Фанфикшн

1

- Отзовись же, враг мой подлый и вероломный! Выходи, дабы сразиться со мною лицом к лицу! Это я, Бэдранг Благородный, вызываю тебя на честный поединок!
Посреди дымящихся развалин Маршанкской крепости застыл могучий горностай в блистающих серебристых доспехах. Он остался совсем один. Его верная дружина полегла в неравном бою с несчётными ордами кровожадных разбойников под предводительством атамана, равных которому по негодяйству не знавали прежние эпохи. От одного звука его ужасного имени море испуганно выплёскивалось из берегов, а прибрежные скалы раскалывались на мелкие кусочки. Мартин Поработитель! Вот каково оно было… Меж тем, вероломный и подлый враг не спешил откликаться на вызов. Бэдранг Благородный нервно сглотнул: чтобы не запороть представления, нужно было срочно сымпровизировать. Но как? Утверждённый текст был волей-неволей вызубрен за десятки выходов на публику. Да и тот едва удерживался в ноющей голове Желтоуха - рыжей ласки - актёра губернского театра, что намедни подхватил простуду и с утра успел подлечиться грогом. Скрежетнув жестью бутафорских доспехов, “лорд Бэдранг” сдал на шаг и выразительно зыркнул за кулисы: “Где Катыш?!” Из потёмков развели лапами: “Наряжается! Тяни время!” Помыслив о напарнике в самом “добром” смысле, несчастный лицедей вернулся в круг, ярко высвеченный факелами.
- О, горе мне! Жестокая, неправая судьба! Желал воздвигнуть я на диких берегах восточных твердыню, что сияла бы звездой надежды обделённым, опорой стала бы, вместилищем для всех рабов… Тьфу! Свободных, то есть… Где созидательный совместный труд… Для моей… Тьфу… Общей пользы… Он объединяет…
Из-за сцены донеслось писклявое “ай!”, тотчас гулко раскатилось ведро. Вскоре у правой кулисы послышалось торопливое прихрамывание вперемешку с бряцанием вороха бутафорского вооружения. Ласка, у которого язык уж заплетался, а слова - заканчивались, со смесью облегчения и негодования скосился на толстенького серенького полёвку, что с глуповатой извиняющейся улыбкой пожимал плечами у занавески.
- Уж совершить мне башни возведенье, как вдруг настало страшное мгновенье: передо мной явился он! - ожив, ласка заметался по сцене, изображая панику. - Гроза морей и океанов, кошмар амбаров и карманов, ужаснейший средь атаманов - Поработитель-Мартин, мыш!..
Путаясь в веревочной лесенке, сценический оппонент Желтоуха кое-как вскарабкался на дощатые мостки, укрытые от зрительского взгляда рогожей с намалёванными ночными тучами над зубцами болотной цитадели. Тормоша декорацию упитанным бочком, “ужасный атаман” с кряхтеньем, на всех четырёх засеменил к противоположному краю “стены”, где из оклеенных чурбаков были собраны ступени во двор “Маршанка”.
- В итоге мне достался шиш, а он, злодей, разделался с моею бандой… Тьфу… Дружиной, то есть… И всех моих рабов… Э… Вольных поселенцев… Угнал за тридевять земель на каторгу… Ну никакого ж фарту!..
Полёвка боялся высоты. И по мосткам пройдя до середины, вцепился мёртвой хваткой в древесину, оцепенел, всем телом содрогаясь. Приметив, как мелкой рябью полощутся звёзды в четырёх саженях от ступенек, ласка поднял заострённую дощечку, что изображала меч, и неприметным движением как следует кольнул трясущийся клочок небосвода. “Ай!..” - пуще прежнего пикнуло из-за “стены”, и бобок вновь рванулся к спуску.
- Ну, да ничего! - осклабился ласка-Бэдранг, описав мечом большую восьмёрку. - Посмей мерзавец ныне появиться - перемелю на мелкий сахар свекловичный, да перетру в сливовое повидло!
