Фанфикшн

Лапа медленно скользила по древним глыбам красного песчаника, ощупывая стыки между ними, путешествуя по давно знакомым трещинкам и выщербинам. Он любил сидеть в укромном месте за кустами, предаваясь этому странному занятию, которое, как ни странно, давало хоть немного успокоения. Камни, тяжёлые, прохладные даже в летние дни, были столь же знакомы ему, как и боль. Та боль, что душила, терзала изнутри почти все те сезоны, что он провёл в этих красных стенах…

Шесть пальцев прошлись по траве как раз там, где нижний камень уходил в землю, когда сзади раздались шаги.

– Эге, кто это тут спрятался? Покров, ты, что, ягод переел?

Хорёк давно научился узнавать, кто идёт, ещё по шагам, и поэтому сейчас не испугался. Барлом, старый писака из сторожки. Его Покров считал глупым, но, в общем, безобидным зверем… В отличие от иных обитателей аббатства.

– Эй, Барлом, что там у тебя?

Внутри всё сжалось. Хартвуд, выдра. Выдры – опасные и злые звери, это Покров хорошо усвоил.

– Ну-ка пойдём. Посидишь у меня, а то чего тут торчать…

Лапа привратника-летописца тронула Покрова за обтянутое рубахой плечо.

– Отстань!

– Тихо, тихо, приятель… Тут у тебя врагов нет!

Не обращая внимания на глухое рычание, Барлом поставил Покрова на лапы.

– Я помогу, – произнёс Хартвуд, но Барлом твёрдо ответил:

– Нет, друг. Не нужно. Совсем не нужно. Иди по своим делам. Вечером увидимся!

Барлом уверенно вёл Покрова за лапу к сторожке. Тот плёлся, стиснув зубы и настороженно смотря по сторонам. Чего надо этому пыльному старику? Хочет мучить его дурацкими расспросами? Вещать наставления? Ага, это Бриони, дура несчастная, его подговорила! Конечно, они же заодно все!

Дверь скрипнула, открываясь.

– Входи.

Покров стоял на пороге.

– Не буду! 

– Входи, входи, говорю. Или у тебя другие планы? Может, аббатиса зовёт?

Намёк заставил Покрова быстро ступить в полумрак пропахшей старыми книгами сторожки. 

Барлом усадил Покрова на узкую кровать, а сам устроился на стуле у окна. В тишине Покров угрюмо косился на старого монаха.

– Зачем ты меня сюда притащил? Хочешь рассказать, какой я плохой?

Барлом молчал, лишь губы его еле заметно двигались, что-то бормоча.

– Давай, начинай уже! Воровать плохо! Обманывать плохо! Ты должен вести себя хорошо! Мы все – одна семья!

Покров упал на кровать и уткнулся мордой в стену. Барлом тихо подошёл, сел рядом. Его лапа легла ему на плечо…

– Отвали!

Зубы хорька щёлкнули рядом с пальцами мыши. Лапа отдёрнулась. Теперь Барлом молча сидел рядом. Опять эта странная тишина, да лучше бы наставлять начал, хоть бы слово сказал!

– Я понимаю, ты сейчас – сплошной комок боли. Не стану тебя мучить. Рассуждать, кто виноват, про долг, ответственность…

– Пошёл ты… – прошипел Покров, но жгучая злоба, которая только-только лишь начала, как обычно, клокотать в нём, притихла.

Он лежал без движения, едва дыша и косясь на Барлома. Тот сидел, сложив лапы на коленях. Покров мог сейчас встать с кровати только если бы столкнул его. Он мог сделать это без труда, в конце концов, сильный молодой хорёк против старой мыши – итог такого поединка был слишком предсказуем. Но царящая в сторожке тишина напомнила вдруг Покрову тот покой, который он хоть как-то ощущал у стены. Разрушать её ему не хотелось.

Лапа Барлома очень осторожно погладила хорька. Тот дёрнулся, но промолчал.

– Они все меня ненавидят, – наконец тихо произнёс Покров. – Все! Покров то, Покров сё…

– Все? А мне казалось, Бриони очень привязана к тебе…

– Нет! Она такая же! Заодно со всеми! Следит за мной, а потом…

Он не выдержал и захныкал. Слёзы острой жалости к себе текли по морде, как и тогда, когда его обвиняли. А Бриони-то думала, что он невиновен, хотя какая разница, что там себе думала эта дура…

– Ну вот что, – заговорил Барлом всё тем же спокойным голосом. – Сейчас я уйду, а ты посиди один. Подумай о себе, о жизни. И у меня тут есть для тебя кое-что.

Он встал, подошёл к заваленному свитками шкафу и вытащил откуда-то горшок.

– Горшочек с мёдом. Угощаю! Но с одним условием – ты протрёшь пыль на нескольких полках. Вот тут, тут и тут.

