Поэзия

НАЧАЛО

Однажды лихою ночною порой,
Случилось ужасное чудо.
И тайной окутан был воздух сырой,
Сияла в ночи звездна груда.
Израненный Мартин в горячке лежал,
И жизненный путь его встал на кинжал.
Жермена Воителя славно лечила,
И чудо чудесное молча творила.

Котир был затоплен, вода в нем стояла,
Свободе положено было начало.
Но тайна великая нынче случилась,
Сама ночь сей тайне, в тиши удивилась.
На береге грязном промокшее тело
Лежало бездвижно и не шевелилось,
Упрямое сердце пока еще билось.
Душа в темный лес улетать не хотела.
Старик – заяц, еле живой, этой ночью,
В лесу, разодрав свое платье во клочья,
Прохаживал мимо, и вдруг он заметил.
На бережке то, что не сразу приметил,
Какого–то хищника смерть отпустила,
Как долго по водам беднягу носило.
Старик умирал, но добро в нем пылало,
И веских границ, отродясь не видало.
Шалаш старец мигом просторный собрал,
Последние тряпки с себя он содрал.
Все зверю больному пожертвовал щедро,
Прочистил от грязи дыхания недра.
Отмыл, отогрел и вдруг понял прекрасно
Что зверь этот был слишком злой и опасный.
Но старость порою являет причуда,
Старик умирал, но не мог сделать худо
Спасенному зверю от вод изведенну,
И в новую жизнь темной ночью введенну.
Огонь согревал вплоть до самых костей,
И лес, затаившись, смотрел на гостей.
И вдруг зверь очнулся, и темень пронзил
Волной рева дикого, в горести страх,
Огнем жизни грозно зажегся в глазах.
Старик подскочил, испугавшись ужасно,
Как страшно здесь было, и страх как опасно!
Привстав чуть повыше, зверюга замолк,
Увидел он зайца того пред собою.
Затем паки снова завыл словно волк,
И плач отразился на морде слезою.
Упав на колени, пред старцем рыдая,
Стояла Цармина, владычица – злая.
Из глаз ее диких, прекрасных, глубоких
Слезами катились, беззвучные мысли.
Она разрывалась во чувствах высоких.
Прелестные ушки – так низко повисли,
Что чувства, которые душу терзали
Ворота добра перед ней открывали!
Быть может, то было ее покаянье,
Иль жалости сильной к себе воздаянье.
Могучая грудь сотрясалась волнами,
И мышцы ходили ее ходунами.
Расправив осанку, и выпустив когти,
Согнув в напряжении пудовые локти,
Воздев лапы к звездам, подняв хвост великий,
Она зарычала! И вопль тот дикий,
Пронзив темноту, разлетелся далеко.
Взмыл пламенем вверх - в свод небесный, высокий.
Разгуливал в ветках лесного полога,
На юг улетел, до реки Лог-а-Лога.
На север упал – поглотил его холод,
На запад ушел – пригвоздил его молот
Горы огневого дракона, и в море,
Потух навсегда, затушив свое горе.
И вот на коленях, пред старцем, рыдая,
Стояла Цармина, на небо взирая!
Затем обратив на отшельника взгляд,
Она прорычала: «Все ты виноват!
Зачем меня спас от воды и огня,
Того, что внутри обитал у меня!
Была рождена я, Вердогой для зла,
Убийству, тирании в ноги ползла.
Владычицей тысячи глаз я была,
Тираншей великой средь всех я слыла.
И как много жизней с собой забрала,
Казалось в могилу! Но смерть соврала!
Когда я тонула, под темной водой
Всех тех, что убила, несло предо мной.
Вне времени, места и мысли предела
В сиянии смерти я быстро летела.
Как страшно, как холодно и нестерпимо,
Огнем белым, светом, была я палима!
И вот темный лес! Распростерли объятья
Мои, в тьме сидящие, мертвые братья.
Ко мне свои лапы, смеясь, потянули,
В момент захватили, и страшно рванули.
О ужас! Я в бездну и тьму к ним свалилась,
Кричала, царапалась, яростно билась.
Но тщетно, и круг темный быстро сомкнулся,
И дух мой во грязь навсегда окунулся.
А черные псы хороводы водили,
И жутко смеясь, сокрушительно били.
Я падала вниз без конца и начала
И так же как черные, жутко рычала.
Мне было противно, но я соглашалась,
Мучительно, горько я с ними смеялась.
И невыносимо все это терпеть,
И необратимо я стала чернеть.
На землю! Где солнце? Пустите меня!
Кричала в бессилии, пуще смеялись,
И били, плевали, и все издевались,
И жгли меня рвотой чермного огня.
Отец мой, Вердога, услышь, помоги!
И как заревели повсюду враги!
Но чуть расступились, и вышел вперед
Весь черный, костлявый уродливый кот.
Зеленые очи кострами горели,
В упор на меня, не мигая, смотрели.
Вердога оскалился и засмеялся:
«Ты знаешь, Цармина, всегда я боялся,
Что ты так поступишь коварно со мной,
Тебе ведь понравилось править одной?
Ах да, тот мышонок немало хлопот
Доставил тебе, и поднял весь народ
И ты проиграла, тебя утопили,
Всю подлую глотку водою залили.
Зачем призываешь меня на подмогу?
Сама ты ступила на эту дорогу.
И, видимо, дочка ты все позабыла?
Меня ты, отца своего погубила!
Позволь мне спросить, что лила Фортуната
В погоне за властью, сиянием злата
В бокал мой глубокий? Где смерть поселилась,
И вместе с отравой во чрево забилась.
И думаешь после твоих злоключений
Не будет здесь страшных, ужасных мучений?
Я зол на тебя за все эти деянья,
Пришла та пора моего воздаянья!
Сказав это, он хохотал, заливался,
И весь черный табор, опять засмеялся.
Но так же внезапно как он начинался,
Их смех вдруг замолк, и отец улыбался:
«Иди ко мне дочка, давай полетаем,
И тайну всей бездны с тобою узнаем!»
Схватил он меня, и вонзились мне тело
Две сотни когтей, я опять полетела.
В полете терзали меня и кусали,
А лапы мои крепко-крепко держали.
Отец мой меня убивал и смеялся,
Все глубже клыками в меня зарывался.
И как не молила я их, не страдала,
Орда все тащила меня, разрывала.
И пуще всех кот меня мучил – Вердога,
О сколько мучений! О как же их много!
И бездна, казалось, была бесконечна
И обречена я на страданья навечно.
Но вдруг свет великий во тьму устремился,
Пронзил эту бездну, ко мне он явился.
И голос послышался чей - то сердечный,
Как был Он прекрасен в любви бесконечный.
И словно гроза грянул, громко сказав:
«Вердога, довольно! Цармину оставь!
И вы, что чернее ночи, прекратите,
Немедля ее из когтей отпустите!»
Меня отпустили, и тьма отступила,
Звезда надо мной белым светом светила.
Вокруг были звезды, и свет несказанный
Слепил мне в глаза чистотой первозданной.
И слышалась музыка, звон несравненный.
И хор голосов светом проникновенный,
Гремя, воспевал голос тот превеликий,
Что остановил ужас тьмы, танец дикий.
И свет предо мною слепящий явился,
Он ярче всех звезд, что на небе, светился.
И голос Его, что в любви бесконечный,
Послышался в сердце моем бессердечном.
И Он говорил мне: «Ты видела много,
Ты вечность увидела тьмы и мучений,
Последствие зла, его страшных учений!
Туда привела тебя, эта дорога.
Доселе неведомы были тебе
Все ужасы эти, но ныне открыты
Дела твои грязью злых дел перекрыты.
Спасения нет тебе, темная доля
Тебя ожидает за светом, на воле.
Вся бездна ликует и ждет тебя кара,
Навечно во мраке, под сенью пожара.
Но есть на земле для тебя благодетель,
Он многих еси благ смиренный содетель.
Тебя он простил, и поныне – все любит,
Тебя он уже никогда не забудет.
И это Джиндживер твой брат милосердный,
Обиженных сирых, заступник усердный.
Тебя он от тьмы спас, прощеньем, любовью,
Но злые деянья, которые кровью,
Писала ты в жизни короткой своей
Души не спасут, горемычной твоей.
В ворота златые, в жизнь вечную путь,
Ты не попадешь, тяготит тебя ртуть
Твоих же поступков во тьму обращенных,
Добра и любви без остатка лишенных.
Ты можешь попасть в лес счастливый и светлый,
Избавив себя от тьмы злобы и пепла.
Но только один шанс на это дается,
И время твое никогда не вернется.
Упустишь из рук нить спасения – поздно
Тогда будет вспять поворачивать звезды.
И будет в пути тебе трудно и больно,
Теперь вся дорога твоя не безвольна.
На путь очищения встань и последуй,
Ты доброй дорогой, и царство наследуй
Добра и любви. А теперь отправляйся,
И злу и пороку ты сопротивляйся.
Теперь ты решаешь - во тьму или в свет,
Другого пути у тебя нынче нет».
И я вдруг очнулась средь темени вод,
Почувствовав силы, наверх устремилась,
И воду, разрезав, я миру явилась!
Успела лишь вдох совершить без забот,
Как вдруг потянула обратно пучина,
Не знаю тому, что была за причина,
Но в глубь опустилась я снова, во мрак
И там ожидал меня старый мой враг.
Вся бездна, оскалившись, снова смеялась,
И снова во тьме я одна оказалась.
Затем я всплыла и опять погрузилась,
И в третий раз миру чрез воду явилась.
В беспамятстве темном я все прибывала,
Пока не дозволил ты жизни начало
Моей положить и дышать все ровнее,
И мне становилось теплее, теплее.
Теперь пред тобою стою я живая,
К тебе я старик покаянно взываю
На этой земле мне покоя не может
Случится, и час моего очищенья
Настанет ли после такого лишенья?»
И молвил старик: «Тебя совесть тревожит?»
«О да!» - отвечала она ему страстно,
«Теперь, когда знаю что зло не прекрасно,
Себя я стыжусь и в грязи пребываю,
И как мне очистится – тоже не знаю».
«Покайся, Цармина, от зла отрекись!
От дел его темных – вовек зарекись.
Теперь в свете солнца родилась ты вновь,
И путь держишь к свету, где мир да любовь!»
«От зла отрекаюсь немедленно я,
И жить теперь стану, во сердце храня
Тот свет, что увидела там, за пределом,
Ту тайну, меня разлучившую с телом,
Тот ужас древнейший, тьмы пастырь ночной,
И голос любви, говоривший со мной». -
Всю ночь напролет говорили они,
Сияли над ними, ночные огни.
Деревья стояли в глухой тишине,
И только дрова говорили в огне.
Казалось, умолкла природа на время,
Смотря, как тяжелое алчное бремя
Цармину, оскалив клыки, оставляло.
В душе дикой кошки любовь заправляла.
У зайца с собой лишь бутылка вина
И хлеб, но не зайца была в том вина!
Беднягу в пути караулили лисы,
Еще два десятка составили крысы.
И шайка разбойников нагло напала,
Изрядно седого она потрепала.
Бежал он по лесу пока не достиг,
Рекорда под старость – не меньше двух лиг.
Он хлеб разломил и Цармине подал,
Затем, не скупясь, ей вино наливал.
Съев то, что подал ей тот заяц-старик,
Цармина восстала, светясь, встрепенулась
Как первый раз в жизни, она улыбнулась
И белым огнем просветлел ее лик.
Как только заря расцвела в поднебесье,
Цармина простилась с тем старцем чудесным.
«Спасибо тебе, мой добрейший спаситель,
От темных пучин и воды, избавитель».
«Когда придет время, две жизни сойдутся,
Тогда лишь пути наши пересекутся.
До встречи Цармина! Иди по дороге,
Нелегок твой путь, тьма воздвигла пороги». –
Так он проводил ее в путь тот опасный,
Опасный и страшный, и чем-то – прекрасный.

