столе. Боль мелькнула в глазах Читтера.

- Алекс! Алекс! Вин-гер-фельдт! – словно песню, слегка распел Генри. – А ты снова провёл нас всех за нос! Ай-ай-ай!

Он глухо рассмеялся и взглянул в окно, где его взору предстала огромная, вечно спешащая куда-то толпа людей. Даже вечером здесь не затихает жизнь. Генри снова поднял глаза на Илайхью:

- Зато спрос на золото растёт. Правда, я ещё не придумал, как можно это приплести к Алексу, но я вывернусь, поверь мне! Самое интересное начнётся впереди – прошлое оно от того и прошлое. Что уже прошло! Мы же будем смотреть вперёд, не так ли? Рано или поздно мы увидим землю! – глаза Читтера блеснули во тьме. – Если бы справиться мне со своим грузом ответственности. Морган небось, сейчас всё раскладывает свои пасьянсы. Придётся заняться метанием дротиков в карту – не поверишь, помогает!

Илайхью слабо улыбнулась, но своими думами она была не здесь, а где-то очень далеко-далеко. Она закурила вторую сигарету, пуская кольцо дыма, но от этого ей легче так и не стало. Читтер, всё это время за ней наблюдавший, поспешил подметить вслух:

- Ты ведь знаешь, что отталкиваешь людей от себя своими эксцентричными привычками?

- Мне не нужны люди, - глаза её блеснули. – Когда они были, мне было только хуже. Сейчас я наедине с собой. И ничего страшного не происходит. Меня всё терзают думы.

- А меня кошмары, - вдруг сорвалось с языка Читтера, и он себя невольно возненавидел за это.

Женщина удивлённо взглянула на своего собеседника, ожидая увидеть что-то новое в его прежнем облике, и невольно поразилась страшной перемене в его лице. Чёрные круги под глазами, болезненно-белый цвет лица, как у смерти, глаза лихорадочно блестят во тьме, но прежняя их живость словно бы куда-то испарилась

- Я думаю, ты прекрасно догадываешься, отчего все эти грехи ко мне привязались, - тоскливо произнёс Генри, искренне тоскуя по прежним временам. – Я вот уже не сплю пять ночей. Ничего с собой поделать не могу. И Вингерфельдт тут совершенно ни при чём!

- Это всё воспоминания? – поинтересовалась настороженно Илайхью.

- Да! – с жаром и некоторым раздражением воскликнул Читтер. – Я вижу снова и снова этого проклятого Нерста, чёрт бы его побрал! Я вижу Аляску, я вижу политые кровью деньги…

- Ты знаешь о происхождении денег гораздо больше, чем сам Морган, - начала осторожно Илайхью, не решаясь расшевелить всего Генри к этой давно наболевшей у них на душе теме. – Поэтому ты в последнее время так боишься газет?

- Что? Боюсь? Что там такого? – как-то растерялся Читтер.

Илайхью протянула руку за газетой на его столе и указала на первую страницу. На ней явно были выделены Вингерфельдт и его помощники. Мало того! Ногтём Читтера была выделена фамилия того самого Альберта. Илайхью болезненно сморщилась. Да, это были больные воспоминания и для неё в том числе. Для них для всех. Тогда они все были рядом, а сейчас?

Кто они? Сейчас у каждого своя жизнь, и все боятся точек их пересечения. Одна Илайхью стала общаться с Читтером, и то, по его инициативе. Все они пытаются забыть это время, но ничего не получается. Сбросив пепел с сигареты, Илайхью с самым холодным взглядом взглянула на Генри, словно бы что-то хотела ему сказать. Читтер весь напрягся.

- Я не знаю просто, что делать. Мне сейчас плевать на все свои дела, на всё, что творится в мире! Я чувствую себя как преступник, которого ожидает из-за каждого угла наказание!

- Это совесть, - угрожающим тоном начала Илайхью. – Ты всегда дрожал о своей биографии. Разве мне ли не знать обо всех её положительных или отрицательных моментах, а?

- Если бы всё творилось так, как ты хочешь… - начал оправдываться Читтер.

- Всегда есть лучшие пути к жизни! Ты сам выбрал свой путь. Посмотри на себя, Генри! Ты великий финансист и монополист, а разводишь тут такую ностальгию, словно бы в тебе осталось что-то человеческое! – с укором произнесла Илайхью.