Барлом поставил горшок на стол и теперь глядел прямо в глаза Покрову, который удивлённо приподнялся с кровати.

– Ты, конечно, можешь поступить иначе. Ничего не делать, а просто утащить горшок да слопать его содержимое в каком-нибудь укромном местечке. Я оставлю дверь открытой, так что выбор за тобой. Просто помни, что если сбежишь, то лишь усилишь мучающую тебя боль. Вода и тряпка вот здесь. И, знаешь, заработанное – оно всегда вкуснее ворованного!

Кивнув на прощание, Барлом вышел из сторожки, тихо прикрыв дверь. Покров потрясённо глядел на её старые доски. Первым его порывом было схватить горшок, дать дёру и опустошить его, как и такой же сосуд, принадлежавший Банфолду. Вспомнив, как тот тупой старикашка вопил и метался, Покров злобно усмехнулся. «Ах! Мой горшочек! Драгоценный горшочек!» Нет, на этот раз он уж точно швырнет горшок в середину пруда…

Но, подумав об этом, Покров тут же вспомнил, что Барлом сам же оставил его наедине с мёдом. Как, однако, ловко – сделать очевидной ещё не совершённую кражу!

Усевшись за стол и положив голову на лапы, Покров уставился мимо горшка на полки с лежащими на них старыми свитками. Было что-то удивительное в том, как держался Барлом, как он с ним разговаривал. В нём не было ни того отчуждённого холодного высокомерия, которое он ощущал в Белле и Мариам, ни сопливого сюсюканья, которым его укутывала Бриони.  Он смотрел на него, как на кого-то, кому можно доверять.

Барлом не твердил, как Бриони, что Покров хороший. Он дал ему возможность оказаться хорошим.

Сейчас, в тишине и одиночестве, Покров впервые задумался, когда же родилась та мучительная боль, ощущение чуждости всем и всему, которые преследовали его едва ли не все сезоны сознательной жизни. Может быть, тогда, когда он впервые услышал за спиной шёпот: «Ну он же хорёк…» 

Хорёк!

Хищник!

Паразит!

С тех пор это «он же» висело над ним, как проклятие. Казалось, оно сквозило всюду, везде и во всём: в словах и взглядах аббатских жителей, в разноцветных витражах Большого зала, в дурацком гобелене с уродливой мышью. Каждый раз при рассуждениях о том, что «мы все – одна семья», он словно слышал прибавку: «но Покрову в нашей семье места нет».

А раз он чужой, то надо ли ему соблюдать правила, которые выдумали скучные мыши? Покров не помнил, когда в первый раз взял чужое без позволения. Это случилось один раз, другой… Его заметили. И тогда впервые раздался визг Бриони: «Нет! Покров хороший! Он не крал! Зачем вы к нему придираетесь»! С тех пор он усвоил, что она в любом случае будет его защищать.

И возненавидел её. Всякий раз, едва на месте очередного происшествия появлялись Белла, Мариам или ещё кто, он отчаянно прятался за её юбку, слушал визгливые вопли, хотя ему хотелось выскочить и крикнуть: «Нет! Я не хороший! Я плохой, слышите? Думаете, что все хорьки плохие – вот вам, получайте меня, злого и мерзкого»! Но леденящий страх перед огромными важными зверями, смотрящими на него, как на паршивого приёмыша, связывал Покрова, не давал раскрыть рта, заставлял снова и снова прижиматься к юбке Бриони. А после он проклинал себя за слабость, зависимость от глупой мыши, и шёл делать очередную пакость. Просто чтобы доказать, что он не игрушка в её лапах, не малыш, из жалости взятый на воспитание.

Презрение рэдволльцев и удушающая любовь Бриони давили на Покрова, выкручивали лапы, не давая вырваться. И вот Барлом словно приоткрыл окошко, впустил свежий воздух и наконец показал Покрову другую жизнь. Ту, где ему всерьёз доверяли, а не унижали или выгораживали. Даже не разумом, а каким-то глубоким внутренним чувством Покров понял, что не может предать и растоптать это доверие так же, как он безжалостно топтал слюнявые наставления Бриони.

Да и, может быть, заработанное и в самом деле вкуснее…

Вздохнув, Покров взял тряпку и, как следует намочив её, двинулся к полкам.

Уборка оказалась не таким тяжким делом, как он себе представлял, тем более что Барлом велел вымыть не все полки. Правда, несколько свитков он уронил, и один из них закатился под нижнюю полку. Доставать его Покров не стал, вместо этого разложив оставшиеся так, чтобы, по его разумению, пропажу было не заметить.

Отойдя на шаг, Покров оглядел результат своего труда. Уборка ещё больше успокоила его, приглушив боль. И, пожалуй, впервые он добровольно выполнил работу, когда мог безнаказанно избежать её, причём выполнил честно…

Ну, почти честно.