Цармина грядет! Появилась опять!
Она начинает движение вспять.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

О, юга – восток! Малахитовы дали!
Где солнце встает, и нет места печали.
Они вопреки свету солнца страдали,
И путников мрачно, жестоко встречали.
Прохладным потоком лил дождь на пологи
Зеленых просторов, густых и высоких,
Страдавших безмерно, от лезвий широких.
Такие для леса здесь были налоги…
Сквозь сумрак зеленый от листьев полога
Едва ли была различима дорога.
По ней шел, сливаясь с листвою высокой,
Таинственный странник в плаще, одинокий.
Гроза – королева, танцуя, резвилась
И с ветром кочевником вспышками билась.
А путник, казалось, грозы не боялся
И словно над ней потихоньку смеялся.
В ночи он увидел внезапно костер,
И мысли свои все к нему он простер.
И в радости буйной он плечи расправил
Сквозь заросли лапы ко свету направил.
И шелест дождя заглушал его шаг
И был это добрый для путника знак.
Огонь был зажжен во пещере подгорной
Была та пещера в холме невысоком,
Уютной и теплой, не слишком просторной
Обычное место в краю том далеком.
Напротив пещеры за дубом высоким
Наш путник застыл в наблюдении глубоком.
Из горла пещеры вдруг вылез, смеясь
Оборванный кот и упал прямо в грязь.
За ним, чуть шатаясь, на свет появился
Хорек здоровенный в плаще из крольчихи,
Кричал на кота он, нешуточно злился,
Затем с громким шумом во лес удалился.
И кот за ним в рощу скакал очень лихо
Орал пьяным голосом и матерился.
А странник к пещере неслышно подкрался,
И запах мышиный почувствовал вдруг
И понял, что здесь терпит бедствие друг.
И в каменный свод палкой он постучался.
И вот серый мышь показался при входе,
При всей его царственно дикой породе
Он был полуголый в тряпицах убогих
Глаза выдавали груз лет жизни многих.
И он слабым голосом тихо спросил:
«Как долго вас ветер по землям носил?
Откуда вы, странник, и кто вы такой?»
И вдруг капюшон отогнулся назад,
По телу мышиному пробежал хлад.
Цармина с улыбкой глядела прекрасной,
Смеялась назло той погоде ненастной.
«Дружище! Я рада, что в ночь эту злую,
Нашла к очагу я дорогу прямую!
Я друг, и не стану вас есть или грабить,
Я здесь чтобы участь печальну ослабить!
Я знала про место сие удалое,
Что здесь правит черное лихо презлое.
Вам помощь нужна? Иль я зря появилась?»
«Ну что вы!» - ответил, «Фортуна родилась!
О, счастье, о наше от них избавленье!
Вы посланы свыше! Прошу я прощенье,
За столь не горячий и скромный прием,
Входите, тепло здесь в жилище моем».
Цармина вошла и к огню подскочила,
Согрелась и хлеб из пшена получила.
Поев, она старца того расспросила
О том, что за темная здесь бродит сила.
Всю ночь напролет до утра говорили,
Настойку из трав горьковатую пили.
И мышь рассказал ей о горе ужасном
О войске огромном, жестоком, опасном,
Что юго-восток захватило недавно.
О войнах, боях, о героях преславных
Что в битвах за родину жизнь положили,
О том, как несчастные страшно здесь жили,
О грозном тиране коте Горгобрате
Что властвует здесь, на крови и во злате.
О крепости страшной, где смерть обитает,
О жутких налогах, что кот собирает.
Мышь плакал пред кошкой и все говорил,
Цармину же гнев изнутри захватил.
«Ах, этот отброс да тиран Горгобрат!
Еще пожалеет! А мне будет рад,
Я вам помогу, вы вдохнете свободы,
Когда я избавлю от этой породы!
Восстание, бунт, уходите в подполье,
Ты всех собирай, начинайте раздолье.
В лес прячьтесь и там, в глубине обоснуйтесь,
И лучше оттуда вообще вы не суйтесь!
Из белок – стрелковый древесный отряд,
Старик Горгобрат будет этому рад.
Из выдр – наземный да пращников полк,
Поверь, я уж знаю в восстаниях толк».
«Я сделаю, как ты прикажешь, но мало
Зверей соберу я, ведь нас умирало
В боях за свободу две тысячи пало,
Сестра неудача как нас потрепала!»
«На этот раз нам повезет, не волнуйся!
И беспрекословно ты мне повинуйся.
Ты что-то про крепость мне упоминал?»
«О да! Ведь когда-то здесь замок стоял,
Развалины им послужили покорно,
И мы его им возводили проворно!
Мы сами себе наказанье сложили,
О, горе! Какие мы глупые были».
«Не плачь, говори, что за замок, какой он?»
«Он мал, но на насыпи нами построен,
Всю землю, что мы да на насыпь копали,
Вокруг нашей стройки, скрипя сердцем, брали.
И сами мы ров откопали широкий,
И стенкой под насыпью вылезли блоки.
На насыпи замок стоит деревянный,
Но слишком высок он для стрел окаянный.
Уж сколько мы раз там пожар учиняли,
Но нас все ловили, и все убивали.
Ни разу пожар не успел разгореться,
И что делать нам? И куда теперь деться?»
«Пожар значит? Что ж это плевое дело,
Чтоб хижина эта навеки сгорела!
Но как же потом от огня нам укрыться?
Куда там от жара такого забиться?»
«Есть мост через ров, он из камня построен,
Но не добежит до конца смелый воин
Его стрелы с крепости быстро настигнут,
Умрет он даже если во ров смело прыгнет.
Ведь ров сей, глубок и на дне его скалы
Торчат, словно смерти зловещи оскалы».
«Без риска свободы себе не добудешь,
Рабом грязным до конца жизни пробудешь!
Спасибо тебе за ночлег, Кустодрем,
Мы вместе к свободе народ приведем.
И план наш такой: Я беру на себя
Поджег и того старину Горгобрата,
Уж, я подколю удалого собрата!
Пожар я устрою, сама убегу».
«И тут я с побегом тебе помогу!
Тебя мы прикроем огнем нашим метким,
И вместе с тобой схоронимся под ветки.
У края моста и тебя мы дождемся,
Но как мы от воинов бегущих спасемся?»
«Они все сгорят, я запру их всех в замке!
А ветер развеет их прах и останки».
Воспрянули духом они и простились,
Тогда уже солнца зайчата резвились.
И в полдень Цармина покинула нору,
Сквозь ветки деревьев увидела гору:
«Вон там Горгобрат старина обитает?»
«О да, под горой крепость эта шныряет».
«Старик Кустодрем уходите все в рощу,
Днем все отдыхайте, а бейтесь лишь нощью.
Я время пожара тебе передам,
И знак свой условный заранее подам.
Но как ты узнал, что я доброю стала?»
«Дошло до нас слухов вообще то немало,
А хищники думают, что барсучиха
Творит всем разбойникам страшное лихо».
«Прощай, Кустодрем, уж пора нам за дело,
Чтоб мрачная тень нас накрыть не успела».
Она улыбнулась и прочь отошла,
Смерть все лиходеям! Цармина пришла!
В тот вечер ко замку она приступила,
И в город у крепости лапой ступила.
В таверну ближайшую тихо зашла
И к стойке огромной она подошла.
А в зале шабаш! Кутерьма и гулянка
В разгаре была та разгульная пьянка.
Хорьки да куницы, и ящеры, крысы,
Какие то странные толстые лисы,
Все пили, орали, смеялись, носились,
Играли и кружками с пивом долбились.
Цармина откинула свой капюшон,
Что каплями пива весь был орошён.
И барзверь – хорек хрипло кошку спросил:
«Что леди закажет? Вино или пиво?
Так царственна леди, и как же красива!
Вам нужен источник черпания сил».
Цармина хихикнула и отвечала:
«Хорька я учтивей еще не встречала!
О, сударь, посланница с запада я,
Далеко лежала дорога моя.
Ищу я известного вам господина
Царя Горгобрата, храбрейшего сына!»
Хорек к ней нагнулся и тихо сказал:
«Незнающей правды, давно не встречал!
Властитель наш царь – идиот Горгобрат
Лишь золоту, крови и выпивке рад!
Не жалует нас он обычных солдат,
Он трус и обжора, наш царь Горгобрат!
Его ты найдешь в деревянном чертоге,
Чуть дальше по этой широкой дороге».
«Спасибо, дружище я выпью немного
Чуток огневого пиратского грога!»
И тут сзади к ней пьяный кот подошел
Чуть ниже хвоста ее, лапой провел,
Он умер мгновенно! Пять острых когтей
По глотке рванулись до самых локтей!
Товарищ кота сильный ящер Легал
Во лапы сухие беднягу поймал:
«Убийцца, ты Флагела подло убила,
Гордисссь что до дня ссвоей сссмерти дожила!»
«Не трогайте кошку!» - раздался вдруг голос:
«Пусть только один упадет с нее волос,
Я вас всех закину в наш ров необъятный!
Уж там вам, наверно не будет приятно».
К Цармине отряд направлялся от входа
С котом во главе неизвестной породы.
Блестя черным мехом глазами сверкая,
Он к ней подошел, молвил: «Ах, ты какая!
Убийство кота здесь карается строго.
И к смерти твоя пролегает дорога.
Но я убивать тебя нынче не стану
Сначала с распиской к царю я пристану.
А ты в заточенье побудешь подольше,
Пока там не станешь жирнее и толще!»
Меня называют Дагел – беспощадный,
Приказ мой любого прикончит нещадно!»
«Отлично, берите, коль сможете взяться,
Меня надлежит вам, ужасно боятся!»
Она зарычала и злого Дагела
Когтями по морде своими задела.
Такой драки долго таверне не видеть!
И я опишу ее, чтоб не обидеть.
Дагела стащили солдаты назад,
И кроме мордашки кровил еще зад.
Цармина вся в крови и чьих то мозгах,
Крошила разбойникам головы в крах.
Кому не досталось столом, табуреткой,
Тому прихватило той лапою меткой.
Мечи и ножи, все вело хоровод,
Но кошка под давкой дала задний ход.
Вот тут то подсек ее барзверь – ловколап,
Связал пару самых прекраснейших лап.