- Я всё-таки ещё сохранил что-то от своей прежней души! Во мне ещё что-то осталось! – затем Генри отложил в сторону трубу, поднялся со стула и подошёл к окну. – Какое сегодня звёздное небо. Давненько я не замечал этакой простоты!

- Ты уходишь от главного вопроса. Я давно знаю тебя, и одно могу сказать, что человек, для которого людишки (да, именно так!) ничтожны и ничего не значат, не может говорить о каких-то человеческих чувствах.

- Когда я умирал в трущобах, - Читтера уже стало нести. – Хоть кто-то вспомнил обо мне? Хоть кто-то из людишек помог мне? Они остерегались меня, они ненавидели меня! Презирали, хотели смешать с грязью. И ты хочешь, чтобы я ещё остался абсолютно равнодушным к этому?!

- Я ничего не хочу! – резко крикнула Илайхьью.

Глаза женщины сверкали, и в них отразилась боль. Та же боль воспоминаний. Она несколько секунд приходила в себя, потом отвернулась в сторону. Лампа чётко осветила её суровый профиль, который ей подарила эта жалкая судьба, и Читтер впервые испытал к ней какую-то жалость. Он на миг задумался о том, через что пришлось ей пройти, чтобы так важно сидеть в его кабинете. Эта суровость и чопорность так и останутся, вероятно, до конца её жизни.

Но она сама выбрала свою судьбу. И последняя здорово истязала её, бросая из стороны в сторону. Вместо сердца у Илайхью остался кусок льда. Такой подарок ей принесла ранняя жизнь. Страшный поступок, совершённый когда-то давно навсегда оставил на ней отпечаток и заставил распрощаться со всеми благами жизни.

- Ты ведь должен понимать, Читтер, что мы оба с тобой давно уже потенциальные висельники! – в глазах её появилось что-то весёлое. – На нашей совести висит множество подобных дел. Но меня заставила жизнь, а что заставило тебя – я не могу никак понять.

- Никакие из нас не криминальные авторитеты! – возразил глухо Генри. – Мы всего лишь люди, и людьми останемся…

- Если бы! – передразнила Илайхью. – Эта жизнь бросила нас так, что ни о каких благах нельзя и вовсе помышлять. Что толку от твоего возвышения в глазах всего мира? Ты по-прежнему остаёшься лишь мелким хулиганом, жалким бедным мальчишкой, шатающимся от голода и бедности, а стремишься стать таким же железным воротилой, как все эти магнаты. Но разве это твоя порода, Генри? Ведь у них нет сердца.

- А разве у меня что-то осталось ещё? – он презрительно усмехнулся. – Разве я что-то сделал, за что меня можно считать добродушным и приятным человеком. Ты знаешь же, как я ненавижу этот мир!

- Тем не менее, - отрезала Илайхью. – Ты сам идёшь в этот мир, несмотря ни на какие преграды и пороки, которыми изобилует свет. Разве я не права? Посмотри на себя со стороны, Читтер, разве здесь кроется твоё счастье? Ты не думал, почему тебя мучают кошмары, а?

Генри взглянул на неё отсутствующим взглядом. Язва в его душе только разрасталась ото всех этих разговоров. И уже ничто не могло заглушить её или исправить…

- А ты не думала, почему я хотел именно большего ото всей своей жизни? Почему я лезу туда, где только самые богатенькие правят?! Не думала, ты, которая сталкивалась с этой ситуацией в жизни?! – Читтер перешёл на резкие тона, ещё больше раздувая язву в своём сердце. – Ты бросила свою прежнюю жизнь из-за этого противоречия и ушла в неизвестность! Но я ещё хуже.

- Не надо обо мне… - с мольбой в голосе попросила Илайхью.

- Да нужна ты мне! Я говорю о себе. Я видел множество этих рож, которым были безразличны люди. Эти мешки с деньгами стали пупом неба и земли. Я думал об этом, неделями, месяцами, когда сидел на баланде из воды и прочей требухи. Люди презирали меня за это, они ненавидели этого бедного оборванного мальчишку Генри Читтера! О, знали бы они, что пройдёт время, и они все пойдут лизать фалды его мундира! Собственное образование казалось мне жалкой насмешкой над собой – когда я подыхал от холода и голода, работая всего за пару долларов то в канавах, то на транспорте. А ты ведь помнишь, что к тому времени случилось на транспорте. А этих долларов даже не хватало на то, чтобы купить себе нормально поесть, не то что снять какое-то жильё…

- Но ведь ты же где-то жил до этого! – вставила тихо Илайхью.