Видно, впечатлённый красочным угрозам хозяина порушенного замка, пыхтя и отдуваясь, полёвка спешно выбирался кормой вперёд из-за “стены”. Вот уж свесив хвост во двор крепости, “атаман” стал нашаривать левой нижней лапой верхнюю ступеньку.
- Но, чу, его шаги! - отыграв антре визави, в сценарном ужасе отшатнулся “Бэдранг”. - Не мешкает мой супостат!
Полёвка-”Мартин”, кряхтя, ступил на чурбачок ниже, и в следующий миг проволочное забрало на великоватом картонажном шлеме захлопнулось, застив актёру дорогу. Ойкнув, Катыш выставил ладони, переваливаясь на месте, отыскивая ориентиром тряпичную стену.
- Не-меш-ка-ет! - начётисто повторил Желтоух, тайком наслаждаясь неухлёмистостью напарника. - Не мешкает, спешит!
Одолев последнюю ступеньку, “Мартин” тяжко выдохнул, и, откинув забрало, выкатил грудь колёсиком.
- Меня ты звал, презренный горностай?! - с волнения выскочив на полторы октавы, оглушительно пискнул Катыш. - И вот, пришёл тебе конец, то знай!
Вытащив из пригорка амуниции две здоровенные бумажно-проволочные алебарды, “поработитель” со свирепым рыком двинулся на “благородного лорда“.
- Сражусь с тобой за счастье и свободу порабощённых злой твоей рукой! - выставив “меч”, надрывно продекламировал Желтоух-”Бэдранг”. -  Иль от руки твоей, добра не знавшей сроду, приму я сталь и обрету покой…
Закипела смертельная схватка. Исполнители забегали по сцене. Защищаясь от алебард, Желтоух отскакивал, пятился и взмахивал “мечом” так, словно отгонял веером приставучих мух. Длинные алебарды гнулись и раскачивались, зацепляя декорации. Катыш изо всех сил держал марку: покручивал алебарды, строил на мордочке торжествующую ухмылку злодействующего злодея. Когда Желтоух, согласно сценарию, “повышибал” из рук супостата уже изрядно поведённые алебарды, полёвка облегчённо выдохнул. Близилась развязка. “Мартин” безыскусно рухнул на спину и стал плаксиво умолять “благородного лорда” о пощаде. Тот выспренне провозгласил, что нипочём не станет рубить лежачего. Тогда “Мартин” сделал вид, что незаметно собрал с пола горсть песку, а затем вскочил и будто бы швырнул пылью земной в лицо поединщику. “Ах, мои глаза! Я ничего не вижу!” - надломленно сокрушился “лорд”. Напоказ нагло, вразвалку обойдя “страдальца” со спины, “Мартин” вынул из-за шиворота маленький кинжал, как будто нарочно предназначенный для подлых убийств. Поиграв скрытным оружием на публику, “Мартин” подвалил к “Бэдрангу” и картинно вонзил картонное лезвие между лопаток “горностая”. Из темноты зала послышался единый вздох испуга. Катыш, пискляво усмехнувшись, вынул клинок и вонзил его ещё раз. И ещё. И снова. По зрительным рядам пробежался ропот негодования. Здесь и там прорезался детский плач. Артисты продолжали разыгрывать жестокую картину. “Бэдранг”, ахнув, трагически закатил глаза и стал медленно опускаться на колени. Ахнув ещё раз, “горностай” упал ничком. “Мартин” скорей припрятал измятый бумажный “клинок” и торжествующе привстал одною лапой на израненную спину поверженного врага.
- Запомните все! - пискнул Катыш. - Я - Мартин Поработитель! Сын Льюка-Пирата! Теперь только мне принадлежит Восточный Берег и всё Восточное Море! Придёт время, и я завладею всеми землями на Севере и на Юге, и повсюду станут со страхом и величайшим почтением произносить моё имя! Я - Мартин Поработитель!
Под гулкий ропот и хлипкие аплодисменты между сценой и зрительным залом опустился бордовый занавес. Из-за кулис тотчас выкатились пятеро кротов и принялись менять декорации. Желтоух вскочил, и, спотыкаясь о рабочих сцены, угрохотал прочь - переодеваться, отдирая по пути жестянки доспехов “лорда Бэдранга”. Катыш засеменил вслед за напарником.