Тюремная камера – мрачная зала
Цармину своей темнотою связала.
Просторная камера сено сухое,
И лишь одиночество давит глухое.
Всю ночь она думала, билась, страдала,
Но темень надежду еще не забрала.
Наутро, какой то на улице шум
Ее разбудил от томительных дум.
Подпрыгнув к окну, она долго смотрела
И от потрясения думать, не смела.
По улице к тюрьмам тащили кота,
Уже открывали пристройки врата.
И слышался Дагела голос противный:
«Для нашей тюрьмы и пират узник дивный!
И что? Легендарного воина пирата,
Застигли врасплох охраннцы Горгобрата?
Теперь не видать тебе море и солнце,
Быть может лишь через резное оконце?»
Хорьки гоготали, и цепи гремели,
Огнем у кота очи грозно горели.
Цармина убить всех готова была,
Она все рычала, решетки рвала!
О как же красив этот кот был могучий,
Над ним не смыкались зловещие тучи.
Как много цепей на него натянули,
Но цепи ничуть его к пыли не гнули.
И вот его к тюрьмам, смеясь, подвели
И в мрак непроглядный со шумом ввели.
И по коридору, гремя, повели:
«Давай его к кошке засунем за дверку,
Устроим ему выживания проверку».
«Дагел не велел нам их вместе держать!»
«Дагелу пора на восток уезжать!
А нам все удобнее воду давать
Двоим, и солому удобней менять!»
Цармина в углу притаилась в соломе,
Замок загремел и во камерном лоне
Охранников десять с котом появилось,
Цармина же вдруг под конец разозлилась.
И прыгнула вверх, развернувшись красиво,
Охранники же застонали плаксиво.
И тут началась в темноте потасовка
Для алчных тюремщиков лишь тренировка,
Откуда-то двадцать солдат прибежало,
А в камере уж десять трупов лежало.
Цармина клыками, когтями по шеям
Давала удары хорькам – лиходеям.
Но тщетно еще тридцать штук набежало,
Но кошка удары дубин отражала.
Кота оглушили дубиной огромной,
Цармину же сетью зажав рыболовной,
Копьем оглушили и вон удалились,
А кот сей, и кошка во тьму провалились.
Очнулась Цармина тем вечером ясным,
Очнулась, и сразу же вдруг замерла
И снова надежда ей не соврала!
Она рядом с этим пиратом прекрасным!
От радости буйной дышать не могла,
Девчонка – удача ей вновь помогла.
И тихо Цармина на лапах привстала,
На мягкой соломы злато покрывало.
А кот один глаз вдруг открыл и взглянул,
И в кошке застывшей дух перевернул.
Друг - другу они все смотрели в глаза,
Как будто на сказочные образа.
И кот улыбнулся, и лег на живот,
В Цармине же звезды вели хоровод.
И мысли в во взоре ее утопали
Все страхи и боль безвозвратно пропали.
Его шерсть была необычной расцветки,
Такие цвета для котов ныне редки.
Да, светло-каштановый с рыжей подсветкой,
И с черной на лапе округлою меткой.
Красивая грудь, что белеет снегами,
На ней мелкий шрам, оголённый врагами.
Чуть светлые карие были глаза
И в них, затаившись, сидела гроза!
Кот все улыбался, сказав, наконец:
«Приветствую тя в этой гнусной дыре,
И как же спалось вам на этом ковре?»
«Ну что вы!» - Смущаясь, она продолжала,
«И не на таком еще раньше лежала».
«А вы здесь давно без свободы сидите?
И хлебушек с грязной водичкой едите?»
«Да нет, для меня здесь и первый обет,
Еще не проходил в этой мерзкой дыре,
Последний раз ела в мышиной норе».
«Вы скушали мышку? Иль может быть две?»
«Мышей я не ем, благодарна судьбе,
Когда в горемычной утробушке пусто,
Я предпочитаю на завтрак капусту!»
«Вот это добро! Из вас хищник не лучший!
«Вот именно, самый из хищников худший!
А вы, если не ошибаюсь пират?
Насколько я знаю он кровушке рад!»
С надеждой великой она вопросила,
И в мыслях судьбу все чуде просила:
«Он хищник, пират и убийца, наверно?
Хоть это ужасно, и просто прескверно,
Но нравится он мне, не знаю что сделать!
Но больно таким я обязана делать!
Убить его? Нет! Мысли прочь улетайте»
И вдруг он ответил: «Хотите знать? Знайте!
Немало я крови пролил за богатства!
Сокровища – смысл любого пиратства,
За них убивал да и грабил немало,
Судьба мне дорогу нелегкую дала.
Грозою восточного, южного моря,
Прослыл я, и странником вечного горя».
Цармина хотела порваться на части,
Избавиться от раздирающей страсти.
Но кот продолжал: «И ужасная доля,
Меня ожидает за этой неволей.
Старик Горгобрат меня вряд ли продаст,
Такого как я никому не отдаст.
Он либо убьет меня жуткою пыткой,
Иль все ж договор осчастливит попыткой.
Давно он мечтает на мне делать злато,
Мол, я ему должен какую то плату
От промысла в море покорно платить,
Мечтает на дочке меня поженить!»
В Цармине при этих словах что-то сжалось,
И мучило горько, и в сердце ворвалось.
Но кот продолжал: «Полоумный несчастный!
Женитьба, быть может, и вправду прекрасна,
Но узами с берегом жить мне не надо!
Мой дом среди моря и ветра, и хлада.
Мой промысел страшный и черная метка,
И мирную жизнь вижу очень я редко!
А имя мое Фаронир – ветер леса,
Я сын Топора и Багровой завесы.
Воители предки мои изначально,
От древней эпохи, что за предначальной
Родители были мои не пираты,
Они не увидели суши утраты.
Пиратов проклятье, корсаров несчастье
И ночью, и днем, и в любой ненастье,
Охочусь и граблю я алчных пиратов,
Я капер, начальник всех вольных солдатов».
Цармина вздохнула: «Мы вместе идем!
Одной, да и той же мы целью живем».
«Скажи, как зовут тебя, милая кошка?»
Красотка, услышав, смутилась немножко,
Но молвила, тихо пылая пожаром:
«Я просто Цармина», с чарующим жаром
Он взял ее лапку, и облобызал,
Тем самым Цармину навеки связал.
Затем поцелуем обвил еще раз,
И третий, смотря в океан ее глаз.
«Да будем знакомы!» - сказал кот негромко,
«Исчезла навеки моя незнакомка».
Забыв про еду, говорили до ночи,
Беседа все не становилась короче.
«Дай, мне обещанье, что ты не предашь!
И никаким гадам меня не отдашь!»
«Ну что ты ведь я Фаронир ветер леса,
Даю обещанье прекрасной принцессе!»
Лежали они на соломе вдвоем,
Луна им светила сквозь узкий проем.
«Как нам бы отсюда с тобой убежать?
Не вечно же нам на соломе лежать!»
«Цармина, корабль далек к нам отсюда,
Пока добежим и найдем? Только чудо,
Поможет нам в деле рискованном этом,
Но я обещаю, всплывем этим летом».
«А обещала спалить замок скоро,
Уж легче, наверно, раздваивать горы!»
«А что, я согласен! Хибару спалить!
Затем на кораблике в море свалить!
Когда начинаем огнем баловаться?
Но прежде корабликом нужно заняться!
Я предполагаю, что он недалёко!
Вдоль берега мечется словно сорока!
Меня не нашли, я ушел – не вернулся,
Корабль стоит, не меняя и курса.
Ребята в порту их, наверное, рыщут,
Меня Фаронира глупца все же ищут!»
И вместе во мраке тюремной тиши,
Шутили над планом как те малыши.
«А если не клюнет?» – Спросил он ее.
«Оружие – очарованье мое!
Тебе Фаронир я сейчас обещаю,
Что завтра же я старика застращаю!
Побег твой чудесный я завтра устрою,
Тебя провожу, и все чудно подстрою.
А дальше ты знаешь, что делать нам надо!»
«Доставить для них заградмостик – бригаду».
Цармина, смеясь, поднялась и присела,
Поправить свое захудалое сено.
Когда же она опустилась да на пол,
Легла прямо на Фаронирову лапу,
Обнял он Цармину и в сон провалился.
А в кошке восторг до утра тихо бился.