- Не перебивай! – резко окрикнул её Читтер.

Глаза (да и душа его) полыхали стремительным огнём. Он что-то хотел доказать всему этому свету, борьбе с которым посвятил так много времени. Было видно, что этот бледный, как сметана, человек, ещё не всё закончил в этой жизни, что он горит желанием кому-то отомстить – но только вот кому? Если бы у него был бы на примете тот, против кого можно вершить козни, всё бы уже давно разрешилось.

Какие там Морганы, Асторы, Рокфеллеры! Ведь даже они ничего собой не представляют, если мыслить в планетных масштабах, как именно и делал Читтер. Закурив вновь свою трубку, и затянувшись от неё, он решил продолжить свою речь, которая так прямо и лилась из него, так сильно давила на всю его сущность эта душевная рана!

- Да, и тогда я решил всем отомстить. Я жил до этого хорошо, пока были живы родители. А потом в один миг всё развеялось и я оказался на улице. Один. Без жилья. Без денег. Без друзей. Но я не отчаивался. Тогда, по-моему, я и встретил Берга. Его всё по тюрьмам тогда таскали, весёлое было времечко! А потом золотая лихорадка… Дальше ты знаешь, Илайхью, ведь сама непосредственно принимала в этом участие.

Читтер отвернулся от окна и взглянул на неё злобным взглядом, полным укора. Илайхью спокойно выдержала его, после чего Генри продолжил, как ни в чём не бывало:

- Дела пошли в гору быстро. Я богател, но мне всё казалось мало. Я хотел сам стать одним из тех, кому стремился отомстить.

- Зачем? – глухо спросила женщина.

- Зачем? – переспросил раздражённо Читтер. – Потому как их легче низвергать с пьедестала, нежели копать снизу яму. Разве эти люди ведали о том, что такое голод, что такое, когда ты в мире остаёшься абсолютно один?! Нет. Им всё равно. У них есть только деньги. Эти фантики заменили им всю жизнь. Они развлекаются в своей Астории, тратят миллионы на всякие фееричные проекты. А я всего этого не видел. Да! Меня назвали правильно – выскочка! Кто бы мог подумать, что простой оборванец достигнет таких высот, и сможет затыкать рот самому Рокфеллеру!

- Так что же сейчас тебя гнетёт? Всё же идёт строго по твоему плану! – напомнила Илайхью.

- Что меня гнетёт?! Эти воспоминания. Я оказался в жизненном тупике. Я не знаю выхода из него, и мне представляется только плыть по течению, независимо от того, хочу я этого или нет. Судьба ещё не отстала от меня – она продолжает своё преследование. Но когда-нибудь я развернусь и дам ей бой!

- Генри, и ты всерьёз веришь, что наступит это время? – Илайхью устало вздохнула. – Ты имеешь что-то более страшное помимо своих соперников?

- Что там мои конкуренты! Все они не представляют ничего собой. Есть лишь Высшее Зло. И это зло поработило многих себе в союзники среди весьма нормального населения. Сколько нас таких, а Илайхью? Две Америки – богатых и бедных. Два мира в одном – не смешно ли это? – взглянув на спящего котёнка, Читтер как-то поутих, собираясь с мыслями. Но это ненадолго – ибо он решил довести весь разговор до конца. – В мире, где правят деньги, ничего не остаётся, как только им подчиниться. Да, сейчас ты что-то скажешь о человеческом достоинстве, но его нет и в помине…

Он глухо рассмеялся. Наверное, это был смех над собой – потому как он любил высмеивать самого себя. Он насмехался не только над всеми, однако, эта черта нисколько его не красила в лице грядущей расы.

- Да и эти фантики насквозь провоняли кровью. Ты думаешь, я не помню того памятного случая на Аляске? С этим пустым и тяжёлым металлом, за который люди довольно шли погибать? Я всё до сих пор гадаю, как я тогда там смог выжить… В нашем деле, каким бы оно ни было, вряд ли возможно обойтись без тёмной стороны…

- Можно, просто ты не знаешь этого пути, - возразила Илайхью.