Когда Барлом вернулся, Покров сидел за столом, слизывая мёд с шести пальцев левой лапы.

– Я сделал, что ты мне сказал! А про то, чтобы я не начинал есть без тебя, ты ничего не говорил…

В тот момент, когда Барлом молча подошёл к полкам и принялся их осматривать, Покров ощутил, как тревожно забилось сердце. Барлом повернулся, готовясь что-то сказать…

Дверь распахнулась, и в сторожку влетела Бриони с корзиной клубники в лапах. За ней, переваливаясь, ввалился крот Тогет.

– Покровчик, как я рада, что ты здесь! А ну-ка посмотри, что тебе мамочка принесла!

Барлом быстро подошёл, выхватил у Бриони корзинку и поставил на стол.

– Спасибо. А теперь послушай, что я скажу. С этого дня Покров живёт со мной. Я буду нести за него ответственность, давать ему работу, поощрять и наказывать. Ты поняла?

Бриони растерянно замерла. Казалось, смысл сказанного до неё дошёл отнюдь не сразу.

– То есть… Как это с тобой? Покров мой! Мне его аббатиса доверила! Я его воспитала!

– Оно и видно, – усмехнулся Барлом.

– Ты не имеешь права забирать его! Я жаловаться буду!

Она всхлипнула, и Покров невольно почувствовал злобную радость.

- Ты можешь общаться с ним так же, как и со всеми остальными. Но отвечаю за него теперь я.

Голос Барлома оставался спокойным, однако в нём звучала скрытая сила. Он сделал шаг вперёд, и Бриони невольно попятилась.

– Хур-хурр, пошли-ка отсюда… – тревожно пробормотал Тогет.

Барлом уверенно обнял Бриони за плечи и вывел за дверь. Какое-то время снаружи доносился его голос, перекрывавший плаксивые вопли Бриони, но затем всё стихло.

– Верно говорят: первый диббун, что последняя кукла, – угрюмо произнёс Барлом, усевшись за стол. – А теперь, Покров, достань-ка то, что уронил.

– Я не ронял…

Если тебя обвиняют – ври. Принцип этот уже перестал быть уловкой, он вжился в Покрова, впитался в мех, в тело, чуть ли не бессознательно направляя его волю.

Барлом вдруг схватил Покрова за лапу так, что тот взвизгнул. Как-то сразу пришло понимание, что вырваться не получиться, можно и не пытаться.

– Смотри мне в глаза, Покров! Повторяю: сейчас ты полезешь под полки и вытащишь вещь, которая упала на пол. Ты понял?

– Да… Хорошо, сэр…

Лишь тогда хватка ослабла.

Свиток откатился к самой стене и, чтобы достать его, Покрову пришлось вытянуть лапу изо всех сил.

– Благодарю, – сказал Барлом, аккуратно сдув со свитка пыль и кладя его на полку.

Покров ощутил, как кровь прилила к щекам. Ему вдруг захотелось заныть и уткнуться мордой в юбку Бриони. Но на этот раз её рядом не было.

– Мой лапы и садись за стол.

Вновь они сидели друг против друга, и вновь Барлом положил лапу поверх лапы Покрова. Он не давил, не сжимал пальцев, но хорёк понимал: стоит ему дёрнуться, и всё повторится.

– Порядок у нас будет такой. Я даю тебе задания и надеюсь на их честное выполнение. Еда, отдых, книги – всё тебе обеспечиваю я. Но если станешь врать – будешь наказан. Ясно?

– Да, сэр…

Покров судорожно сглотнул. Барлом не кричал на него, не обвинял и не сюсюкал. Он просто спокойно излагал условия, на которых Покрову предстояло начать новую жизнь. Но в этом спокойствии чувствовалась скрытая сила, которую Покров никогда не замечал ни в Бриони, ни в Мариам, ни в Белле. Да и вообще ни в ком из жителей Рэдволла.

– Как можешь заметить, я не запираю дверь сторожки. Ты всегда волен уйти и снова оказаться в компании Бриони и прочих. Свобода всегда предполагает ответственность за выбор, который ты сделаешь. Только помни, что здесь мы будем работать для преодоления боли, что тебя терзает. А там – Барлом мотнул головой в сторону двери – её будут лишь раздувать. Да, и спасибо, что вытер пыль.

Покров улыбнулся. Впервые за все сезоны, проведённые в стенах Рэдволла, он кому-то искренне улыбался. И тут же словно ослаб страшный обруч, сжимавший сердце.

– Ты клубнику-то ешь, – мягко произнёс Барлом, пододвигая корзинку к Покрову. – Тебе принесли всё-таки.

Покров взял сочную красную ягоду, опустил в мёд и отправил в рот.

«А ведь заработанное и вправду вкуснее…»