Проснулась Цармина в объятии друга
И в центре темничного мрачного круга.
Шаги в коридоре, отряд приближался,
Пират подскочил и во стену вдруг вжался.
«Дагелу меня не заметить здесь лучше,
Иначе мы плану лишь сделаем худше!»
Цармина кивнула и к двери пошла,
Чтоб тать эта в камеру их не зашла.
И скрипнула дверь, на пороге Дагел
Совсем мрачноват, видно плохо поел.
«Эй, крошка, тебя вызывает сам царь!
Давай, шевелись, подколодная тварь!»
И скрылась Цармина в проходе железном,
Вздохнул Фаронир: «Это не бесполезно!
Надеюсь, увижу ее я опять
И имя ее буду все повторять!»
Цармину вели к Горгобратовой крепи,
Вокруг ни деревьев, пустыни и степи,
Тех улиц немногих в пристройках терявших
Свой облик печальный, свободы не знавших.
Надвратная башня за ней мост непрочный,
Обрушиться мог в любой час он неточный.
За ним стены крепи, ворота твердыни,
Непрочная выдумка дряхлой гордыни.
За стенкой на насыпь ступеньки ведут,
И замок из дерева, где нас уж ждут.
До верхних покоев царя Горгобрата,
Добрались путем они, жаль не крылатым.
Большой зал иль тронный, где царь Горгобрат,
Сидел, теребив, свой роскошный наряд.
Вошел в зал Дагел, а за ним весь отряд,
И царь закричал: «Как я вам нынче рад!
А где же принцесса Цармина?» «Вот здесь!» –
Сказал вдруг Дагел, разом выпустив спесь.
Цармина увидела это созданье!
О царь Горгобрат! Словом – очарованье.
На красных подушках, весь в злате и блеске,
Сидел толстый кот, словно рыба на леске.
Он был сильно рыжий, ленивый и глупый,
В своем ярко красном, тяжелом тулупе.
«О, царь! Вы прекрасны» - Цармина сказала,
«Дагел и охрана! Пошли вон из зала!»
«Но царь безопасно ли будет с ней вместе?»
«Заткнись у меня ум еще здесь, и на месте!»
Как голос царя был плаксив и ужасен,
Дагел в этом смысле был только прекрасен,
Скомандовав воинам, он вышел из залы:
«Тебя по кускам чтоб она разорвала!»
Толстяк Горгобрат сполз к Цармине со трона,
Поправив свой плащ и большую корону.
Цармина сей час же играть начала,
В мгновение ленивца с ума да свела:
«Я замуж за вас завтра выйти хочу!
Без вас жалкое состояние влачу!»
«О да я красив, выходи за меня,
Зачем ждать нам нового скучного дня?»
«А как же готовка? Моя подготовка?
И армии тоже большая обновка?»
«Ну ладно до завтра мы все ж подождем,
Украсим наш новый прекраснейший дом!»
И так до обеда несли они вздор,
Лишь там от Цармины убрал он свой взор.
А та под предлогом по замку пройтись,
Спустилась по лестницы с насыпи вниз.
Одежду забрать у хорька часового,
Для сильной Цармины – да проще простого!
Одевшись солдатом к мосту сквозь ворота,
Прошла без проблем, засмотрелся лишь кто-то.
В тюрьме Фаронир волновался ужасно:
«Как мог я ее отпустить! Там опасно!»
«Без риска вина не попьешь котик милый»,
В дверях, улыбаясь, стояла Цармина.
«Ты здесь? Как охранник! И сплю я, наверно!»
«Ответ твой, увы, я сочту за неверный,
Давай в плащ охранника ты облачайся,
И в куртку его тоже передевайся.
Отдав ему тряпки, она все следила
Какая на теле его будет сила?
И мышцы его были мощным, прекрасным,
Достоинством война, лишь смерти подвластным.
И город остался у них за спиной,
И в лес прибежали дорогой одной.
В закатных лучах оба были прекрасны,
Казалось ничто уж над ними не властно!
Деревья скрывали от глаз чужаков,
Просторный ветвился над ними покров.
И кот Фаронир взял две мягкие лапы
В свои две могучие, сильные лапы.
«Цармина, ты слишком для кошки прекрасна,
И слишком для война ты будешь опасна.
И добрая слишком ты для Фаронира,
Вмещаешь в себя ты всех кошечек мира.
Люблю я тебя слишком сильно, навечно
Даю тебе пламя мое все сердечно».
И он замолчал, глядя в очи глубоки,
Да бывшие раньше ужасно жестоки!
Цармина от счастья дышать не могла,
Уж сколько любовь Фаронира ждала!
«Люблю тебя тоже!» - сказала невнятно,
И тут все читателю стало понятно! :-)
Она во объятья его заключила,
И поцелуй с губ его получила.
Сплелись их хвосты, и уста их сомкнулись,
И только чрез пару часов разомкнулись.
Как несправедливо! Они расстаются,
Но снова к друг другу, конечно вернутся!
Стояла Цармина одна и махала:
Ему Фарониру – он счастья начало.
И в замок вернулась она очень поздно
Там буйствовал царь, и кричал на всех грозно.
Она притворилась, что вдруг задремала,
Когда по покоям сегодня гуляла.
Была она счастлива и засыпала,
И снова мгновенья любви проживала.
Все утро смотрела с надеждой на лес,
На море за ним, и на своды небес.
И близилась свадьба, готовился праздник
Все лез Горгобрат – ненормальный проказник.
Цармина же на своем настояла.
Во-первых, всех в замок на праздник позвала,
Вторым было перенесенье венчанья
На время что после застолья, гулянья.
И, в-третьих, она приказала дать время,
С царем Горгобратом во время веселья
Одним в спальне уединится немного
Чтоб вместе побыть до венчанья порога.
Толстяк Горгобрат вне себя от восторга!
И все обошлось здесь без лишнего торга.
И вечером праздник был в самом разгаре,
Никто и не знал о грядущем пожаре.
Лишь Дагел с отрядом был мрачен и злобен
Единственный туче раздорной подобен.
И вот Горгобрат и Цармина поднялись,
И в спальных покоях одни лишь остались.
Царь прыгнул в ближайшую к двери кровать
И начал елозить и томно стонать:
«Иди же сюда моя киска, поближе!»
«Заткнись толстобрюхая, рыжая грыжа!
Как много зверей ты своих погубил,
Им сделался свет от работы не мил!
Расплата пришла, я Цармина – воитель,
От зла и страданий теперь избавитель!»
Кинжалом по горлу его резанула
И жилы убийцы из горла рванула.
Под мягкой подушкой ей лук был запрятан,
И там же веревка, колчан кожей латан.
Веревку спустила, стрелу подпалила
И тетиву звонко она отпустила.
И темное небо пронзил огонек,
Настал для восстания выгодный срок.
Отряд Кустодрема бежал с Фараниром
Ко замку, горя, получением мира.
Цармина покои царя запалила,
И вниз по веревке на землю спустилась.
Отряд захватил мост, штурмует ворота,
Цармина к воротам бежит, к Фараниру
Те взяли всю стену кричат: «Слава миру!»
Но кошку вдруг сзади схватил сильно кто-то
«Свяжите ее, прорываемся к морю!
Поплаваем там мы с тобой на просторе!»
Цармину на землю хорьки повалили
Связали ей лапы и сильно побили.
«Дагел, старина они лестницу кроют!»
«Отряд, нам совсем медлить, нынче не стоит!
Они отвлеклись, убегаем отсюда!
Иль жди беды или нам здесь будет худо!»
Две белки не в силах сдержать эту стаю,
Погибли, ворота и мост защищая.
Надвратная башня ужасно трещала,
Затем прямо в ров, разбиваясь, упала.
И мост, под отрядом, скрипя, затрещал,
А замок уж весь огнем жарким пылал.
Цармина от кляпа вдруг освободилась
Поняв, что ей это отнюдь не приснилось.
«МОЙ, ФАРАНИР, ГДЕ ТЫ! НА ПОМОЩЬ ПРИЙДИ!
О, ФАРАНИР, ГДЕ ТЫ? СКОРЕЙ ПОМОГИ!!!»
И он ее слышал и видел отряд,
Как будто бы сердце проник, чей то яд!
Охваченный гневом он несся к мосту,
Ему оставалось покрыть лишь версту
Как мост рухнул в ров, грохоча, обвалился,
На самом краю Ветер остановился.
И футов шестнадцать до края другого
Но все ж кота это слишком уж много.
Дагел хохотал и бежал прямо порту
Цармина кому-то проткнула аорту,
Она вся пылала, и в ярости билась
Из глаз ее слезы потоком катились.
Дегал и отряд на корабль погрузились,
Отплыли и в море всем килем вонзились.
А ветер лесов Фаранир и не сдался,
Он ради нее ничего не боялся.
Допрыгнул до края и к порту помчался!
Он ради нее ничего не боялся.
Теперь он бежал к своему кораблю,
Кричав: Я Цармину навечно люблю!
Люблю и ее без сомненья верну!

Конец первой части

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Морские просторы восточного моря,
Уж сколько в себе упокоили горя!
Кто знает причину их страшного цвета,
Царящего всюду зимою и летом?
Они фиолетовым светом струятся,
Оттенком зловещим, глубинным таятся.
Легенды о чудищах в море – ужасны!
Пираты восточных просторов – опасны,
Свирепы как тигры, умны как собаки,
Живучи, храбры во любой жуткой драке.