Глаза Читтера метали молнии.

- И это говорит мне та, что сама не побоялась взяться за ружьё и разом решить все свои горести? Что, тебе легче с тех пор стало? Ты теперь вынуждена скрываться ото всех, жить инкогнито. Это, по-твоему, счастье?!

- Я делала это не так сознательно, как ты, не жалея сотни людей. Что, разве я не знаю, как ты добился такого могущества и богатства в свои молодые года? Ошибаешься! Не надо меня учить на моих ошибках. Что было, то прошло. Но до тех пор, пока ты не обретёшь хоть что-то человеческое, вряд ли ты сдвинешься из своего тупика. Ты будешь погрязать всё дальше и дальше. Опомнись, Генри! Разве этого ты всегда хотел? Ты сознательно рушишь себе жизнь. Ты сам себе враг, Генри!

Вновь воцарилась пауза. Читтера всего трясло изнутри, он хотел что-то крикнуть в ответ, но лишь потом осознал, что уже не имеет слов. Мудрая Илайхью в чём-то была права. Он, превратившийся в мелочного и жадного скупердяя вряд ли заслуживает её сожаление, и тем не менее, он его получает сполна. Он взглянул на своё отражение в окне, и ему стало страшно, когда он увидел этого бледного бесчувственного человека с потухшими глазами.

- И это… я? – шёпотом спросил он, не ожидая ответа.

Альберт Нерст… Альберт! Почему снова он лезет в его воспоминания?! Читтер содрогнулся при мысли о том человеке, который приносил ему только болезненные воспоминания. Какое коварное прошлое! Разве можно забыть то время, когда за камень из металла проливали реки крови, когда человеческая жизнь казалась лишь насмешкой?

Боже, как давно это было! И, тем не менее, Читтер вспоминал об этом времени с некоторым вожделением. Он прекрасно понимал, что именно там, на Аляске, он стал человеком, именно то место и время дали ему тот жизненный опыт, которым он пользуется и сейчас. Для него в какой-то степени это было золотым временем, несмотря на все невзгоды. Да, жизнь там требовала адреналина, когда ложишься спать, не знаешь, проснёшься или нет, и тем не менее, не так уж и плохо было то время…

Забытую песню унесёт ветерок,

Задумчиво в травах звеня.

Напомнив, что есть на земле уголок,

Где радость любила меня.

Время, когда радость меня любила,

Больше не вернуть ни за что никогда.

Всё дальше ведёт исковерканный путь

От места достойных побед.

И тот уголок невозможно вернуть,

Где честностью радость согрета.

Читтер обернулся назад, и, столкнувшись с непроницаемым взглядом Илайхью, посмотрел куда-то в сторону. Беседе предстояло потечь немного в другое русло. Самое неприятное для него! Генри размял пальцы в кулаке и с выжиданием взглянул на Илайхью, ожидая каверзных слов. Но они так и не последовали.

- Ты только подумай, этот самый Нерст, который раньше работал на нас, и которого мы подобрали на одной из станций с Бергом, теперь всемирная знаменитость! Теперь в учебниках напишут, что если бы не он, не видел бы мир новую лампу накаливания. Парадокс! – Читтер громко хлопнул в ладоши.

- Ты сам изгнал от себя этого человека. Что я, не вижу что ли, какую ненависть ты испытываешь к этому человеку? Или это нечто другое? Разве ты забыл…

- Да помню я! Ведь он спас мне жизнь, - Генри невольно всплеснул руками. – Я часто вижу это воспоминание, словно бы всё происходит наяву со мною. Этот кошмар меня мучает очень давно. Я чувствую себя отпетым преступником.

- А разве это не так? – лёгкая усмешка мелькнула на губах Илайхью.

- Разве я так похож на кровопийцу, которому безразличны жизни людей? Который не ведает ни одного человеческого чувства и живёт по первобытным принципам? – Читтер хотел было дальше пойти в своей беседе, но неожиданно сам себя оборвал, досадливо взмахнув рукой. Он понял, что на этот раз так же проиграл. – Хорошо. Сейчас я ужасен. Но не может же мой образ жизни разрушить всё то, что во мне было когда-то?