- Ещё раз опоздаешь - поплатишься обедом! - не оглядываясь, прошипел Желтоух. - Вот увидишь - съем всю твою кашу и хлеб тоже проглочу!
- Ну, не заводись, приятель! - смешливо крякнул Катыш, стараясь задобрить коллегу. - Отыграли ж, как надо! Ты, кстати, был великолепен! Фурор!
- Ладно тебе, - отмахнулся польщённый Желтоух, и бросил напарнику тёмно-зелёный балахон. - На вот, будешь теперь Матиасом Безжалостным.
- Второй акт?! - довольная мордочка полёвки вытянулась в испуге. - Я ж текста не помню! Я ж на эту роль только в запасных завсегда!..
- Объясни это, вон, ему, - Желтоух мотнул виском в сумрачную глубину закулисья.
Воззрев в указанном направлении, Катыш судорожно оттянул ворот: среди рычагов и тяговых вервий, между расторопных ежей и кротов, вцепившись костистыми пальцами в валки сценарного свитка, туда и сюда сновал режиссёр-постановщик - пегий долговязый хорёк в атласной тунике. Поскуливая, он скулил себе под нос: “Худо, худо… Ну всё же худо…” Настроение у театрального деятеля было, стало быть, худое. Попасть ему под лапу с известем о невыученном тексте да избежать громов, молний и крепкой затрещины было делом решительно невозможным.
- А куда же подевался Хлипкохвост? - с замирающей надеждой Катыш подёргал торопливого ласку за рубаху. - Он ведь обычно изображает Безжалостного?
- А туда же, куда и Нескладёха, и Чувырла, и Топотун с Брызгоносом, и Полбочёнка, - усмехнулся Желтоух из-под складок кое-как напяливамемого цветастого костюма, - Сговорила их третьего дня фляга южного черешневого. Хорошо ещё, если к завтрему отойдут. А Клуни-Миролюбца сегодня изображать я буду. Безжалостного, стало быть, ты. Ну да ладно. Нам же с тобой больше монет достанется.
- И то дело, - физиономию Катыша посетила нерешительно-кислое подобие улыбки, - сообразим как-нибудь… А Констанцию Лютую кто изобразит? Нескладёхи-то нету!..
Объявили о втором акте. Занавес поднялся, и взору почтенной публики предстал зелёный луг перед главными воротами красностенной крепости Рэдволл. За сценой пострекотал один из воротов, и сверху показался матерчатый трафарет солнца с аляповатыми бумажными лучами. Из-за левой кулисы на середину сцены торжественно выступил рослый крыс. Под оборками, платками и накидками театрального костюма лишь с великим трудом можно было опознать всё того же ласку Желтоуха. Что это был за костюм! Атласные полы длинного сюртука отливали синей сливой и бордовой вишней. Золотисто-зелёные растительные узоры нисходили от воздушных оборок белоснежного жабо до полосатых лазурно-фиолетовых рукавов, отороченных кремовыми кружевными рюшами. Кончик длиннющего накладного проволочного хвоста был унизан приспособлением, удерживавшим веточку бумажной сирени. Мечами, кинжалами и алебардами персонаж не располагал.
- Я - Клуни Миролюбивый! - слащаво раскланялся Желтоух, - Не в силах утерпеть… Э… Известий скорбных о заточённых в крепостных стенах к свободе призванных созданьях, явился я с воззваньем мира, дружбы и… И…
- Пудинга клюквенного… - нескладной подсказкой донёсся из зала детский голосок.
По ближним рядам прошелестел сдержанный смешок.
- В большом антракте пойдём в буфет, - ласково ответил материнский голос.
- Э… В общем, я пришёл, чтобы освободить рабов из невольничьей крепости Рэдволл, - поспешил изъясниться своими словами Желтоух, - А со мной и мои подручные… Ну, то есть… Добровольцы!..