Цармина проснулась во тьме и во мраке,
А это, поистине темные знаки.
И, вспомнив о том положеньи печальном,
В котором она пребывала отчайно,
Когтями по доскам каютным рванула,
В унынье на миг, в безысходность канула.
Но, взяв себя в лапы, ждала лишь мгновенья,
Возможности лютой, и шанса отмщенья.
В каюте пустой на соломе златистой,
Лежала, ждала, предававшись злым мыслям.
Дагел был не в духе, мрачней серой тучи,
Сидел у руля, пил напиток шипучий,
Он чудом удрал от кота Фаронира,
Шторм спас подлеца от кровавого пира.
С трудом путь на юго-восток проложил,
И судно лениво на курс положил.
Штурвал, привязав, он залег отдыхать,
Меж делом заря начала полыхать.
Корабль пиратов увидели поздно,
Когда он предстал в свете солнечном грозно.
Когда разбудили болвана Дагела,
Попали под свист и под пляску обстрела.
«Ложись, идиоты, готовимся к бою!» -
Дагел закричал, ставши снова собою.
И вот началась абордажная схватка,
Зверушек Дагела и монстров пиратки.
Лиса – капитанша, глава главорезов,
Не мало народа в былом перерезав,
С Дагелом на саблях каленых схватилась,
Но тут же за смелость свою поплатилась.
Ее голова в океане осталась,
Она на пути у кота оказалась.
Пиратов отбросили в море подале,
Дагеловы звери восторжествовали.
Пираты хоть были смелы и отчайны,
Но были у стражи Дагеловой тайны.
Хоть сильно умишком они не блистали,
В бою рукопашном опаски не знали.
И мощью своей одолела пиратов,
Элитная стража царя Горгобрата.
Дагел приказал: «Захватить их корыто!
У них больше можно поставить с бушприта!»
Пиратское судно, обитель корсаров,
Обителью стало жестоких ударов.
Какой-то смельчак на Дагелово судно,
Пробрался, сокровищ ищя безрассудно,
Каюты обшарил, добра не нашел,
И к двери последней каюты пошел.
Открыв ее, в темном лесу очутился,
Как быстро он умер, и сам удивился.
Цармина на камбуз неспешно спустилась,
И там хорошенько она подкрепилась.
Затем по корме вверх бесшумно прокралась,
На мостик к Дагелу поближе забралась.
Дагел наблюдал за сраженьем жестоким,
Приказы выкрикивал басом глубоким.
Но тут он осекся, боль спину пронзила
То кошка туда ему когти вонзила.
И сабля его, зазвеня откатилась,
Цармина во глотку Дагела вцепилась.
В горячей той схватке никто не заметил,
Как буря надвинулась, вздыбился ветер.
Поднялся ужасный морской ураган,
Восточный разгневанно взвыл океан.
Кленовым листом капля крови упала,
В пучину, и та еще больше взыграла.
И смерть поглотила во чреве стихии
Зверей, что творили деянья лихие.
Ревела вода как в котле преисподни,
И ветер вздымал до небес столп холодный.
С пиратского судна живое все смыло,
И буря, взыграв, еще больше завыла.
Дагелову лодку во щепки разбило,
Цармина, собрав все последние силы,
Прыжок непомерный от смерти свершила.
Запрыгнув на палубу верхнюю ловко,
К штурвалу себя привязала веревкой,
Пиратский корабль она оседлала,
На штурм злого шторма, бесстрашно послала.
Взлетая на волнах, во тьму погружалась
И с бурей безумной Цармина сражалась.
В шальном исступлении кровь в ней кипела,
Над крыльями ветра куда-то летела.