Илайхью ничего не ответила, задумчиво сверкая своими карими глазами. Просидев некоторое время без каких-либо действий и разговоров, она словно бы очнулась, посмотрела на страшную фигуру Читтера, способную сейчас напугать любого человека, и поспешила спросить:

- Ты сам в себе всё разрушаешь, Генри. Допустим, одна часть жизни прожита тобой не столько сознательно, сколько по велению чей-то могучей руки, но вторую-то часть, которую ты сейчас проживаешь, ты сам творишь для себя. Я права? Ты сам доводишь себя до такого монстра. Да, Читтер, только ты сам – и никто больше! И наконец, сможешь ли ты сейчас ответить мне на один каверзный вопрос, раз уж ты тут из себя всё строишь невиновного?

- Какой вопрос? – удивился Генри, поглаживая котёнка.

- А такой, - глаза Илайхью вспыхнули недобрым огоньком. – Что ты сделал с Нерстом, из-за чего он поспешил за несколько дней убраться восвояси? Ты же сам его всегда возле себя держал, ведь он был нужен тебе дл чего-то. Или ты думаешь, что человеческая жизнь это как игрушка, которой можно наиграться и выкинуть?!

- Хватит! – крикнул отчаянно Читтер, уже на пределе всех своих эмоций. Ещё немного, и его могло бы понести, а это означало бы весьма печальные последствия. Кое-как успокоившись, Генри начал свой ответ весьма тихим голосом. – Все люди – лишь пешки. И Нерст, и я, были пешками в какой-то игре. Кто-то выигрывает, кто-то проигрывает. Нейтральных позиций здесь не должно существовать. Альберт проиграл – а побеждённых с собой не держат. Виноват не я – виновата жизнь.

- Перестань искать оправданий, - резко прервала его Илайхью. – Ты пытаешься выгородить себя и свою дьявольскую душу. Ты совершил глубокую ошибку, но когда ты её осознаешь, будет уже поздно.

Глаза Читтер а пылали. В этот момент он напоминал собаку, готовую сорваться с цепи. Ему хотелось во чтобы то ни стало добраться до этой мерзкой женщины, абсолютно спокойной.

- А что ты хочешь от меня услышать? Мне ведь ничего не стоит испортить тебе жизнь окончательно! В любой момент я могу порвать тебя в клочья. Не забывайся, с кем имеешь дело.

- Угрожаем! – презрительная насмешка появилась на её суровом лице. – Но ты для меня никто, и сейчас я сижу в твоём кабинете лишь по твоей прихоти и горю желанием тебе помочь. Для меня ты – человек, а не тот, как пишут в газетах – «монстр с Уолл-Стрита». Но газеты правы.

- Во-он! – вскричал Читтер, вскакивая со стула.

Илайхью поспешила выполнить его требование, быстро надев на себя шляпу с длинными полями, но оказавшись у дверного проёма, она успела язвительно подметить собеседнику:

- Ты можешь выгнать меня, или любого другого человека. Но ты никогда не выставишь за дверь правду. Подумай-ка об этом. Времени у тебя будет достаточно.

«Что если лёд в душе растаёт навсегда?» - так звучала одна из печальных песен, сотворенных Гаем Гезенфордом. Наверное, к состоянию Читтера она имела прямое сейчас отношение.

Оставшись один, он некоторое время просто ничего не делал и восстанавливал силы. Это проклятая Илайхью… кем она себя только здесь возомнила? Забыла о том, кто она и кто он?! Ведь легко всё это исправить. Но почему он не торопится что-то делать? Ответа на этот вопрос не последовало. Встав со стула, Читтер вновь подошёл к окну и взглянул на своё отражение на стекле.

Ему стало страшно. Жалкий человек с лихорадочным блеском в глазах. Возомнивший себя Наполеоном, хотя такой же мелочный и жадный, как какой-нибудь воришка из лондонского захолустья. Волосы всклочены, щёки красные, сам весь взмыленный, как будто бы он сейчас боролся, а не разговаривал.

А ведь эта проклятая Илайхью снова оказалась права! Разве может он себя назвать человеком? Строя мелкие козни против других, наступая другим на ноги, сам он просто перехватывает то, что создано не им и присваивает себе. На этом, можно сказать, он и сколотил себе состояние. Ну и что ты, Читтер, теперь счастлив от своих денег? Которые ты уже давно окрасил чужой кровью?