За кулисами привели в движение бечеву, спешно натянутую из конца в конец сцены перед вторым актом. На фоне декораций, что изображали деревья и горы, вместо загулявших артистов, показались трафареты персонажей. Точнее, одного и того же, безликого и безымянного, полного - внутри же пустого - рыцарского доспеха. Всего трафаретов было четыре штуки. Вместо полагавшегося по сценарию пятого к бечеве наскоро прицепили принадлежности от доспехов “лорда Бэдранга”. Сами артисты, в степени, пожалуй, не меньшей, чем зрители, подмечали, что чем дальше заходит дело, тем более представление скатывается в мизерабельный фарс.
- Перед вами благородные рыцари, готовые положить свои жизни за освобождение зверей, томящихся за этими холодными стенами, - Желтоух торжественно обвёл рукой колыхавшиеся на сквозняке трафареты, - Но как же я не хочу кровопролития! Быть может, негодные рабовладельцы согласятся отпустить пленников по добру, по здорову?
- Согласятся, как же!.. - послышался из зала нагловатый подростковый смешок, - Держи карман шире!..
- Но мы, всё-таки, спросим! - поддержав разговор с публикой, ласка-”крыс” повернулся к фанерной привратной башне и воззвал, - Эй, вы, там, за стенами! Я Клуни Миролюбивый! Воитель, не знающий страха! Давайте уже сюда всех ваших жителей… Тьфу… Рабов, то есть!.. Или… Или, может быть, найдётся из вас, трусов, кто-нибудь, способный сразиться со мной?
Тотчас из окошка фанерной башни высунулся Катыш в мешковатом балахоне болотного цвета. Поверх капюшона громоздился набекрень чёрный шлем с кривыми веточками, изображавшими жучьи рога. Свесившись с бастиона чуть не до пояса, актёр погрозил напарнику маленьким кулачком.
- Уходи, откуда пришёл, воитель! - хрипло пропищал Катыш, - Я - Матиас Безжалостный! Никого не отпущу! И драться с тобой не буду! Ты вон какой большой и сильный, а я - маленький и слабый. Зато хитрый да коварный. А ты ищи дурака!
Желтоух развёл руками и вновь обратился к зрителям.
- Вот видите, какие бывают звери до чужого добра жадные! - подбоченившись, ласка стал загибать пальцы. - Грабют, грубят, опять же, рабов в рабство забирают… К ним по-хорошему, а они - уходи, дескать, это самое, откуда пришёл… Вот как с такими быть?
Тем временем “Матиас Безжалостный” вынул из балахона кулёк с вишенками, забросил одну в рот, объел и сплюнул остаток в ладонь. Прижав склизскую косточку пальцами, прицелился получше и пульнул прямиком по носу Желтоуху.
- Ай! - подскочив на месте, ведущий артист недовольно скосился на партнёра, что явно перестарался с инициативным прочтением роли.
С дальних рядов послышался знакомая нахальная усмешка.
- Ты сюда трепаться привалил, со своей железной братвой, или вопрос решать? Ломай ворота уже!
Под вскисший хохоток, принадлежавший, по всему, клевретам крикуна-заводилы, актёр вновь развёл руками.
- Ну, раз уж по-хорошему не получается, так уж и быть, станем ломать ворота.
Из-за кулисы на сцену выкатилась тележка с обрубком бревна, что в прошлом акте служил одной из ступенек маршанкской стены.
- Оё-ё-ё-ёй! - схватился за голову “Матиас Безжалостный”. - Констанция, Констанция! Спрячь меня! Защити меня!
Плаксиво завывая, полёвка юркнул обратно в фанерное окно. Вместо него над стеной поднялся прямоугольный холст с намалёванным изображением сердито оскаленной барсучихи.
- Кто посмел напугать Матиаса Безжалостного? - заспанным кротовьим басом донеслось из-за декорации. - Вот я вам… Это… Ужо задам, хурр!..