В тот вечер, за мили от бури жестокой,
Корабль пиратский, взрезая потоки,
Держал путь на север, за ним капер гнался,
Его одного беззаконник боялся.
И, глядя назад, злобой взгляда пылая,
Кричал капитан, капера проклиная.
Жестокая жизнь перед взглядом кипела,
И наглая смерть перед ним песни пела.
И он понимал, что уже не увидит,
Рожденья зари, никого не обидит,
Ни взрежет, ни вздернет, увы, не ограбит,
Петлю на вые он своей не ослабит.
Глаз дочки своей не узрит и вовеки,
Своих хладных глаз навсегда смежит веки.
Но, нет! Умирать так в бою, с малой честью,
Не выжить, не позже воздать черной местью.
«Оружие наголо! Бьемся пираты!
Не выжить нам, не утащить наше злато.
Умрем мы в бою, убоимся позора,
Погибнем все вместе, пиратская свора!» -
Так молвил пред битвой глава стаи пестрой,
Взмахнув напоследок словам саблей острой.
Но взглядом скользнув по глазам тех пиратов,
Узрев в них багрового отблеск заката,
И страх пред смертью, трясущийся, дикий,
Безумия тень водворивший в их лики,
Сломался пред паникой спятившей банды
Еще час назад слывшей храброй командой.
«Пошли с корабля вон, паршивые трусы,
Со мной будет тот, кто кровавого вкуса,
Отведать пред смертью еще не страшиться!
Со мной будут те, кто еще хочет биться!
А тварей трусливых я здесь не держу,
Смывайтесь, иначе хлад стали всажу!»
Сказал капитан, подойдя к ним вплотную,
Но те, видно выбрали долю иную.
Безумьем горя, взбунтовался их разум,
И ножен взлетел лес клинков острых разом.
Стрелою взлетел капитан на свой мостик,
И принял он бой, запылав черной злостью.
И падали головы, брызги взметая,
А сабля все пела от края до края.
Один против всех, фехтовальщик блестящий,
И трупов поток вниз с кормы исходящий.
Но яростный бой продолжетельным не был,
Победа умения выженна в небыль.
Числом одолели, и в шлюпке связали,
Отправив врагу на попранье подале.
Очнулся лихой капитан в лапах вражьих,
От смеха и брызг пробуждающе – влажных.
Вид двух длинноухих, его стороживших,
Воды из ведра, не щадя, одолживших,
Он связан был, лежа на палубе чистой,
И думал о смерти, желательно быстрой.
Его чудный хвост, страх морям всем сулящий,
Его хладный взор ужас всем наводящий,
Упали с ним в воду, навеки угаснув,
Утратив свою знаменитость напрасно.
«О, сударь! Вас предали, это печально!
Бунт на корабле был в морях изначально.
Нет судна, команды, и жизнь ваша тонет,
Но вас без приказа никто здесь не тронет».
Услышав, сей голос, пират встрепенулся,
Гроза океана в те воды вернулся.
То Фаранир был, удалой ветер леса,
Жестокий убийца, веселый повеса.
Но что-то в глазах его переменилось,
Как будто там море на солнце искрилось.
И кот, подойдя к капитану, промолвил:
«Ну, здраствуй, мой враг, ты меня уже вспомнил?
Да, вспомнил, я вижу по этой гримасе.
Твое благородство, она не украсит.
Ты помнишь, как сжег ты, тот замок на юге?
Как сзади мою ты прикончил подругу?
Как ты жалкий трус от меня все скрывался,
Боишься меня? Как всегда и боялся».
«Убей меня, кот, хватит пленника мучать,
Тебя же убийца, однажды проучат.
Тебя будут жечь, словно нечисть сырую,
И я на том свете тогда попирую!»
Сказав это, лис как безумный смеялся,
Но, Фаранир тот час мгновенно поднялся.
«Внимай мне пират Рыжехвост, трус паршивый,
Не нужен ты мне, ворох шерсти плешивый.
Спросить я хотел, не встречал ли ты в море,
Царя Горгобрата покойнаго свору.
У них капитаном Дагел кот чернявый,
Корабль – скелет, старый тазик трухлявый».
Ответил ему Рыжехвост без утайки:
«Не видел я этой уродливой шайки!
А если бы видел, тебе бы не здал их.
Хоть мало, но будет жить горстка удалых.
Чтоб вместе однажды собраться для мести,
Зажарить тебя целиком в нужном тесте,
И рыбам отправить на пир веселиться,
Иль к скалам прибить, на восторг хищным птицам».
«Молчи, Рыжехвост! Не страшны мне мученья,
Теперь как бревно я, во власти теченья.
Мне жизни не жаль, сгинул страх перед смертью,
И страхи иные зашлись круговертью.
Тебя же убить всей душой я желаю,
И жаждой отмщенья давно уж пылаю!»
При этих словах лис беспомощно сжался,
Кота Фаронира всей шкурой боялся.
И тут он увидел родную грот мачту,
Что высилась в воздухе гордо прозрачном.
И лапой махнув на все, чуть приподнялся,
Кровь, видя повсюду, лис не удивлялся.
Под ноль, уничтожив пиратов несчастных,
Швыряя за борт трупов с виду ужасных,
Трудились там звери кота Фаронира,
Довольные после кровавого пира.
А их капитан по корме взад вперед,
Расхаживал, дав размышленьям полет.
Спустя пять мгновений он к лису спустился,
Его, развязав, перед ним извинился,
Швырнул без труда на пиратское судно.
«Ну что мой дружок лиходей беспробудный,
Катись куда хочешь, хоть к черту, хоть к другу,
Не благодари ты меня за услугу,
Тебя я избавил от лишней работы,
Сведя с бунтарями кровавые счеты.
Прощай лис несчастный, тебе хватит рому,
Для длинной дороги к родимому дому.
Но если тебя я с оружием встречу,
Оружием смерти немедля отвечу».
Свою бесподобную шляпу поправив,
И в путь обалдевшего лиса, отправив,
Пошел Фаронир отдыхать на досуге,
Потупив свой взор, словно в тайном недуге.
Отдав рулевому приказ, удалился,
В каюту к себе он, шатаясь, спустился.
Кот снял свой кальчужный камзол и рубаху,
А шляпу отбросив, прочь со всего маху,
Уселся на ложе, поникнув главою,
Предавшись раздумьям во мраке покоя.
Но дверь отворилась в движеньи небрежном,
Вошел черный заяц, сказав безмятежно:
«Мой друг Фаронир, так печаль тебя гложет,
Что даже еда тебе тут не поможет!
Не знаю уж чем мне тебя врачевать,
Тебе трудно даже в ночи почивать!»
Едва различимый во сумерках темных,
Стоял черный боцман, в очах, чьих огромных,
Читалась недюжая смелость и сила,
И верность, до гроба коту Фараниру.
Пластины стальные на юбке кольчужной,
И мышцы - веревки с работы натужной.
Две сабли с боков, алые шаровары,
Усы словно тонкие струны гитары.
«Наш друг Рыжехвост отбыл благополучно?»
«О да, и теперь нам опять будет скучно!»
«В вас, видно, к пиратству шальная враждебность
Вожгла ежедневную в крови потребность?
Устал я от крови, от смерти, от бойни,
Корабль мой словно мясник в скотобойне.
Уже за бортом фиолетовым цветом,
Кипит океан и зимою и летом!
От южных морей, до полярного края!
Голов хоровод отсеченных, взлетая,
Все падет в море, и в этом просторе,
Я главный мясник пирамиды кровавой!
Уж сколько сезонов всю эту ораву
Мы рвем и кромсаем без всякой пощады,
И сами уж стали исчадием ада!»
«Я вас капитан не совсем понимаю,
И мнение ваше я не разделяю.
На каперском судне мы долгие годы,
Пасли океан от пиратской породы.
Случилось же так, что вы были в плену,
С тех пор я судьбу беспощадно кляну!
Команда встревожена, что-то случилось,
Вы словно в другого кота превратились!
Все ищете кошку, незнамо какую,
А можете выбрать в Альмане любую!
В порту там немало их нынче гуляет,
А вас ни одна, больше не занимает!
Что стало с тобой старый друг Фаронир?
Зачем ты отверг этот радости мир?»
«Затем и отверг! Что в нем радости нет!
Не видишь, Колун, как уродлив весь свет!
Чем жил до сих пор я? Что ставил на кон?
Грабеж и убийства - мой черный закон!
Я сам стал пиратом, грозой океана,
Себя, ввергнув в сеть своего же обмана.
Кого обмануть все хотим, мы пираты!
У нас больше всех в мире крови и злата!
Мы грабим пиратов, и копим богатства,
Деянье же наше зовется пиратство!»
«Я знал Фаронир это с первой же схватки,
Мы алчны, пьяны, на сокровищы падки.
Пиратов нарезали целое море,
Богатств накопили, я с этим не спорю.
Но, что вас тревожит, в вас совесть проснулась?
Иль длань сумашествия мыслей коснулась?»
«Закончить желаю я кровопролитье,
С командой об этом хочу говорить я.
Ты их подготовь к этой важной беседе,
И завтра на мостике после обеда,
Пред вами явлюсь, а пока ты свободен,
Мне отдых в сей час полунощный угоден».
«Я сделаю все, капитан!» – молвил черный,
И прочь вышел, скрывшись во мраке проворно.
А Фаранир снова предался печали,
Дивившись, что в кубрике все замолчали.
Ни песен, ни хохота только глухая,
В ночи тишина, то примета плохая.
На миг или больше все звуки пропали,
Как будто тех звуков в помине не знали!
Затем снова волны о борт заплескались,
И скрипы снастей потихоньку раздались.
А в кубрике жарком команда сидела,
Решалось в тот час здесь преважное дело.
Всех, даже вахтерных сюда запихнули,
С лирическим отступом не затянули,
И боцман Черныш, объявил на собраньи,
Что завтра с пиратством навек расставанье
Свершить собирается их предводитель,
Храбрейший, мудрейший их путеводитель.
Бельчонок малыш, что по кличке Зарёнок,
Не смог удержать своих горьких слезенок.
И в миг всполошились морские убийцы,
Все разом крича, как полярные птицы.
И слышались вопли: «Не может быть это!
Скандал! Ты все врешь! Мое ухо нагрето!»
Раздался бас кока: «Заткнитесь болваны!
Сегодня вы все как один капитаны?»
Замолкла команда, ведь мнение кока,
Ценилось здесь дорого, и без упрека.
Тот кок был из дальних краев сего света,
Как будто он был родом с близкой планеты.
Он был старый соболь сибирский седой,
Связавшийся чудом с морскою водой:
«Вы что разорались! Сей случай не первый!
Егда капитан бьет наотмашь по нервам.
Всегда Фаронир был упрям, своеволен,
Всегда он желанную брал себе долю.
Я понял, что с ним стало после полона,
Ему не нужна его крови корона.
Наш друг Фаранир стал другим, изменился
Врага пощадил! Словно переродился!
Он вырос, стал мудр, ему надоела,
Та песня, что сабля доныне да пела.
Влюбился и умер для нашего дела.
Ушел Фаранир как пришел, так же смело.
Дух леса, по крови своей благородный,
Отнядь не бандит, не бродяга безродный.
Что смотрите тупо? До вас не доходит,
Что наш капитан, словом, просто уходит!
На пенсию срочно ему захотелось,
Работа пирата видать уж приелась!
Вам что не понятно? Не слышу? Не в отпуск!!!
На пенсию! Слышишь? Ты, заичьий отпрыск?
Раскис от любви капитан как медуза!
Для нашего дела он будет – обуза!
Свезем его в порт! Да, в Альман наш любимый,
Пусть там ест он сон свой непреодолимый.
А наш капитан будет боцман! Согласны?
Продолжим мы промысел наш распрекрасный!»
Черныш засиял, и команда взревела,
Она получила того, что хотела.
Под ромовый залп вся команда встречала,
Миг дней Черныша капитанских начало.
Забыли они Фаранира навеки,
Что тихо дремал, опустив тяжки веки.
Забыли про ум его острый пираты,
Забыли про то, сколько нажили злата.
Налеты, сраженья, добыча – забыты.
Любовь к Фараниру бутылкой разбита.
Наутро дух леса оделся по чести,
Умылся, позавтракал завтраком лести,
И вышел морским любоваться рассветом.
Команда не медлить решила с ответом,
Все вместе к нему при оружьи явились,
И в схватку немую с ним дружно схватились.
Кот мигом все понял, не стал удивляться,
Сказал лишь: «Мне смерти не должно бояться,
Предав меня, сами себя предадите,
И главы свои вы в позоре сложите.
Отпустите с миром, облегчите участь,
Не будет потом совесть тяжкая мучать».
«Нас совесть?» - пронесся бас кока лихого.
«Глас совести в нас – шепот мой для глухого!»
«Злодеи! Ведь вас я любил, и семьею
Мы были, что стало с той чудной порою,
Когда вас водил я на смерть хитроумно.
А вы отплатили мне злобой безумной?!»
«Ты больше не наш, Фаранир, ты свободен,
Для жизни пиратской ты больше негоден!
Тебя мы в Альмане отпустим, согласен?
Ты вспомнишь, как порт этот чудный прекрасен!» -
Кок захохотал, а за ним и другие,
Ослабив на пленнике хватки тугие.
Никто не успел и понять, что случилось,
Как быстрое тело в мгновение взвилось,
Прыжок Фаронира, удар коку в горло,
Фортуна жизнь соболя в миг быстрый стерла.
На палубе кок захлебнулся от крови,
Подняв свои черные, толстые брови.
Пока хохотавшие соображали,
Мгновения быстро, однако, бежали.
И кот добежал до каюты, меч в лапе,
Они не успели, он снова на трапе.
«Сражайтесь, предатели, вас вызываю!
И к благоразумию снова взываю!
Себя продавать я в Альман не намерен,
Погибну я здесь, в этом точно уверен».
Команда оружие в лапах зажала,
И к мостику, злобой горя, побежала.
«Вы выбрали смерть, и я тоже ей нравлюсь,
А выживу если, со всеми расправлюсь!»
Гнев страшный в тот миг завладел Фараниром,
Расправа кровавым побоищным пиром.
Команда была эта непобедима,
Ни разу, никем в схватке не побеждалась,
Ее как огня все пираты боялись,
Команда была словно смертью хранима!
То бой был красивый по мастерской мерке,
И он не нуждался в техничной проверке.
Сверкая на солнце, клинки закружились,
И двое в агонии смерти забились.
Мечом Черныша под колени сразив,
Тем самым его без двух лап повалив,
Ушел Фаронир от мерцания стали,
Скользнули два лезвия, но не достали.
Шесть бывших собратов с ним в схватку вступили,
О всех опасениях мигом забыли.
Был опытен кот, никому не давался,
И с яростью вепря жестоко сражался.
Всю силу и ловкость свою изливая,
На новые выпады смерть призывая,
Горел Фаронир, жаром битвы охвачен.
Конец был здесь каждому свой предназначен.
На реях, на палубах, всюду являлся
Дух леса, и смерти своей не боялся.
Он думал о той, что любовь подарила,
Исчезнувши в зарослях этого мира,
О той, что весь мир этот перевернула,
О той, что в глубины души заглянула.
Судьбе в этот день смерть была не по нраву,
Нашла на расправу надежну управу.
Подводные скалы пробили корабль,
И смолкнуло звонкое пение сабель.
Удар был силен, то теченье загнало,
А судно на доски в тот миг изломало.
Вода приняла и живых, и ушедших
И правды в себе до сих пор не нашедших.
Скопление скал, островок одинокий
И бурный поток, судьбоносный, жестокий.