Поэтому ты себя чувствуешь таким одиноким и покинутым, поэтому ты боишься правды. И не только о себе, но и о других. Поэтому ты стал таким мизантропом, проживающем в четырёх глухих стенах и боящимся, как бы с тобою ничего не случилось, а? Почему ты молчишь? Ведь сейчас ты один, и никто кроме потомков тебя не услышит!

Читтер оборачивается, уничтожающим взглядом сверля бесплотных потомков, что тут сейчас находятся, чтобы узнать правду, после чего устало садится на стул Илайхью, закрывая голову руками. Сейчас он самый жалкий человек на всём этом свете. Какой там магнат и нефтяной барон, какой там кавалер ордена! Жалкая бесформенная тряпка.

Что он сделал такого, за чтобы его можно было уважать? Он сам испортил себе жизнь, и теперь вынужден расплачиваться за свои грехи. Не жизнь его вынудила, себя он вынудил сам. Тем больше денег он себе забирал, тем больше он чувствовал, как люди поворачиваются к нему спиной. Сейчас он остался абсолютно один. Страшно одинокий. И даже люди, что всегда были близки к нему, стали далеки. Неужели он теперь на одной планке с этим чудовищем Морганом?

Неужели это тот идеал, ради которого он отдаёт в жертву свою жизнь? И это есть предел его мечтаний? Читтер, одумайся, ведь ты не таков, ведь это не твоё место. Ты занял чужую роль, ты залез туда, где тебе нет прощения, и ещё удивляешься, почему судьба тебя не любит. Теперь ты заплатишь за всё кровушкой своей.

- Мистер Читтер! – в кабинет впопыхах вбежал какой-то молодой человек, яростно шурша и комкая в руке газету. – Акции наших компаний падают просто стремительно! Мы на грани дефолта!

- Я очень рад, - холодно ответил Читтер и поднял голову. Теперь он сменил маску, и из того собеседника, что искал выход из ситуации снова стал сухим и чёрствым банкиром. – Но ведь это было ожидаемым, разве я не прав в своих словах, друг? Мы при всём нашем желании вряд ли можем разрушить гениальное открытие компании Алекса. Мы сделали всё, что могли.

- И теперь пожимаем горькие и кислые плоды своей деятельности, - злился человек, кидая на стол газету. Читтер взглянул на него несколько свысока.

- Успокойся, Оливер. Мне сейчас безразличны все акции моих компаний…

- Как?! – изумился этот человек.

- Ты не знаешь, я знал, что мы проиграем, - продолжил Читтер холодным рассудительным тоном. – Когда я затевал эту игру, я давно просчитал свои ходы наперёд.

- И всё равно, неужели ничего нельзя было сделать?!

- Вингерфельдт помог мне хорошенько ударит по моим конкурентам, но у палки два конца. Я был готов к своему концу, а для них он стал полной неожиданностью. Ради этого стоило затеять игру. Да, я рад, что дядя Алекс изобрёл лампу накаливания для всего человечества, и желаю искренне ему успеха, но у нас своя цель. У нас здесь свои войны и конкуренты. И вынуждены бороться, чтобы нас не раздавили, как муравьёв, я прав?

Человек заворожено кивал, ещё никогда не видя таким своего главного босса. Читтер подложил голову под руку и проницательным взглядом поспешил изучить лицо своего собеседника, словно бы хотел что-то проверить для себя:

- Мне безразлично, как дальше сложится вся эта ситуация. По крайней мере, сейчас. Я сейчас тоже слушаю свой биржевой тиккер, кстати, тоже изобретение колдуна из Праги. Я думаю, мы ещё выберемся. Если мы сделаем ставки на электрическую промышленность, то все наши расходы с газовыми компаниями окупятся. Нам надо немного подпортить крови всем этим магнатом, а потом, вот что я тебе скажу, мой милый, будущее за лампой Вингерфельдта. Вот и всё. У тебя больше нет ко мне никаких новостей или вопросов?

- Нет, сэр. Я, пожалуй, выйду? – и человек поспешил уйти, невольно восхищаясь этим величественным человеком, каким Читтер был сейчас.