2

Это представление под чудовищным названием “Трагические истории Северных, Внутренних и Южных Земель в лицах и картинах, рассказываемые детям и юношеству не позднее заката” Ракитник смотрел всего-то в шестой раз. Он ненавидел это представление. Он уже не мог смотреть на Желтоуха и Катыша. Сегодня у него был повод порадоваться: остальные артисты губернского театра по какому-то счастливому случаю не явились на работу. До строчки, до запятой он помнил содержание каждого из пяти актов, сочинённых на особое - номерное - имперское жалование школьным наставником Пустобрёхом (с таинственными соавторами), и поставленных режиссёром Пустолаем-Пегим, который наверняка и теперь трясся за кулисами, судорожно обгрызая когти и бормоча: “ Худо, ну как же опять всё худо!..” Далее по сюжету “Матиас Безжалостный”, разумеется, прячась за широкой спиной генеральши Констанции Лютой, станет подвергать бедолагу Клуни Миролюбца всевозможным невзгодам, экзекуциям и поражениям, а в самом конце - публично и церемониально казнит, обрушив на голову скованного, но несломленного героя огромный бронзовый колокол. Ракитник ненавидел это представление, как и сам этот театральный зал, с кисло-печальной лисьей и развесёлой сытой мышиной масками над входом. Разумеется, такие вещи не принимаются во внимание. Здесь он встречался с надёжным вестовым, что колесил с Юга на Север по Срединному пути, давал концерты и попутно доставлял важнейшие послания тем, кто их ожидал. На сегодня “почты” было предостаточно.
“Почтеннейшая публика! - на сцену перед опущенным занавесом выбежал собственной персоной режиссёр-постановщик, и подобострастно раскланялся. - Объявляется большой антракт! После мы будем готовы представить вашему драгоценному вниманию следующую историю - о том, как Матиас Безжалостный угнал в рэдволльское рабство жителей вольного королевства Малькарисс…” Испытывая причудливую смесь едкого сарказма и брезгливости, Ракитник едва удерживался о того, чтобы расхохотаться во всё горло, и потому стал шустро протискиваться к выходу через мешкотное разношерстное собрание. К прилавку театрального кафе выстроилась длинная очередь: звери изрядно проголодались. Приглядев себе ячменную лепёшку с алычёвым джемом и стакан смородинового морса, Ракитник уже собирался объявить заказ, как вдруг из коридора вылетела ватага юнцов-землероек и сгрудилась у раздаточного окошка, оттеснив опешившего выдра. Предводительствовал компанией, по всему, тот самый крикун, что подначивал “Клуни Миролюбивого” к “решительным действиям”.
- Бисквиты, земляничные бисквиты! - с хрипотцой вопил заводила, протягивая в окно горсть оловянных монеток. - Нам всем по два! И шипучки! Вон той, зелёной! И леденцов! Да! Вон тех! На палочке! И…
Едва раздав лакомства шумной ватаге, буфетчица, дородная мышь-соня  средних сезонов, протянула Ракитнику его питьё и лепёшку.
- Нет, это не театр! - посетовала буфетчица, вытирая с прилавка разлитую землеройками шипучку. - Это цирк!
- Ваша правда! - загадочно улыбнулся Ракитник, отходя к ближайшему незанятому столику.