Цармина вобрала в себя силу моря,
С ним долго, упорно за жизнь свою споря.
Она исхудала от голода, хлада.
А память о тьме как из самого ада,
И память о свете, и гласе великом,
Ее закалили, как меч в жаре диком.
И стал ее взор глубже дна океана,
Шерсть засеребрилась дыханьем тумана.
Ее не узнал бы никто в прежней жизни,
Игра жизни – смерти, бывает капризна.
Цармина плыла в неизвестности полной,
Ей было ужасно смотреть на те волны,
Что в борт бесконечными спинами бились.
От бури остатки под солнышком вились,
И солнце в зените тепло согревало
Корабль, что буря чуть не отобрала.
Курс юго-восточный держался упрямо,
Шел на горизонт только прямо и прямо.
Шли дни неспеша, ветер гнал судно спешно,
Днем солнце пекло, стужа – ночью кромешной.
День новый с собой приносил постепенно,
Все больше холодного мрачного плена.
Цармина не знала, что здешние воды,
Пугали пиратов и смелой породы.
Их проклятыми моряки величали,
А все смельчаки уж давно замолчали.
Но был удалец, что здесь плавал однажды
И ведал об этом уж точно не каждый.
Смельчак плавал там, и обратно вернулся
Однако ж с командой, и он обманулся,
Судьба его долго желает решаться,
А он Фараниром привык величаться.
Холодные воды корабль приняли,
А с юга туманы кругом все обьяли.
Поежившись, кошка на палубу вышла
Почуяла воздух неведомый, пришлый,
Прислушавшись, насторожилась, и что-то
Послышалось, будто кричал громко кто-то.
За ним звук страшнее и дольше чем прежде,
Морозящий пламя любви и надежды.
В тумане зажглись факела, и их блики
Встревожили прошлого черные лики.
Дыхание бездны Цармины коснулось,
И страхом в ней сердце тотчас встрепенулось.
Ход мыслей от паники в вихре метался,
Меж тем силуэт из-за мглы показался.
Корабль то был, в штиль без весел влекомый,
Свет от факелов был Цармине знакомый!
Она, не теряя на помыслы время,
Шепнув про свое необъятное бремя,
На миг убежала, с оружьем вернувшись,
От паники сна без томлений очнувшись.
Два ржавых кинжала, две пики с крюками,
Кистень со стальными тремя языками.
Свой факел зажегся отчаянным светом,
Назло тем другим, запалённым наветом.
Корабль, явивший свой облик зловещий,
Воистину страшен, ужасные вещи
Творились на нем, жутким светом объятый,
Он схож был с чудовищем черным, крылатым
Иль пепел, иль пыль его сущность скрывала,
Судьба его в смерть навсегда заковала.
На палубах не было жизни, но все же
Присутствие чье-то здесь было, похоже.
Цармина взглянула на гостя бесстрашно,
И храбрость взыграла в тот миг бесшабашно!
Под лапами палуба мерзко скрипела
Немая опасность на храбрость довлела.
Зловещие виды на труп корабельный,
Вселяли в сознание страх неподдельный.
Цармина прошла до кормы и обратно,
Вдруг всплеск огласил тишь морскую невнятно.
Воительница, в миг вокруг оглянулась,
Заметила тень, что в тумане метнулась,
Успев разглядеть в ней ни птицу, ни зверя –
Чудовище, в то, что нельзя не поверить.
Оно было склизкое, и очень ловко
Скользило проворно по мокрым веревкам.
Худое как щепка, и быстроее слишком,
Подобное лихо с опасным излишком.
Оно все скакало повсюду и ждало,
Момента – для быстрой атаки начала.
Беззвучно как тень приземлилась на доски,
Клыков в черной дырке мелькнули полоски.
Два выпуклых глаза зеленым мерцали,
По палубе лапищи перебирали.
Цармина стояла напротив урода,
Ее не страшила такая порода,
В свое время хуже она повидала
Теперь же ни пяди назад не отдала!
А черная гадость вбок прыгнула ловко,
Толкнулась с веревки – вот это сноровка!
И прыгнула к кошке, летя уже справа,
Готовясь к укусу и бойне кровавой.
Но та, что стояла недвигаясь тихо,
Сама от рождения славилась лихом.
Назад сделав шаг, развернувшись мгновенно
Наотмашь удар от копья незабвенный,
Крюком зацепил то летящее чудо
Откинув к фальшборту как тряпошну груду.
Контрольный укол растерявшейся твари,
Она нанесла, по груди склизкой вдаря.
Тварь звук наконец-то, визжа, испустила
То кошка насквозь ее тело пронзила.
«Так вот кто кричал» - догадалась Цармина.
Но вдруг тварь растаяла, черная тина
Забулькала паром зловнно спаряясь,
По доскам трухлявым за щели цепляясь.
Воительница, поспешив, возвратилась
С мертвецкою шхуной навечно простилась.
Корабль течение выловил в штиле,
Прорезавши черную муть своим килем,
И медленно путь свой продолжил беззвестный.
Туман загустел, взор, прикрыв мглою тесной.
Цармина на камбуз ушла, ведь уютней
Ей были огня сокревающи лютни.
Был день вслед идущий такой же туманный,
Цармине сие показалося странным.
Далекие вопли и визги по следу,
В них слышалась радость грядущей победы.
Корабль оставило злое теченье,
Теперь он остался у волн в попеченьи.
Погоня неспешно, но всеж надвигалсь,
И вдруг путешествие в миг оборвалось.
Корабль сотрясся, песком поперхнувшись.
Цармина спустилась в каюты, вернувшись
С заплечным мешком и в плаще сероватом,
Тугой воздух, взрезав подобно пернатым,
Ступила на берег земли неизвестной,
Подобно богине, могучей, прелестной.

Конец второй части.

АНТРАКТ

Корабль с командой кота Фаронира,
От века им память воздвигнула лира.
Легенда восточных морей – их походы,
Пролегшие через все сущие воды.
О них вам поведает каждый, кто с морем
Был связан, но с ним завсегда мы поспорим.
Немного тех было, кто правду всю ведал,
Кто истину ради легенды не предал.
Я это могу о себе справедливо
Сказать, повесть снова продолжить лениво.

Был остров скалистый как клык заостренный,
Теченьем быстрейшим вокруг окрыленный.
Его когтем смерти давно обозвали.
На нем жертвой крови, ветра призывали,
Пуская к нему лодки с жертвенной мышью,
Она, своей кровью его оросивши,
Немилость ветров в тот же миг прогоняла,
От судна, что близко на дрейфе стояло.
Давно приношение жертв прекратилось,
И место сие стороной обходилось.
Всех тех, кто не сгинул от судна крушенья,
Настигнула жалкая доля лишенья.
За когтем песчаное есть мелководье,
И отмели есть узкие как поводья.
Подводные горы давно возвышались,
Теперь постепенно в моря погружались.
Лишь кончик утеса как коготь остался,
За ним же хребет что в моря погружался,
От пиков могучих песчанные крохи,
Принявшие нынче пиратские вздохи.
Шесть тел были живы, их отмель приняла
Судьба жизни их все еще сохраняла.
Их кровь на пушистый песок проливалась,
Они приходили в себя, не сдавались.
Под вечер костер из обломков горящий,
И ветер до самых костей леденящий,
Шесть тел посреди неуютного мира,
Но нет между ними кота Фаронира.
Обломки и трупы теченье забрало,
В неведомы дали навечно угнало.
Свет теплой зари осветил шесть несчастных,
Над нитью судьбы своей больше не властных.
Их участь была слишком зла и жестока,
Неспешно текла междусобная склока.
Ни рыбы им море не дало ни птицы,
Лишь с неба немного пролилось водицы.
По зверю, терзая, сгрызать ежедневно,
Друг - друга съедали они постепенно.
Последний – от жажды в безумьи скончался,
На когте скелет его страшный остался.
И издревна так повелось в этом мире,
Не раз воспевали сие в звонкой лире,
Как трусость безвластную власти личину
Снимала как сухо застывшую глину
И истина лик свой для наc открывала,
Вот так же и трусость пред правдой предстала.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Читатель наскучился, видно, балладой,
Она оказалась отнюдь не усладой.
Теперь же свой слог пусть она поменяет,
И ритмом другим пусть она докучает.

Был Фаронир течением схвачен,
Влекомый в неизвестный край.
И благ конец был предназначен,
Но жизнь, как правило, не рай!
Корабль плыл один торговый,
Найденыш в море – знак беды,
Спасенного – в стальны оковы,
Сухарь из камня, шлем воды.
Прийдя в себя от всезабытья,
Очнулся в трюме наш герой.
«Се плата, за кровопролитье» -
Поникнув, молвил головой.
Недель свинцовых вереницу,
Терпеньем он превозмогал.
И лишь любовью душу-птицу
В золе отчанья согревал.
Трезвенье мыслей возвратилось,
Когда знакомая вода
Вокруг бортов зашевелилась.
«Так вот везли меня куда!» -
Глазами кот сверкнул во мраке.
«В Альман свезли меня, собаки!
Что не успели сделать те,
За них доделали вот эти».
Уж слышен порт и в суете,
Слышны надсмотрщиков плети.
Зрачки подобно лезвям сабель,
С потягом рассекали торг.
Да будет проклят тот корабль,
Что стал свободы гнусный вор.
Свист кожи, мерзкий свист кнута,
И хор торговцев не товаром,
Повсюду пыль и суета,
Отчанье потчует угаром.
И Фаронир стоял недвижим,
Смотрел упрямо грязь и пыль.
«Вот этот? А теперь я вижу,
Ты хочешь, чтобы я купил?»
«Да, вот тебе телохранитель,
Чем плох? Опасен и силен!
Вот только видно, он воитель,
Свободой сильно заражен».
«У нас таких всегда хватало,
И на него управу дам.
Зато уж толку то, немало!
А коль не выдйдет, так продам».
«Эй, негодяй, отдашь за сколько
Вот этого бугра кота?»
«Купить желаешь? Так изволь-ка,
Две сотни золотых бута».
«Две сотни? Бредишь ты несчастный!
Не ведаешь, с кем торг идет?
Хозяин мой – Хадур прекрасный
Вельможей грозным он слывет!»
Торгаш ответил: «Не убудет,
Две сотни для вельможи прах!
Всевышний пусть меня осудит,
Не отступлю в своих торгах».
Хадур окликнул приказного:
«Черт с ним, пусть скажет, где достал!
Таких как этот, здесь немного,
А я и так уже устал».
«О, господин! Его я в море
Продажи ради подобрал,
При самом тщательном разборе,
Пиратом видно рассекал».
Хадур промолвил: «Покупаю,
С цепями и с тряпьем его».
Вельможа не осознавая,
Привел беду для своего.