Едва он вышел, как Генри вновь стал тем простым человеком, размышляющим о своей собственной судьбе, в которой не видел выхода. Или всё-таки видел? Читтер подошёл снова к окну, который раз уже за день, и задумался. Вот он снова один. Один на один со всеми своими проблемами. И никто их за него не решит, только если он сам не справится с ними.

Илайхью, Берг, Нерст. Раньше он их мог считать своими друзьями. А теперь что он об этом думает? У него никого уже не осталось. Все эти люди лишь призваны были заполнять его пустоту, они являлись своего рода декорациями и всецело зависели от него. Теперь от него никто не зависит. Этим можно объяснить и странное поведение Берга в ту ночь в пригороде Праги, в усадьбе кудесника. Сейчас один лишь он зависит от своих предрассудков. Он перестал быть личностью, и стал лишь жалким туманом.

Один, один… на весь этот огромный и странный мир!

И теперь уже точно никто не в состоянии его спасти. Если только он сам себя не вытащит из проруби, в которую сам залез по доброй воле.

Читтер открыл окно и долго стал всматриваться вдаль, на звёзды. Они словно бы могли ему что-то сказать. Словно бы могли ему помочь. Он долго на них смотрел, после чего отметил про себя старую легенду о том, что каждая звезда – это человек. Может какая-то из этих звёзд – его? И она сейчас зовёт его. Зовёт вперёд. И никакие туманы не свернут его с пути!

Пора что-то менять в своей жизни. Причём кардинально. Ведь потом уже будет слишком поздно. Слишком!

- Это не моя жизнь!

Этот зов, обращённый к звёздам, остался без ответа.

В глазах Читтера, засветившихся какой-то новой волной озарения, отразились огни большого города. Теперь всё будет по-новому!

 

Утром второго января в контору газеты, к ее заведующему репортажем Альберту Орру вбегает редактор газеты. Он взволнован. В его руках утренний выпуск газеты. Орр удивлен появлением редактора в столь необычный для него час. Весь взмыленный, редактор, указывая на первую страницу газеты, восклицает:

— Мистер Орр, объясните мне, как подобное сообщение могло появиться в газете? Кто это только мог написать: «Свет передается по проводу»? Наша газета станет теперь посмешищем для публики… Разве вам неизвестно, что давно уже была доказана невозможность такого противоестественного явления?

Не успокаивают его и убеждения Орра и его сообщение, что статья написана одним из наиболее крупных и хорошо зарекомендовавших себя корреспондентов — Грайамом Бергом, газетным работником, наиболее близким к вопросам науки и техники.

— Как это только Берг решился сыграть такую штуку с газетой? — продолжает совершенно расстроенный редактор. — Немедленно разыщите его и пришлите ко мне… Мы должны что-то предпринять, чтобы избежать скандала… Надо же додуматься до такого!

Слава к Бергу как редактору собственной газеты и корреспонденту другой шла медленно, но верно.

Изменено 20 марта 2012 пользователем Ариадна

[Кот]

Ариадна

Думаю стоит чуть утяжелить:

Из-за угла показалась лёгкая фигура девушки в лёгком голубом платье

 

Наконец-то лампочка зажглась! Вот теперь явно дело пойдёт к генератору.

Интересно, как Читтер намерен сменить курс с этим переворотом в делах света?

[Генерал]

Думаю стоит чуть утяжелить:

Утяжелим

Наконец-то лампочка зажглась! Вот теперь явно дело пойдёт к генератору.

Ага, сейчас!) А впрочем, спойлерить не буду. Блин, я про лампочку книжку написала, а какой-то параграф про неё нам на физике почитать не могут дать!

Интересно, как Читтер намерен сменить курс с этим переворотом в делах света?

Ну вообще там огромная заварушка со всеми магнатами будет, это я обещаю.)

А в общем, неожиданность будет.

[Солнечный Блик]

Я тут сначала хотел почитать а тут увидел размер одной странице так сразу передумал)

[Генерал]

тут сначала хотел почитать а тут увидел размер одной странице так сразу передумал)

Не для слабонервных.) Ну, не абзац же один размещать. Это же измывательство. Серьёзный труд и выглядеть должен внушительны.

Лентяи вы!

[Солнечный Блик]

Ариадна

Да нет просто лень Все читать...