Заканчивая трапезу, наблюдательный выдр заприметил, что в закуток кафе заглянули двое. Деловито подперев колючим бочком резной дубовый столб, служивший подвесом для комнатных плющей, на Ракитника уставился молодой ёжик в мастеровом фартуке. Рядом не медля образовался бельчонок в холщёвой рубашке под сыромятным пояском. Амарант - так его звали - был постарше ежика, но не намного. Он завсегда пристраивался рядом с другом и, по старинной привычке невзначай облокачивался тому на загривок. Тут же вскрикивал и потирал уязвленный локоть. Всё правильно: с возрастом у ежей колючки грубеют. Боровик же, хоть и младше друга сезонами, зачастую выглядел серьёзней того. Неразлучники глядели на потёмистого выдра во все глаза - с радостью встречи, восторгом приближения к тайне и с чутком необидной усмешки. Более всего теперь Ракитнику хотелось бы подвалить к ребятам, потрепать бельчонка между ушей, прищелкнуть по ежиному носу-кнопке да поинтересоваться: “Как там поживает старый брюзга, Листопад?” “Порядком!” - простодушно хохотнул бы Амарант, не по возрасту важно приосаниваясь. “Обыкновенно, - задумчиво подтвердил бы тихоня-Боровик, с недетским вздохом прибавив, - делает вид, что не сердится, если вдруг чего такого…” “Вы уж поберегите старика, - посерьёзнев, наставил бы Ракитник ребят, - и друг друга берегите…“ Вручил бы им угощение - пару кексов с изюмом да баклажку с шипучим лимонным напитком. Эта пара закадычников более всего напоминала Ракитнику о сыне. Выдр отвернулся, и, крепко зажмурившись, залпом допил остатки морса. Положив берестяной стакан в кадушку для мытья посуды, выдр поскорей покинул кафе. Со знакомцами из труппы Листопада выдр не решился даже перемигнуться. К чему подвергать ребят ненужному риску? Обер-комендант “Вороньего гнезда” - Цербер Шпага Бурохвост - снова был здесь. От начала отвратительной сказки выдр старательно не замечал на себе цепкого, подозрительного прищура начальника генерал-губернаторской охранки.  Не иначе, главный сыскарь и тюремщик собственной персоной решил присмотреться к его, Ракитника, здешним делам и встречам? Уверенности это не прибавляло. Дюжий крепкомордый лис в парадном чёрно-сливовом мундире с эполетами, в гордом одиночестве наворачивал рыбный расстегай, шумно прихлёбывая куски элем из стальной кружки. Покончив с едой, обер-комендант ощерился, вынул рыбью кость, застрявшую между зубов и брезгливо отщелкнул её в угол. Плетясь к своему месту, выдр осторожно оглянулся: Цербер Шпага, устало покачиваясь, возвращался в зрительный зал вслед за объектом наблюдения. Его неотлучные адьютанты, хорьки Хлоппе и Хряппе предупредительно встали, пропуская шефа на его место. “Если это колпак - пускай он накроет только меня - меня одного…”

3

Четвёртый акт спектакля был чрезвычайно сумбурным. В одну солянку оказывались сброшены и жесточайшие поборы, коими настоятельница (вернее, комендантша) Пижма, злющая ежиха, угнетала жителей деревень и сёл в окрестностях “зловещего Рэдволльского острога“. И морские набеги, что учинял Мартин Второй Неистовый на торговых путях в Западном море, по распоряжению Пижмы добывая злато-серебро и самые дорогие жемчуга. Вместились в сюжет и разбойничьи выходки Арвина Злобнохвоста, дикого белки, тиранившего лесное население, а затем позорно бежавшего и спрятавшегося в стенах “страшного Рэдволла” от миротворческого похода славного рыцаря, великокрыса Дамуга Клыка. Отъявленные негодяи - Арвин, Пижма и Красноокая Крегга, барсучиха, атаманша заячьей шайки - объявили, что казнят лютою казнью всех рабов в крепости, если Дамуг со своим освободительным войском не отступит восвояси. Ради сохранения жизней несчастных, рыцарю пришлось исполнить требования мерзавцев и уйти, не исполнив благородного замысла. У этого куска спектакля раньше было какое-то продолжение, однако зрелище получалось чересчур длинным и занудным, потому акт сократили. Зато пятый, заключительный фрагмент представления, выдался не в пример предшествующим четырём: оживлённый, пафосный и развесёлый, он повествовал о прибытии из-за далёких далей Западного моря великолепных кораблей, с трапов которых снизошло на здешние дремучие земли, от Юга до Севера, самое счастливое счастье. Злодеи были наказаны, герои - прославлены, и течению жизни предан правильный, сообразный порядок. На сцене было много танцев, песен, прыжков, разбрасывания блёсток и беготни с длинными шёлковыми лентами. Хитрое устройство из верёвочных передач и деревянных зубчатых колёсиков переменяло пред факелами разноцветные стёклышки, заливая сцену ярким изменчивым пятном. Бравурная музыка из окон театра доносилась даже на задний двор, где примостился кибитка бродячих актёров Листопада, вестового, что недавно возвратился с Севера в Страну Цветущих Мхов…