***

На берегу, кипев смолою,
Визжал премерзостный косяк.
Туман замутною стеною
Не иссякал и не иссяк.
Сродни слизливым земноводным,
Чернели кляксами они.
Кровь леденящий крик голодный
Все громче пенился вдали.
Цармина скалы повстречала,
И не замедлив ловкий шаг,
Собой вершины увенчала.
А где-то брел по следу враг.
Путь останавливать – разумным,
Глупец бы только посчитал.
Костей бы он не сосчитал,
Уплывши в омут беспробудный.
И леди – кошка, убежала
На север правило чутье.
А склизких щупалец чертьё,
За ней уже не побежало.
А пресмыкаясь и воняя,
По следу криво поползло.
Нагорья, небо рассекая,
Грядой вставали на пути.
Вконец, совсем не пропуская,
Не дали далее пути.
Цармина к морю устремилась,
На запад, продолжая путь.
И дважды солнце закатилось,
А небо вновь свивалось в муть.
Каменья, клочьями кустарник,
Край мрачный вкруг стелил печаль.
Безлепотный немой ударник
Воздвигнул гибельную даль.
На пустырях, сквозняк-гуляка
Точил бугры, крушил сплеча.
О чувство скорби необьятной!
Дрожь сердца от преград лихих.
Тоской охвачен мир невнятной,
Посредь теней, к любви глухих.
И очи бьют ключом устало,
И тает воск ее души.
Она теперь все понимала,
Идя среди немой глуши.
Пыл воинский, отшед неспешно,
Доспехи снял с души ея.
Там чувства теплились, конечно,
Иначе, чтоб рука моя
Писать все это торопилась?
В Цармину пламенно влюбилась?
Она же к морю шла и шла.
Все ниже, ниже, скорбь тянула
Все ниже от мучений гнет.
И сила тело обманула,
Отчанье молниями бьет.
Лазурный цвет зажег надежду,
Цармина молвила в себе:
«Иду к тебе, как было прежде,
Однажды я приду к тебе.
Луна таит мой след от лапы,
Она шепнет тебе ответ.
И ветер приведет крылатый
К тебе, в плетеньи скорых лет».
Слеза с ресниц звездой упала,
Взметнув с земли пылинок шерсть.
Цармина духом дрожь уняла
Шепнув на ветер свою весть.
Степенно ночь зрачки открыла,
Накрывши темной бахромой.
Цармина тень луны любила,
И рысью та взошла хромой.
Ветрами берег укрывался,
В морях чернел хрусталь небес.
Огонь далекий пробивался,
И южный страх вбезслед исчез.
Костер горел искрой далёко
В глазах он звездочкой сиял.
И любопытства подоплёкой,
Цармину в гости зазывал.

***

На берегу реки глубокой
Дворец светился лепотой.
Снегам сродни, он белоокий,
Чарующий да высотой.
Садов гирлянды растянулись,
По густоте, затмив леса.
От роскоши, палаты гнулись
И птичьи лились голоса.
То диво, видя Фаронира,
Казалось, насмерть замерло.
На нем вся грязь морского мира
Сей красоте была назло.
И стража цепи растянула,
И внутрь чинно повела.
А дворня взглядами прильнула,
К тому, кого судьба ввела.
Был Фаронир сражен виденьем,
Сих мест прекрасных, неземных.
И предаваясь лицезренью,
Подобно штилю был он тих.
Его омыли беспощадно,
И благовонием почли.
Смотреть, не прекращая хладно,
Его в три ока стерегли.
И белоснежные одежды,
Его приняли, пригубя.
И стал в тот миг, не как был прежде
О Фаронир, как жаль тебя!
Его дворец, светясь, встречает,
На пир рабы его ведут.
Хадур как гостя привечает,
И яства перед ним кладут.
«Мой друг, мой гость, великий воин!
Отрадно мне принять тебя!
Ты многих почестей достоин!
Отрадно мне и за себя.
Тебя избавил рабской доли,
«Но почему сюда привел?»
«На то моей царицы воля,
Теперь ты счастлив, наш орел!
Теперь ты станешь кем угодно,
Бери же счастье с царских рук!
Судьбе же было так угодно,
Тебе награда, милый друг!»
«Постой, но как же» - молвить только
Хотел наш кот, но не успел.
Он лицезрел предел настолько,
Насколько был глубок предел.

***

Проникнут берег ожиданьем,
И в отражении морском.
Спешит, как будто на свиданье,
Взрывая лапою песок,
Мой Фаронир, ему от рода
Сезонов эдак, может два.
Кровей горит огнем порода,
И удалью она полна.
Как пахнет воздух тайной моря,
Как в небо шлет заката клок.
Как с шерстью бриз лениво спорит,
Как сон вечерний шлет глоток.
От роду Фаронир – мечтатель,
Любезен вдохновенью был.
Ему не нужен был приятель
Чтоб детства разделяя пыл,
Скакать по кручам беззаботно,
На скалах провожать закат,
И прочих пламенных услад,
Делить счстливые полотна.
Проникнут мыслей хороводом,
Порой близ моря он шагал.
Иль греб усердно, темным водам
Свой мир душевный открывал.
Набеги дерзкие порою,
Вершил на берег супостат.
И увлекаясь той игрою,
Мой Фаронир был битвам рад.
Расчет пытливый, хладнокровью
И смелости полет давал.
От ран не двигая и бровью,
Победами торжествовал.
Недаром всех морей пиратом
Он в одначасие прослыл.
Уж если шах ты кроешь матом,
То знай, фортуне стал ты мил.
Мужчин от века привечая,
Привык к ним синий уж предел.
И многому их обучая,
Всегда об опыте радел.
Но нету женского коварства,
В просторах древней синевы.
И нет от этого лекарства,
Сему нет места здесь, увы.
Увы, и нет для Фаронира,
Но даже будь он исполин!
Кому уж не опасна лира
Коварства, и очей глубин?
Судьба послала испытанье!
Не дай вам Бог таких сетей!
Такого очаровыванья!
Таких коварнейших путей!
Итак, прибегну к описанью
Хотя я в этом не силен.
Не склонен к стихочарованью,
Хоть в музу я свою влюблен!

***

Ей было только два сезона,
Когда вдруг вздумалось судьбе,
Ее привесть к сиянью трона
И дать прознанью о себе.
Родня в своей крови тонула,
Малышка власть взяла мечом.
Владенья за пояс заткнула,
Приняв венец расзолочен.
Шли годы, мудрого правленья
И город быстро богател.
Всепрезирая наставленья,
Самодержавия удел.
И вот победы прогремели,
По мановению хвоста.
И всякий раз все ниц летели,
Услышав, что ее уста
Сказать хотели гласом нежным,
Все выполнялось преприлежно!
И всякий муж мечтал о смерти,
Лишь только лик тот лицезрел.
Хотите - нет, хотите - верьте
Готов был умереть, радел
О подвигах своих великих.
И доходил до мыслей диких,
И сам не ведая, седел!
Уж если ты ее увидел,
Пиши пропала, милый друг.
А коли видом не обидел,
Тогда ты будущий супруг.
Сказать по чести, их не мало
Успело сгинуть во дворце.
Сегодня муж, а завтра сало
Исчезнет с прахом в мертвеце.
О Лоралай, кто молвить может,
Дурное слово о тебе!
Он лишь накличет смерть себе
И за тебя главу он сложит.
В очах твоих весь мрак влечений
Походка сродни облакам.
Изгиб же стана – верх мучений
Для смертных глаз, плотей кускам.
Изящества и соблазнений
Владычица от всех времен.
Округлость пышащих колений,
Я сам бы был тут ослеплен!
Игрою нежной света, тени
Шерсть завораживала взор.
И мыслей вихри в исступленьи
Пожару чувств отдали спор.
Неуловимое движенье
От бедер и до самых пят -
Подлунных чар воздохновенье,
Завороженной музы взгляд.

***

И Фаронир погиб навеки,
Сетей невольник он, и глаз
Ее, и смежа негой веки,
Впал в лицезрение прекрас.
Когда б вы знали цену страсти,
Ее могущество и мощь,
Ее способность разум красти,
И душу уводить в полнощь,
К кострам неистовых безумий
И лабиринтам лжераздумий,
Тогда б вы поняли опастность.
Коварство страсти, твои путы
Подарят спесь, лукавство, ложь.
Твои рабы в цепях замкнуты
И в ребра им уж загнан нож.
Рабы твои неправдой сыты,
Их истина лишь лжи отчизна.
Но ей уж отданы их жизни.
О страсть, ты гениальна, скрыта!
Мать изощренности соблазна,
До крайней меры ты заразна.
Тебя же ныне презираю!
Навек тебя я проклинаю!
Губительница душ несчастных,
Погибших от сетей злосчастных.
О как лукаво подплывая,
Речей своих путы роняя,
Необычайна и нежна,
К нему приблизилась она.

***

Песок, впитавший крови реки,
Камней старинная печаль.
И небо, смежив грустно веки,
Сюда не смотрит, только сталь
Здесь правит издавна и вечно.
Где обретается беспечно
Смерть ненасытная вконец.
И зрелища чредой кровавой
Под крики радостной оравы,
Ей преподносят ал венец.
Скажу я: «Колизей», и сразу
Вы вспомните сию заразу,
И тысячи ушедших жизней,
Аплодисментов, черных слизней,
Про слизни это я шучу.
И без труда сию картину,
Что есть в балладе про Цармину,
Представите. Не умолчу
О том, что был такой музей,
Своеобразный «Колизей»
В стране, где Фаронир остался
В паучьих лапах королевы.
Чтож, по желанию той девы
Герой мой в «Колизее» дрался.
Конечно, римский «Колизей»,
Был более велик, чем сей
Впитавший кровь амфитеатр.
И Фаронир мой – гладиатор,
Он верный рыцарь томной страсти,
Раб королевы. Ее власти
Довольно, чтобы жизнь поставить
На кон со смертью, и оставить
Последний след свой ярко-алый
На золотом песка пожаре.
Клинок – что слиток был зеркальный
Кольчуга, щит и круглый шлем.
Под рев толпы, мой кот печальный
Выходит на песок, затем,
Глазами он врагов встречает.
Но лишь ее кот замечает,
И к ней как на крылах идет,
Поклон покорный он кладет.
И встретив взгляд ее, читает
Приказ убить, и убивает
Своих же братьев по несчастью.
И к королевскому же счастью
Он побеждает вновь и вновь,
Стяжая ейную любовь.
Прошу прощенья, рифмы ради
Я страсть любовью нарекаю.
Такая ложь, к моей печали
Везде, и спереди и сзади.
Куда ни глянь, везде встречаю
Чтоб страсть любовью называли.
Мой Фаронир! Что ныне сталось
С тобою, как же называлось,
То чувство, что в душе пылало?
Неужто древней тьмы начало
Твое сознанье поглотило?
В те дни печальные уныло
Глядело все, от света солнца,
До пыли пресной у моста,
До блика хитрого червонца,
До тени смольного листа.

Конец третьей части.